И он проиграл. Серега ему мат поставил. Не о том Иван, наверное, стал думать — и прошляпил…
Он ушел тогда, и следовал их договору очень четко. Это оказалось несложно. Веснин стал много реже бывать во дворце спорта, девочка Ника почти не попадалась на глаза. Скоро Ивану и вовсе пришлось уволиться из дворца. А потом ему работу предложили, на год, денежную работу на Севере, и он сразу согласился, взял “академ” в институте, с заводом было просто — написал заявление “по собственному”, точно зная, что через год опять возьмут. Было бы на то его желание. Он решил — вернется, и сразу машину купит. Квартиру сдал, в этом ему тетя Рая, мама Серегина, помогла, нашла квартирантов. Серега тоже собрался уезжать — решил поступать учиться в Москве. Он пришел на вокзал его проводить, тогда и сказал — Регина уехала и вышла замуж. Добавил с усмешкой:
— А мы-то с тобой тогда, а? Ну не дураки? И все из-за чего — из-за юбки…
Презрительно так сказал. Иван с ним был всецело согласен. Он сам так думал. Наваждение — было, и прошло, и нету его. Он почти не вспоминал Регину, “сестру очаровашки”, и весь тот первый год на Севере, и когда потом еще задержался там почти на год, и когда вернулся и в институте восстановился. Восстановился опять на вечернем, хотя ему предложили и дневное, но что он, мальчишка, что ли, чтобы учиться и копейки считать? Что ему о Регине было вспоминать? Была незнакомка, ею и осталась.
А потом… Он встретил ее на улице, как-то сразу растерялся и спросил про мелочь, потому что надо было позвонить, и она небрежно вытащила из кармана целую горсть. И сразу подумалось — никакая она не замужняя, это же сразу видно. Как он обрадовался! Решил — вот теперь все. Теперь он точно знает, что делать.
Это было уже другое. Это было начало его настоящей жизни, той, которая есть сейчас, и другой, в принципе, ему не надо.
А Веснин сказал: “Вот заразочка маленькая. Ненавижу таких!” Это он про Нику. Он тогда очень заинтересовался, как же все произошло.
Как Ника обстряпала все так ловко, что провела Серегу? И, главное — зачем? Если бы Ника знала тогда, что Иван от Регины отступился, потому что проиграл, что он теперь к ней и близко не подойдет — дело чести, так сказать? Все по-другому вышло бы? Может быть. Но Иван предпочитал не ворошить этот вопрос. Как должно было, так и вышло.
Перед самой их с Ринкой свадьбой, то бишь регистрацией в ЗАГСе, он съездил к тестю — поговорить. Решил, что они с тем мужиком с веселыми глазами, предлагавшим ему помощь возле проходной, непременно поймут друг друга. Ведь, что ни говори, а все-таки неловко было так жениться, тайком от ее родителей. В то же время, представить Нику на своей свадьбе в качестве родственницы — это было еще хуже. Лучше уж потом, как-нибудь.
Он подошел к вахтерше в форменной тужурке и спросил, как связаться с Гордиенко. На удачу спросил, ведь народу здесь работает уйма, где ей всех знать. Не помогла бы тетка, поискал бы другой способ. В крайнем случае, у Ринки узнал бы рабочий телефон отца. Но этого не хотелось. Ринка бы стала спрашивать — почему да зачем?
Ему повезло.
— Арнольд Кузьмич еще не приходил, — тут же ответила вахтерша. — Ждите, он скоро будет.
Имя и отчество вылетело у нее на одном дыхании и вполне серьезно — видно, ее уже давно не забавляло это необыкновенное сочетание.
Он подождал. Чуть не пропустил. Увидел — окликнул, шагнув вперед:
— Арнольд Кузьмич! Постойте, пожалуйста.
Тот обернулся, посмотрел, прищурившись:
— Вы чего-то хотели?
И вдруг узнал, удивился:
— Постойте-ка, а я вас помню. Ишь ты! Еще одна девушка понадобилась?
— Почему — девушка?
Он ведь тогда сказал ему, что приятеля ждет!
— Ну, как же, — усмехнулся Гордиенко. — Про тебя тут, как сказку, рассказывали. Что поделаешь, в каждом месте — свои байки. Так зачем я тебе, а, парень?
Иван даже смешался. Байки, надо же. Он вместо клоуна тут. И Гордиенко этот, отец его Ринки, стоит и улыбается. Он в костюме, при галстуке — Иван эту вещь всю свою жизнь терпеть не мог, и ручка солидная торчит из грудного кармана. Он тут явно начальник какой-то, а не чурки на станке обтачивает. Ринка что-то говорила про отца, но Иван не мог вспомнить — кто он, хоть, по должности? А Иван — после ночной, щетина на щеках, руки поцарапаны — незадача случилась на работе. Тот еще вид, наверное. И зачем он сегодня сюда приперся?!
Но, раз сказал “А”, надо говорить и “Б”, куда деваться. К тому же Гордиенко был не строгий и не сердитый, напротив, взгляд у него с каждой минутой становился все больше юморной какой-то…
— Собственно, вы правы, девушка мне и нужна, — сказал Иван, и даже улыбнулся. — Я на ней женюсь.
— Поздравляю, конечно, — вежливо сказал Гордиенко. — Но я при чем? Хочешь на свадьбу позвать?
— Нет, как раз не хочу. То есть… Не будет свадьбы. Но нам поговорить, наверное, нужно.
Брови Гордиенко поднимались все выше.
— Я на вашей дочери женюсь, вот в чем дело, — Иван прояснил, наконец, суть. — Надо нам поговорить, так ведь?
