Ника спокойно объяснила:
— Я пробовала. Она отказалась продать. А уговаривать и дорого платить я побоялась — еще заподозрит чего…
— Понятно. Ну, что ж, людям свойственно ошибаться. Только умные на ошибках учатся, а дураки — нет. В общем, уверяю тебя, нет здесь той шкатулки. Мы спасли тебя от огромных трудов и разочарования.
— Благодарю, — задумчиво усмехнулась Ника. — Но драгоценности были. Женя рассказывал, будто бабушка, во время войны, когда они переезжали, носила на поясе сумочку и никому не позволяла к ней даже прикасаться — он это от отца слышал. А когда им совсем есть нечего было, она обменяла что-то на продукты. Шкатулка с драгоценностями запиралась на ключ, ключ бабушка на шее носила, вместе с крестиком.
— Но она же не шкатулку в сумочке носила, бабушка, — возразил Веснин. — Не поместилась бы та шкатулка ни в какую сумочку.
— Конечно, не шкатулку, — воскликнула Ника, но Веснин ее перебил:
— А драгоценности, согласно чертежу, в двойном дне спрятаны, тьфу, в двойной крышке, то есть! Их так просто было не достать, только разобрать шкатулку. Видишь, ничего не стыкуется? Просто дедушка Женин на хорошей должности работал, у его супруги и так, без фамильного наследства, было, что взять в дорогу. Ну и документы, должно быть, были в той сумочке, да мало ли что! Ты спокойно подумай, девочка. Кстати, обе шкатулки, и ту, что ты распилила, и ту, что Женя когда-то раздолбал, они не возили с собой во время войны, они оставили их на хранение. Значит, не такие уж нужные были шкатулки.
— Я этого не знала, — Ника вздохнула. — Жалко.
— Еще бы не жалко, — согласился Веснин.
Реакция Ника его и удивляла, и чем-то даже восхищала, хотя он не переставал смотреть на нее с какой-то брезгливой жалостью.
А Иван — тот молчал. Просто слушал внимательно их обоих, и молчал.
— Кстати, хотите, я вам этот клад покажу? — предложил Веснин. — Я случайно знаю, где он лежит. Думаю, хозяева меня простят. Тут уже один злоумышленник шарил, а не нашел, представьте себе. Может, ты бы нашла, если бы мы не помешали. Ты же тут собиралась полный разгром устроить?
Не сходя с места, он нагнулся, выдвинул нижний, очень узкий ящик старомодного пузатого серванта и извлек из него старую коробку от шоколадных конфет, открыл коробку и поднес ее к самому лицу Ники.
— Нравится?
Ника напряженно смотрела на содержимое коробки.
— Можно … взять в руки?
— Конечно, почему же нет?
Она довольно долго вертела в пальцах каждую подвеску, потом вздохнула:
— Да уж. Очень глупо. Но здесь только одиннадцать.
— Одну подарили антиквару. Вон, у Ивана спроси — он ее видел не далее как сегодня.
Ника метнула быстрый взгляд в сторону Ивана.
— А где же настоящие?
— Думаю, в России их нет, — пожал плечами Веснин. — Хитрый старик подсунул неразумному сыну подделки. Куда он подевал настоящие — неизвестно.
— Хорошо. Все понятно. Хотя, ничего не понятно! — Ника вернула Веснину коробку. — Ничего не сходится! Объясни мне, что это был за ключ? Ну, тот, который бабушка на шее носила? И кто чуть не убил Веру Михайловну? Вы же не думаете, что это тоже я? Идиотизм какой. Так кто же?
— Нет, мы не думаем, что это ты, — Веснин аккуратно закрыл коробку и положил ее на место. — Я не знаю, кто это был, в смысле, фамилию не назову. Просто кто-то тоже захотел поискать клад в гардеробе у Хижанских, и нечаянно наткнулся на Веру Михайловну. Это ты, между прочим, наболтала лишнего кому не надо, иначе местные любители раритетов о них бы ни сном не духом не знали.
— Когда ты перестанешь меня обвинять? Это все неправда. Я не говорила…
— Точно?
Ника смешалась.
— Я не говорила. О Жене, о Вере Михайловне, о том, где они живут — конечно, нет. Мы поговорили об истории этой коллекции — да, верно…
— Правда? — Веснин расхохотался. — Ты назвала фамилию — Хижанские. Не очень распространенная фамилия. Все остальное было легко выяснить. Поняла? Говоря об истории коллекции, с неким господином Х, скажем так, ты назвала не ту фамилию. Женины предки были Киржанские. Небольшая, но разница, правда? Ты не знала этого? Та самая Женина бабушка во время войны изменила фамилию, чтобы спрятаться, чтобы их не смогли найти. Она же с детьми осталась в глубоком тылу, так какого лешего она, по-твоему, собралась и поехала в сторону фронта, к каким-то там родственникам? С детьми?! И разрешение раздобыла — это легко, думаешь, путешествовать во время войны? Она от кого-то убегала. Из безопасного тыла — практически на фронт. Я не знаю деталей. Хотел бы знать, любопытно потому что, но не знаю. Что-то случилось, и поэтому она решила убежать. Однажды в дороге у них пропали документы, и их внесли в какие-то списки с искажением, а она не стала потом ничего исправлять, хотя могла бы. И не получала после войны пенсию за мужа, а муж у нее был офицер, комиссар санитарного поезда, не такая уж маленькая была бы пенсия по тем временам. Зато, когда их начали искать, то ответ был один — пропали без вести. Никаких концов. И только когда ты опознала фотографию, концы появились.
