Она как будто знала, куда ему насыпать соли. И так вовремя!
А может, и знала. Она же все про него знает. Она все время рядом, и никуда от нее не денешься. Родственница, твою мать!
С Региной что-то происходит? Да, наверное. Конечно — да, происходит. Но что с этим делать? Поговорить начистоту?
Конечно, он поговорит. Не прямо сейчас. Чуть погодя. Надо только успокоиться и не пороть горячку. Может быть, он сам поймет, что происходит.
Сгоряча — можно разбить. Кажется, то, что есть между ним и женой, что-то живое и хрупкое, от неумелого обращения может разбиться, и тогда будет больно. Ему будет, во всяком случае. И всегда казалось, что ей тоже будет больно, и непросто вдруг начать думать, что ей — больно не будет, что ей все равно. По крайней мере, он пока не станет думать так.
Она изменилась? Новая одежда и новые духи. Для женщины это не перемена, это ерунда. А больше он ничего не знает наверняка.
Она по-другому ведет себя в постели. Она горячая и страстная, но другая. Это тоже о чем-то говорит? Конечно, говорит.
Он опять ткнул стену кулаком.
За такое хочется … убить. Он никогда не понимал, как это. Хотя ее он, конечно, и пальцем не тронет. Это в нем что-то сгорит, умрет. Поэтому лучше пока не торопиться, лучше — потом.
Быстрый негромкий разговор, две склоненные друг к другу головы, испуганный Регинин взгляд, когда он вошел…
Почему-то ему не полагалось слышать, что его жена говорила Сереге Веснину. А почему, собственно?
Регина изменилась … недавно. Серега приехал тоже недавно.
“Хочешь, я возьму тебя в Африку?” — и насмешливый взгляд в его сторону.
Это было бы слишком плохо. Вообще хуже некуда. Потому что — Серега. Потому что…
Об этом он тоже не хотел думать. Но ведь придется же!
Задребезжал мобильный, он взял его не глядя.
— Ты извини! — мягко, ласково сказала трубка голосом Ники. — Я пошутила просто. Правда, правда. Ну, мне захотелось посмотреть, как ты отреагируешь. Вот, не дождалась первого апреля. Не сердись.
Она засмеялась. Нежно так, мелодично. И добавила:
— Слушай совет, по дружбе: если уж у тебя завелись деревянные, прикупи себе новый мобильник, а? Твой же — такое старье. Была бы я твоя жена — давно бы выкинула. Честное слово.
Иван, не отвечая, нажал отбой.
Дался им всем его мобильник. Да не станет он покупать другой. Вот не станет, и все тут. А если и купит, так только когда самому захочется.
Когда-то ему в голову пришло такое раздумье — почему он с удовольствием выбирает для себя то, что не нравится Нике? Может быть, неспроста? Немного подумал, а потом запретил себе сушить мозги. Просто он такой, а Ника — она вот такая! Другая. И это прекрасно. Это просто здорово.
Что ему там наговорила Ника? Не про Регину, нет, про себя. Про них.
“Чувство, проверенное временем!”
Он расслабился. Он поверил, что все в прошлом, и научился сосуществовать с Никой. С родственницей…
“Я пошутила! Не сердись!”
Факс ей, видишь ли, принять. Помоги, больше некому. Купился, как дурень!
И Регина, опять же!
Регина…
Он сбросил куртку и пошел в спальню заметать следы. А ведь не собирался. Действительно, он поначалу и в мыслях не держал скрывать от Регины, что здесь была Ника — ведь та может сама об этом сказать, с нее станется. Теперь говорить с Региной о Нике было почти как наступить на больную мозоль. На свою больную мозоль.
Отключая факс, он нажал нечаянно какую-то кнопку, и аппарат выплюнул кусочек бумаги, который тут же ускользнул куда-то под тумбочку. Иван просунул ладонь под тумбочку и выгреб не один, а два листка, один чистый, на другом — изображение. Эскиз, нарисованный от руки, и размеры проставлены, а сбоку от чертежа написано, и не по-русски к тому же.
Иван смял оба листка, но тут же развернул и рассмотрел рисунок. Что это такое, он понял еще до того, как смял. Чертеж шкатулки, или коробки с крышкой. Через его руки таких прошло много. На изображении крышки было еще с десяток кружочков, зачем — неясно. Дырки, что ли? Он посмотрел на “шапку” факса, туда, где в самом верху меленько писалось, откуда факс пришел. Не из России, действительно, а точнее — надо справочник смотреть.
Аппарат Иван запаковал в полиэтилен, потом — в сумку, и оставил в прихожей, а листок с чертежом отнес в свой чулан-мастерскую, пришлепнул магнитом к металлической панели, изготовленной им когда-то из дверки старого холодильника — на ней вечно болталось множество разных бумажек. Почему просто не выбросил? Почему-то не выбросил…
“Я на тебе, как на войне” — вылезло из памяти. ” А на войне, как на тебе!” Так, что ли?
Чушь собачья. Точно.
Точнее — не то. Не “на тебе”, а просто на войне. На партизанской. И нет ей конца, войне этой, длится и длится, и жизни ему из-за этого тоже как будто никакой нет!
Тогда, лет четырнадцать назад, к нему приходил врач, нанятый перепуганными Ведерниковыми. Приходил побеседовать, как он выразился. Ника ему, оказывается, много чего рассказала. Иван поразился — зачем? Она что, с ума сошла? Не понимает, чем рискует? Врач ведь, нанятый, Витальке, или кому еще там, расскажет непременно. Не хотел бы Иван быть на месте Витальки…
Впрочем, ему-то какое дело! Правда, может узнать его Регина. И с какой стати ему расхлебывать это все, чем он так уж провинился?! Тогда еще у него не было чувства, что он — увяз. Тогда еще казалось, что он ни при чем!