— Как-как? — переспросил Гордиенко, и наклонил голову, как будто прислушиваясь. — На Нике, что ли? Так ты опоздал, приятель.
С чего он-то взял, что Ивану нужна его Ника?!
— На Регине, — Иван разом перестал стесняться.
— На Ришке? — удивленно переспросил будущий тесть. — Так. А она знает? Что ты на ней женишься?
Он все еще улыбался, но, скорее, по привычке, и взгляд его был уже не юморной.
— Конечно.
— Так. Интересные дела. Скажи, а ту, два года назад — ты ее отыскал, что ли?
— Конечно. И теперь на ней женюсь.
— Даже так? — тесть вытаращил глаза. — Еще интереснее. Ну, вот что — приходите к нам домой, вдвоем с ней, сегодня вечером, или когда хотите — и поговорим. И пусть она сама мне скажет, что за тебя замуж выходит, понял, парень?
— Арнольд Кузьмич, — сказал Иван. — У нас регистрация через четыре дня. И придем мы уже после нее. И свадьбы никакой не будет. Я вашу дочь, можно сказать, украду, понимаете? С ее согласия, разумеется!
— Так. Значит… — теперь Гордиенко уж точно не улыбался.
Взгляд его стал внимательным и острым — у Ивана возникло чувство, что его рентгеном просветили.
— Ну, предположим. Тогда почему ты ко мне явился, похититель?
— За благословением, — пошутил Иван. — Как же иначе…
— Так. Значит, разговор у нас будет продолжительный, парень. У тебя паспорт с собой?
— С собой. Отпечатки пальцев здесь могут снять? — продолжал он ерничать непонятно зачем.
— Надо будет — снимут, не проблема, — ответил спокойно Гордиенко. — А паспорт затем, чтобы пропуск тебе разовый выписать. Не беседовать же нам в скверике, в самом деле.
И точно, побеседовали они тогда продолжительно. Обо всем. Часа три беседовали, наверное. Но трудно не было — тесть говорил легко, не давил. О Ринке заговорил, как бы невзначай, шутя даже, задал пару вопросов — Иван потом уже понял, что это он так его проверял. Потому что, чтобы ответить, Иван должен был знать Ринку, и знать достаточно хорошо. Еще он попробовал его подловить — достал из сейфа бутылку и две стопки, разлил — пахло резко и дольно противно.
— Давай по маленькой, парень. Чего это мы на сухую! Не бог весть что, правда — спирт разведенный, медицинский.
Иван не попался.
— Я не пью, если вы об этом.
— Совсем, что ли? — шевельнул бровью Гордиенко.
— Могу, если деваться некуда. Но не люблю.
— Так тебе сейчас деваться некуда. Давай, парень.
Они выпили, чокнувшись, но тост не провозглашали — и так вроде ясно было, за что им пить. Гордиенко наблюдал, кивнул одобрительно:
— Ты действительно не пьешь. Молодец. А чего так?
Иван понял, к чему вопрос, ответил чистую правду:
— Отчим всю жизнь пил, очень мне противно было видеть его пьяную рожу.
— Так. С отчимом, значит, вырос, без отца. А отец?
— Я его не помню.
Так, слово за слово, и вытягивал из него Гордиенко всю подноготную целых три часа. Еще, помнится, спросил:
— Ты что, вообще, делать умеешь, а, парень?
— Да все, в принципе, умею, — брякнул Иван.
— Ух, ты, — тесть даже удивится. — Таки все?
— Что не пробовал — разберусь и сделаю. Какие в этом проблемы?
— Никаких, значит? Ну, молодец.
Это тестю явно понравилось. А Иван и не рисовался вовсе, сказал, что думал. Он так жил, всю сознательную жизнь, лет с десяти примерно — разбирался и делал. А кто бы за него разбирался — мать, которой некогда, или отчим, которому чужой пацан в доме был нужен, как собаке пятая нога?
Самый трудный вопрос, который тесть ему задал, был про Нику.
— Ты мне вот что скажи, — Гордиенко сложил пальцы домиком. — Как я понял, это ведь из-за тебя у нас крик стоял и шум, и горе великое. Ты чем младшенькую мою обидел, а, друг? — он опять как бы шутил, но серые глаза из-под густых бровей смотрели остро.
— Шум? Горе?.. — поразился Иван.
Регина ему про это ничего не говорила. Был, значит, и шум. Тогда все даже хуже, чем он думает.
Но объяснять Гордиенко про Нику он не мог! Как бы это выглядело? Сказать отцу: “Ваша дочь достала меня своим вниманием?” Некрасиво это. И потом, какой бы отец с ходу в такое поверил?
Иван не сразу ответил.
— Я ее ничем не обижал, — сказал он очень спокойно. — Совершенно ничем. Просто она сама по себе очень … обидчивая.
— Так, — кивнул Гордиенко, тоже не сразу.
Он смотрел на него, и опять было такое ощущение — как рентген. Но недолго, скоро его глаза смягчились — наверное, сам знал характер своей “младшенькой”.
— Так, — повторил он. — Вы с Ришкой этого, значит, испугались. Дурачье. Ну, ладно. Может, так оно и правда лучше. Кстати, вам деньги нужны? — спросил он еще, — какая-никакая, а все-таки свадьба?
— Не нужны, — отрезал Иван. — У меня есть. Я же говорил.
— Про Север твой? Говорил. Как он тебе, кстати, Север?
— Хорошо. Холодно только.
— Ну, там так и должно быть!
Это был уже конец разговора.