Он отходит от меня. Подхватывает с пола свою рубашку и собирается уходить. И я должна позволить ему сделать это, спокойно позволить ему выйти из двери и из моей жизни тоже, но я не могу это сделать. Я хватаю его за руку, тяну его назад и говорю:
— Прошу тебя… я совсем не то имела в виду…
Он резко поворачивается ко мне и произносит:
— В твоем сочувствии я тоже не нуждаюсь!
— Я не пыталась обидеть тебя…
— Правда, — говорит он, всякий раз болезненно напоминая мне, почему я все же предпочитаю жить среди лжи.
Я не могу вынести этот взгляд, полный боли и переживаний, которые ему не удается скрыть. Я не знаю, какие слова я сейчас должна произнести. И не знаю, как забрать те, что я уже успела ему высказать.
И я знаю, что мне очень не хочется его отпускать.
Во всяком случае, не вот так.
Он смотрит на меня так, будто хочет что-то сказать, но потом меняет свое решение. Он шумно выдыхает, потом крепко сжимает губы, как будто для того, чтобы слова не вылетели сами у него изо рта, и теперь я уже собираюсь что-то сказать ему, я уже готовлюсь что-то произнести, но тут он так же неровно втягивает в легкие воздух, и я слышу:
— Прощай, Джульетта.
Я не знаю, почему эти слова убивают меня, я не понимаю, почему я сразу начинаю так сильно волноваться, а мне важно кое-что узнать, и теперь я просто обязана произнести это вслух, я должна задать этот вопрос, который, в общем-то, и не вопрос вовсе, и я произношу:
— Я больше тебя не увижу.
Я понимаю, как тяжело ему сейчас подыскать нужные слова. Я вижу, как он поворачивается ко мне, потом снова к двери, и на какую-то долю секунды я вдруг замечаю, что произошло. Я вижу разницу в его взгляде, сияние эмоций, о которых я и не подозревала, я не думала, что он способен испытывать нечто подобное. Я понимаю, почему он не смотрит сейчас на меня, и я не могу в это поверить. Мне хочется упасть на пол, пока он борется сам с собой, раздумывая, говорить ли ему со мной дальше или нет, пока он нервно сглатывает, чтобы голос у него больше не дрожал, и тут он говорит:
— Я искренне надеюсь, что так оно и будет.
Вот и все.
Он выходит из комнаты.
Я раскалываюсь пополам, и его больше нет.
И никогда не будет.
Глава 63
Завтрак стал серьезным испытанием для всех нас.
Уорнер бесследно исчез, оставив после себя самый настоящий хаос.
Никто не знает, как именно он сбежал, как ему вообще удалось выбраться из своей комнаты и найти путь к выходу наружу. В случившемся все винят Касла. Все твердят, что это именно он сглупил и доверился Уорнеру, дал ему шанс, наивно посчитал, что тот сможет измениться.
Если охарактеризовать уровень агрессии среди обитателей «Омеги пойнт» такими словами, как «рассердились» или даже «разозлились», — это значит не сказать ничего.
Но я даже не собираюсь никому рассказывать о том, что Уорнера не было в его комнате вчера ночью. И я не буду уточнять, что он скорее всего довольно быстро обнаружил выход. Не стоит им объяснять и то, что Уорнер далеко не идиот.
Я уверена, что он довольно быстро выяснил для себя все, что ему было нужно. И уж конечно, сумел разработать свой план относительно того, как проскочить незаметным мимо охраны.
Сейчас не все уже готовы идти сражаться, правда. Причины у них неправильные. Они хотят убить Уорнера. Во-первых, за то, что он успел сделать, и, во-вторых, за то, что не оправдал их доверия. Самое страшное, они все переживают из-за того, что он выдаст всю важную информацию о нас и нашем месте обитания. Правда, я сама не знаю, что он мог узнать за время пребывания у нас, но ничего хорошего теперь от него ожидать не приходится.
К завтраку никто даже не притронулся.
Мы все одеты, вооружены и готовы предстать лицом к лицу с тем, что может для многих из нас оказаться мгновенной смертью. Я чувствую себя полностью отупевшей. Прошлой ночью мне так и не удалось поспать ни минуты, сердце и мозг у меня продолжают конфликтовать. Что касается моих конечностей, то я их попросту почти не чувствую. Я не ощущаю вкуса еды, которую я, правда, и не ем, и вдобавок что-то случилось у меня со зрением и слухом. Я не могу сосредоточиться на том, что я должна видеть или слышать. Я думаю теперь только о возможных предстоящих потерях и еще о губах Уорнера на своей шее, о его руках на моем теле, о боли и страсти в его взгляде и о тех бесчисленных способах, как я могу сегодня умереть. Я думаю только о том, что Уорнер прикасается ко мне, как он целует меня и терзает меня при помощи своего сердца Адам сейчас сидит рядом со мной и даже не подозревает о том, что я натворила.
Правда, после того как сегодняшний день закончится, это, наверное, уже не будет иметь никакого значения.
Может быть, меня убьют, и, возможно, вся эта агония прошедших семнадцати лет продолжалась напрасно. Может быть, я просто исчезну с лица земли, исчезну навсегда, все мои юношеские страхи станут смешными и нелепыми воспоминаниями.
Но возможно, что я выживу.