Побеседовали. Врач расспрашивал его, долго и дотошливо, в конце концов Иван вспыхнул, и объяснил прямо:
— Я никогда ее не любил, не ухаживал, не добивался, и никогда не…
Тогда, под горячую голову, он все не мог подобрать слова, лезли на ум больше неприличные. Это сейчас молодежь грамотная пошла, а он никогда толком не умел разговаривать об этом!
— … не имел… Не спал с ней!
И почувствовал, как краснеет.
И это — мужик, которому существенно за двадцать. Идиот…
Одно дело потрепаться с парнями, когда все знатоки дальше некуда, и все сказанное надо делить на четыре. Да он и не трепался, он вообще об этом ни с кем не говорил, слушал, разве что. Свое он всегда берег. Но совсем, абсолютно другое дело — объясняться с доктором, который лечит от помрачения якобы влюбленную в него женщину, чуть не совершившую суицид!
Ловко она всех разыграла. Жить ей надоело, как же. Ей — ни в коем случае. Нет уж, умирать Ника не собиралась, он голову за это готов положить. Она издевалась над всеми, дрянь. Не желала сдаваться.
Была же прекрасная версия, в которую поверили все — Вероника расстроилась потому, что ее молодой муж сходил налево. Тем более что тот и не отрицал, объяснял только, что было случайно, несерьезно, и вообще, ничего и не было. Иван, кстати, сам охотнее поверил бы в такую версию, чем в то, что это из-за него. Точнее, так — она хотела досадить и ему, и Витальке. Двух собак одним выстрелом. Ради него одного она не стала бы стараться.
Этого он доктору объяснять не стал. Но про них с Никой — объяснил. Рассказал все, подробно, на все вопросы ответил. Под конец добавил, опять распаляясь:
— Вы уж внушите ей как-нибудь, своими методами, что если она еще что-нибудь такое выкинет, и если, к примеру, моя жена узнает, я ее возьму за шкирку и с лестницы брошу, как драную кошку!
Это он, конечно, зря сказал. Психолог до того, хоть и слушал безучастно, но прекрасно его понял и поверил, кажется. А тут заинтересовался:
— Вы когда-нибудь бросали кошек с лестницы?
Они сами нормальные, эти психо-доктора?!
— Никогда, — отрезал Иван. — В данном случае кошка — фигура речи, понимаете? Я просто хотел сказать, что не позволю никому портить жизнь мне и моей жене, это ясно?
Ясно было доктору или нет, он так и не понял. Зато под конец доктор вот что ему сказал:
— Думаю, что могу предупредить вас кое о чем, и вы поймете правильно. Ника уверена, что ваша жена нравится ее мужу. И, соответственно, наоборот — ее муж неравнодушен к вашей жене. Что скажете?
— Ничего, — только и мог ответить Иван.
Добавил, подумав:
— Не замечал. Она, что, это выдумала?
Врач мягко улыбнулся.
— Возможно. Это эффект известный, таким образом больной как бы переносит ответственность, возлагает вину за свое неправильное поведение на другого, и начинает искренне в это верить. Мы, думаю, справимся с этой проблемой. Просто я вас предупредил — имейте в виду.
— Спасибо, — Иван поморщился.
Такое было чувство, что его накормили гадостью.
— Так она действительно больна? — спросил он врача напоследок.
Тот ответил дипломатично:
— Знаете, все мы больны… в той или иной степени.
Почему-то Иван сочувствовал больше Витальке. Подумал — ну, и влип же мужик!
Врач намеревался еще поговорить с Региной, но этого Иван ему не позволил. Ни за что. Доктор сдался и прекрасно обошелся без Регины. Он неплохо поработал, Ника стала вполне нормальной и больше к нему не приставала. А Виталька вел себя так, будто ничего не знает. Видимо, им повезло, тот врач не разглашал “тайны исповеди”.
Самое лучшеее было бы никогда не встречаться с Никой. Не приближаться. Забыть о ее существовании. А он женился на Регине.
— Ты комикадзе, дорогой! — сказал ему тогда Веснин. — Ты думаешь, эта киса успокоится?
Но не мог же он отказаться от Ринки потому, что Ника ее сестра. Так вопрос и не стоял. Это было бы в высшей степени нелепо. Он любил Ринку!
— Бери семью, и дергай куда подальше, — советовал Веснин. — Будете в отпуск приезжать, на пару недель. И будет все путем. А так…
— На Крайний Север? — острил Иван.
— Зачем? А, впрочем, можно и на север. И чем севернее, тем лучше. Спокойнее.
Да, тогда Веснин сказал: “Ты — комикадзе!” Понятно, конечно, почему так. И еще Веснин никогда не скрывал он него своего отношения к Регине. И после их свадьбы — тоже не скрывал. Нет, излишне к ней не приближался. Он был сама корректность. Приводил к ним в гости разных женщин, и у Регины с ними иногда складывались вполне приятельские отношения. Веснин всегда говорил о себе, что перекати-поле, и женитьба ему не нужна, даже противопоказана. Однако, все равно, его отношение к Регине было особенным, нравилось это Ивану или нет. А Регина никогда и не догадывалась, что однажды Иван крупно поссорился с Весниным, и казалось, навсегда — из-за нее…