Но Рюмин почему-то не поверил показаниям Шейнина, потребовав от него сдать «и центр, и подполье, и выход на Америку, и все как полагается», пригрозив в случае отказа говорить правду отправить в Лефортовскую тюрьму, славившуюся своим жестким режимом. В Лефортово Шейнин все же угодил. Он находился в одной камере с полковником госбезопасности Черновым, который к тому времени уже два года сидел один и, конечно, новому соседу обрадовался. «Ко мне посадили писателя Леву Шейнина, – пишет Чернов. – Он ко мне подъезжал и так и эдак, расспрашивал, кто я, за что сижу, а я до того одичал, что отмалчивался и даже назвался другой фамилией… Скуповатый он, Лева, как что получит из тюремного ларька на выписку – ничем не поделится, а так ничего, байки разные рассказывал. “Знаешь, – говорит, – я юрист не из последних, как-никак государственный советник юстиции 2 класса, по-вашему генерал-лейтенант, а в своем деле ни хрена понять не могу!” От него я узнал, что Берию посадили. Шейнину, понятно, этого не сказали, но Лева башковитый – по характеру записей в протоколе допроса сам обо всем догадался и тут же написал письмо Хрущеву, они с друг дружкой давно знакомы. Главное, был случай, когда Лева ему добро сделал: входил в комиссию, которая по заданию Политбюро что-то проверяла на Украине, и составил справку в пользу Хрущева… В общем, Леву вскоре выпустили».
После освобождения из тюрьмы Шейнин продолжил свой литературный труд, в 1957 году по его сценарию был снят фильм «Ночной патруль». Скончался Лев Романович в 1967 году, в шестьдесят один год.
В доме Нирнзее жили и музыканты. Самым известным композитором дома был Модест Табачников, к которому частенько заглядывали его друзья Марк Бернес и Леонид Утесов. «Давай закурим», «У Черного моря», «Одесский порт», «Дядя Ваня», «Ах, Одесса, жемчужина у моря» – это все его песни, выученные наизусть несколькими поколениями. Опытный композитор-песенник, Табачников сперва сочинял музыку, а уж затем искал для нее слова: главное, чтобы в рифму. Поэт Яков Хелемский вспоминал о звонке Марка Бернеса – тот вовсю расхваливал новую мелодию Табачникова, а вот слов не было. Бернес попросил Хелемского написать что-нибудь о Бухаресте. Конечно, уважающие себя поэты на такое редко соглашаются. Но Бернес был так настойчив, что отказать ему было нельзя: «Я сейчас заскакиваю за вами. Вы на 4-й Тверской-Ямской? А Модест просто на Тверской. Вернее, в доме Нирнзее. Езды – пять минут. И вы услышите Модеста в натуре. Об отказе он и слушать не хотел. И я покорился. Уж не знаю, что тут было решающим – его настойчивость или мое желание познакомиться с ним. Мелодия Табачникова оказалась, действительно, темпераментной и запоминающейся.
– Прилипчивая музычка! – сказал Марк.
Слушая игру Модеста, он широко улыбался, покачивая головой в такт. Он уже предвкушал песню, нетерпение светилось в его глазах. Каюсь, я все-таки за два дня соорудил какое-то подобие стихов. Когда подгоняешь свои строки к готовой мелодии, чем больше в ней ритмических перепадов и всякого изыска, тем беднее твои строки. Поэтому, несмотря на похвалы, которые расточали мне Марк и Модест, я понимал, что ничего хорошего в написанном мною нет и быть не могло». Песня быстро завоевала популярность, ее стали исполнять и в самой Румынии.
Сошел со сцены Утесов, умер Бернес, но песни Табачникова не пропали, их подхватили новые певцы, совсем не похожие на прежних кумиров публики. Как-то в конце 1960-х годов дверь в подъезд дома Нирнзее открыл смуглый коренастый мужчина – это был славный сын нанайского народа Кола Бельды. Колоритный и обаятельный вокалист вдохнул новую жизнь в старую песню Табачникова, благодаря чему слова «А олени лучше» доносились чуть ли не из каждого радиоприемника.
Еще в первой половине 1990-х годов в Большом Гнездниковском можно было встретить людей, возраст которых превышал возраст дома Нирнзее. Это старейшая актриса Театра Сатиры Валентина Токарская. В 1993 году в восемьдесят семь лет она удостоилась звания народной артистки России. До этого ей просто было некогда – вся жизнь Токарской прошла как кинолента, правда, с лагерным антрактом. Оглушительная слава к ней пришла в середине 1930-х годов, после фильма «Марионетки», политического памфлета Якова Протазанова.
Валентина Токарская
Красивая и обаятельная женщина, имевшая массу поклонников, среди которых были многие известные мужчины довоенной Москвы – режиссеры, писатели, военные, она блистала на сцене Московского мюзик-холла – некоего подобия «Летучей мыши», где каждый вечер с успехом шли музыкальные спектакли.