Может быть, я выживу, и мне придется встретиться лицом к лицу с последствиями своих поступков. Мне придется прекратить врать самой себе и по-настоящему прийти к какому-то решению.
Мне нужно будет смириться с фактом, что я испытываю противоречивые чувства по отношению к человеку, который безо всяких колебаний способен прострелить голову другому человеку. Я должна буду рассмотреть и возможность того, что я на самом деле превращаюсь в чудовище. В жуткое, эгоистичное существо, которой есть дело только до себя самой.
Может быть, Уорнер все время был прав.
Может быть, мы с ним действительно идеально подходим друг другу.
Почти все уже вышли из столовой. Люди в последнюю минуту прощаются со стариками и детьми, которые остаются здесь. Джеймс и Адам долго прощались утром. Адам и я должны выйти отсюда через десять минут.
— Черт! Кто помер-то?
Я резко поворачиваюсь, услышав знакомый голос. Кенджи встал с кровати. Он здесь с нами. Он стоит рядом с нашим столиком, и хотя выглядит так, что в любой момент может рухнуть на пол, все же он пришел в себя! И он живой.
Он дышит.
— Вот это да! — Адам изумленно смотрит на него. — Не может быть!
— Я тоже рад тебя видеть, Кент, — криво ухмыляется Кенджи и кивает мне: — А ты готова сегодня надрать им задницы?
Я делаю шутливый выпад в его сторону.
— Ух ты! Эй… ну… то есть… — Он прокашливается. Пытается отделаться от меня, и я отступаю. У меня закрыто все тело, кроме лица. На руках у меня перчатки с моими кастетами, а костюм застегнут на молнию до самого подбородка. Кенджи раньше никогда не пытался увернуться от меня.
— Эй, послушай, давай-ка ты временно перестанешь пытаться дотронуться до меня, ладно? — Кенджи хочет улыбнуться, пытается превратить все это в шутку, но я чувствую неловкую тяжесть в его словах, напряжение и даже чуточку страха, которые он тщетно старается спрятать. — Я еще на ногах-то нетвердо стою.
Я чувствую, как кровь бросается мне в лицо, у меня дрожат колени, и я понимаю, что сейчас мне лучше присесть.
— Она тут ни при чем, — говорит Адам. — Ты ведь сам знаешь, что она даже не притронулась к тебе.
— Как раз это мне и неизвестно, — говорит Кенджи. — Но я не собираюсь обвинять ее, я просто предположил, что, может быть, она начала проецировать свой дар и просто еще сама не знает об этом? Потому что я еще раз все обдумал и другого объяснения случившемуся найти не могу. Ну, это, конечно, был не ты, — говорит он Адаму. — Черт побери, то, что Уорнер может дотрагиваться до Джульетты, как мы решили, — это просто счастливая для него случайность. Кстати, о нем нам вообще еще ничего не известно. — Пауза. Он оглядывается по сторонам. — Верно? Может быть, конечно, Уорнер достал из своей задницы какого-нибудь волшебного кролика, пока я усердно занимался тем, что находился на грани жизни и смерти.
Адам хмурится. Я молчу.
— Верно, — продолжает Кенджи. — Так я думал. Поэтому, я полагаю, будет лучше пока мне держаться подальше, если, конечно, не возникнет другая крайняя необходимость. — Он поворачивается ко мне. — Хорошо? Только без обид. Я ведь чуть не умер. Поэтому не будьте ко мне слишком строги.
— Да, конечно, — говорю я и не узнаю собственного голоса — я его едва слышу. Я пытаюсь рассмеяться. И теперь мне уже самой становится интересно, почему я ничего не рассказываю им про Уорнера. Почему получается так, что сейчас я его в каком-то смысле защищаю. Наверное, потому, что я виновата ровно настолько же, насколько он сам.
— Ну и ладно, — отмахивается Кенджи. — Когда мы выступаем?
— Ты с ума сошел, — обращается к нему Адам. — Ты никуда не пойдешь.
— Еще чего!
— Да ты на ногах еле стоишь! — констатирует Адам.
И он не ошибается. Кенджи придерживается за столешницу, чтобы выглядеть увереннее.
— Да я лучше погибну там, наверху, чем буду сидеть здесь, как последний идиот.
— Кенджи…
— Хватит, — прерывает он меня. — Между прочим, одна очень говорливая сорока принесла на хвосте весточку о том, что Уорнер все же унес свою задницу подальше отсюда. Как же это вышло?
Адам издает какой-то странный звук, отдаленно напоминающий смешок, но ему совсем не весело.
— Да кто ж его знает? Я вообще с самого начала был против того, чтобы его держали здесь заложником. Но еще глупее было доверять ему.
— То есть сначала ты высмеял мою идею, а потом Касла, да? — Кенджи удивленно-насмешливо приподнимает брови.
— Это были плохие идеи, — кивает Адам. — Причем обе в равной степени. Теперь мы за них расплачиваемся.
— Ну откуда же я мог знать, что Андерсон согласится на то, чтобы его сыночек сгнил заживо в аду?
Адам вздрагивает, и Кенджи отступает.
— Ой… Прости, парень… Я совсем не то хотел сказать…
— Ладно, забудь, — обрывает его Адам. Лицо его становится серьезным, холодным и отстраненным. — Может быть, тебе сейчас лучше вернуться в медицинский отсек? Мы скоро все уходим.