— Зачем?! Зачем их искали? Зачем им было прятаться? Значит, что-то было?
— Да, — легко согласился Веснин. — Но только не драгоценности. Драгоценностей у них никогда не было. Мишель Киржански, например, в этом совершенно уверен. Это троюродный братец Жени. Или четвероюродный?
— А … тогда что?
— А вот это уже другая история, девочка. Извини. Потом. Да не так уж это и интересно. Для тебя главное — драгоценностей нет. Такой облом, да?
— Да, по правде говоря, — Ника серьезно кивнула, потом улыбнулась. — Большое разочарование, очень большое. Но я не хотела, правда. Я хочу сказать, что не хотела неприятностей Вере Михайловне.
— Точно. Разочарование! А я-то думал, какое такое слово нужно употребить?
— Хорошо, — она встала. — Можешь больше ничего не говорить. Я пойду, чайник поставлю.
— Валяй, — разрешил Веснин, — ставь. Горяченького выпить сейчас в самый раз.
Иван сидел, поглядывая то на Нику, то на Серегу, то на свои руки. Ника вышла. Сначала было тихо, потом из кухни донеслось пение чайника, который Ника поставила на плиту, и, одновременно — всхлипывания, стук, бряцанье какое-то, и стон, полный страдания. Иван быстро, пружинисто вскочил и бросился на кухню. Ника билась, упав головой на кухонный стол, плакала, стонала, царапая ногтями пластик стола, на полу валялась разбитая чашка.
Иван подхватил ее, поднял.
— Ника.
Ладонью он отгреб волосы с ее лица, мокрого от слез, жалкого и совсем не красивого — не такого, как всегда. Она плакала, отчаянно, со стонами и икотой, плакала и могла остановиться.
— Ника! Ника, маленькая. Ну, перестань, не надо…
Конечно, она сама виновата. Но в этот момент ему было лишь остро жаль Нику, и еще он маялся, не зная, как ее успокоить. Его пугал этот — такой — плач. Свитер на его плече промок от ее слез, и конца этому не было.
— Ника, Ника… — он гладил ее по спутавшимся волосам.
Что с ней еще делать?
— Дай сюда, — сказал Веснин. — Держи локоть…
Он очень ловко, быстро закатал на Никиной руке кофточку, и всадил иглу ей руку.
— Все. Теперь все путем. Да не смотри так. Хороший препарат. Из такой истерики лучше выводить, понимаешь, медикаментозно.
Иван ничего не понимал в истериках, но смутно был с Серегой согласен. Нечто болезненное, чрезмерное было в поведении Ники, не просто плач расстроенной женщины.
Она почти затихла, продолжая, впрочем, тяжело дышать и всхлипывать, и еще она изумленно смотрела на свою руку, к которой Веснин прижал ватку со спиртом.
— В принципе, — сказал Серега, — любой человек при желании может довести себя до какого угодно невроза. Но лучше этого не делать. Нервные клетки почти не восстанавливаются, слышала об этом, девочка?
Она переводила растерянный взгляд с одного на другого, и тяжело дышала.
— Скоро станет совсем хорошо, — Веснин улыбнулся почти по доброму. — Выпьешь чайку?
Он засыпал заварку в чайник. Вообще, он на диво уверенно ориентировался в чужой кухне.
Ника напряженно смотрела, как янтарная струя льется в чашку. Веснин, не спрашивая, всыпал туда две полные ложки сахара. Если бы он спросил про сахар, Ника сказала бы “нет”, она всегда, сколько помнил Иван, пила несладкий чай.
Ника взяла чашку, попробовала.
— Очень вкусно. Спасибо.
И стала медленно, очень медленно пить.
— Потом иди, приляг куда-нибудь, поспи, — велел Веснин. — Домой тебя везти нельзя, моя хорошая, по дороге уснешь. Не тащить же тебя на руках?
— Конечно, — тихо согласилась Ника.
Она тихо поставила чашку на стол и вышла.
Минут через пять Иван встал, прошел по квартире, неслышно ступая, заглянул в комнату, потом в следующую — Ника спала там, свернувшись калачиком, на Жениной кровати, дышала ровно и тихо. Он завернул край покрывала, прикрыл им Нику.
Ощущение у него было от всего этого — вот, сделано. Какой-то нарыв словно бы вскрыт. И теперь, постепенно, заживет. Ничего. Могло быть хуже. А теперь…
А теперь — Регина.
Что — Регина?..
Он вернулся в кухню. Веснин вопросительно приподнял бровь.
— Ника спит в дальней комнате.
— Пусть спит. Последнее время ей пришлось побегать, бедняжке. Нам тоже можно поспать. В большой комнате два дивана. Один, правда, скрипит, как зараза, другой немного лучше. Можно, вообще, ко мне уехать. Хочешь спать?
Иван мотнул головой.
— Я не понял, причем здесь моя жена?
— Ринка? — Веснин удивленно моргнул. По-моему, ни при чем. Это исключительно твоя свояченица с немецкой подружкой решили укрепить свое финансовое положение. А Ринка — тут другое. Она почему-то одержима идеей разыскать Женю Хижанского. Спасти его, что ли.
Он поболтал ложкой в своем стакане, чему-то улыбнулся.
— Ты собрался мне все объяснить, — напомнил Иван. — Так валяй, объясняй. Я слушаю.
— Ладно, слушай. В принципе, Ванек, моя роль та же, что и у Ники — я хочу кое-что украсть. И оправдание то же самое — я хотел взять то, о чем хозяева не подозревают.