Токарская вспоминала: «Ну, представьте, как мы каждый день играли “Под куполом цирка”! Посреди сцены стоял фонтан – якобы холл в отеле, и в этот фонтан все падали, потому что кто-то из персонажей бил всех входящих в этот холл палкой по голове. Все летели в этот фонтан, и так повторялось каждый день. У нас был такой бродвейский дух – ежедневно один и тот же спектакль на протяжении трех месяцев. И это до того уже стояло в горле, что нужна была разрядка. И Владимир Лепко нашел выход из положения: когда в этом самом фонтане скапливалось энное количество человек, он доставал кастрюльку с пельменями и чекушку водки и всех угощал. Не знаю, было ли видно это с галерки, ведь театр-то почти тот же самый – сегодняшний Театр сатиры. Правда, нет лож, где сидел Горький и плакал от хохота, достав огромный белый платок. Это была правительственная ложа, но из правительства у нас никого никогда не было. Зато кинорежиссер Александров приходил на спектакль “Под куполом цирка” перед тем, как поставить свой фильм “Цирк” – пьеса ведь та же. Он несколько раз смотрел наше представление, чтобы не повторить у себя ни эпизода. А я была той самой иностранкой, которую в “Цирке” играла Любовь Орлова. Только там ее звали Марион Диксон, а у нас она называлась Алиной. И все-таки наш спектакль был смешнее. В сцене со Скамейкиным, которого играл Мартинсон, у нас были не настоящие львы, а собаки, одетые в шкуры львов. Эти замшевые шкуры застегивались на молнии, в последний момент надевались головы, и собаки были безумно возбуждены. Они выбегали, лаяли, кидались на Скамейкина, и это было так смешно, что зрители падали со стульев».
Всего было у Токарской в избытке: и талант, и признание, и деньги, позволявшие ей ездить по Москве не на метро, а на персональном авто. Лишь мужа-кинорежиссера Бог не послал, как Любови Орловой. После закрытия в 1936 году мюзик-холла Токарская служила в Театре Сатиры, впрочем, репертуар не отвечал ее ожиданиям: она была создана для бурлеска варьете, а не «Бани» Маяковского.
С началом войны Токарская в составе актерских бригад выезжает на фронт и в сентябре 1941 года попадает в окружение – в плену до конца войны она играет для немцев и советских военнопленных. Судьба вполне типичная для многих актеров, оказавшихся в такой ситуации, продолжением которой стали четыре года в ГУЛАГе. И Токарской и ее коллегам просто повезло – еще в 1943 году в Воркуте открылся драматический театр для «систематического обслуживания вольнонаемного населения Воркутинского угольного бассейна художественно-зрелищными мероприятиями». Труппа театра состояла все сплошь из достойных и талантливых мастеров – бывший режиссер Большого театра Борис Мордвинов, бывшая его же солистка Ольга Михайлова (в прошлом жена маршала Буденного), бывший солист Всесоюзного радио Борис Дейнека. Неудивительно, что на сцене лагерного театра Токарская сыграла свои лучшие роли – но это стало понятным ей уже на исходе жизни, а пока после смерти Сталина она возвращается в Театр Сатиры, где для нее будут доступны лишь эпизоды.
Но все же кинозрителям она запомнилась яркой ролью подлой шпионки Магды Тотгаст (она же Фишман, Ованесова, Рубанюк, Иваниха!) в популярнейшем детективе 1956 года «Дело № 306». И сегодня эту незатейливую картину повторяют частенько по телевидению, и, надо сказать, она не теряется в мутном потоке слепленных как пельмени в подпольном цеху сериалов про ментов. Стоит досмотреть этот фильм до конца, дабы услышать знаменитую фразу в исполнении Токарской: «На пушку берешь, начальничек? Не выйдет!» Как талантливо сыграно! А все почему – Токарская сама не раз сидела перед следователем, да возможно и бросала подобные фразы своим обвинителям. Такое надо пережить, чтобы сыграть. Талант не пропьешь. К сожалению, вспомнили о Валентине Токарской слишком поздно, дав ей напоследок и орден, и звание. Ее можно считать последней легендой этого дома.
Известно, что дом, а точнее его крыша, был очень удобной съемочной площадкой для советских кинорежиссеров, в частности, именно здесь снимались сцены фильма Эльдара Рязанова «Служебный роман». Но впервые киношники наведались в Большой Гнездниковский еще сто лет назад, а некоторые из них жили в доме. В частности, кинооператор Петр Ермолов, снявший кинокартины «Закройщик из Торжка», «Праздник Святого Йоргена» и многие другие. Соседом Ермолова был и известный кинорежиссер Владимир Гардин, автор таких фильмов, как «Война и мир», «Анна Каренина», «Дворянское гнездо». Для съемок кинофирма «Товарищество В. Венгеров и В. Гардин» оборудовала на крыше зимний павильон, интерьеры дома, лестницы и пролеты нередко служили декорацией фильмов. Позднее, в 1924 году, здесь работала «Ассоциация революционной кинематографии» и ее видные члены – Сергей Эйзенштейн и Лев Кулешов. Гнезд-никам суждено будет стать центром развития советского кино, в Малом Гнездниковском долгое время будет работать Госкино СССР.
Со временем стало понятно, что главной изюминкой дома является его крыша. Строились кругом дома и повыше, и пороскошней, но такой крыши не было нигде. Она будто оторвалась от своего дома-корабля, пустившись в свободное плавание по Москве. Крыша была двором этого дома, а ведь лишь относительно недавно в нашем городе стала потихоньку складываться эта традиция наделения крыши не свойственными ей урбанистическими функциями. Сад, клумба, футбольная площадка, клуб – да чего здесь только не было. Складывается ощущение порою, что дом исподволь был поставлен архитектором с ног на голову. Все, что умещалось на его крыше, мы привыкли видеть внизу, а не наверху.