Судоплатов рассказывал: «25 июля 1941 года Берия приказал мне связаться с нашим агентом Стаменовым, болгарским послом в Москве, и проинформировать его о якобы циркулировавших в дипломатических кругах слухах, что возможно мирное завершение советско-германской войны на основе территориальных уступок. Берия предупредил, что моя миссия является совершенно секретной. Имелось в виду, что Стаменов по собственной инициативе доведет эту информацию до царя Бориса (болгарский монарх. – А.В.).
Берия с ведома Молотова категорически запретил мне поручать послу-агенту доведение подобных сведений до болгарского руководства, так как он мог догадаться, что участвует в задуманной нами дезинформационной операции, рассчитанной на то, чтобы выиграть время и усилить позиции немецких военных и дипломатических кругов, не оставлявших надежд на компромиссное мирное завершение войны. Как показывал Берия на следствии в августе 1953 года, содержание беседы со Стаменовым было санкционировано Сталиным и Молотовым с целью забросить дезинформацию противнику и выиграть время для концентрации сил и мобилизации имеющихся резервов.
Когда Берия приказал мне встретиться со Стаменовым, он тут же связался по телефону с Молотовым, и я слышал, что Молотов не только одобрил эту встречу, но даже пообещал устроить жену Стаменова на работу в Институт биохимии Академии наук. При этом Молотов запретил Берии самому встречаться со Стаменовым, заявив, что Сталин приказал провести встречу тому работнику НКВД, на связи у которого он находится, чтобы не придавать предстоящему разговору чересчур большого значения в глазах Стаменова. Поскольку я и был тем самым работником, то встретился с послом (…) в ресторане “Арагви“, где наш отдельный кабинет был оборудован подслушивающими устройствами: весь разговор записали на пленку. Я передал ему слухи, пугающие англичан, о возможности мирного урегулирования в обмен на территориальные уступки. К этому времени стало ясно, что бои под Смоленском приобрели затяжной характер, и танковые группировки немцев уже понесли тяжелые потери. Стаменов не выразил особого удивления по поводу этих слухов. Они показались ему вполне достоверными. По его словам, все знали, что наступление немцев развивалось не в соответствии с планами Гитлера и война явно затягивается. Он заявил, что все равно уверен в нашей конечной победе над Германией. В ответ на его слова я заметил:
– Война есть война. И, может быть, имеет все же смысл прощупать возможности для переговоров.
– Сомневаюсь, чтобы из этого что-нибудь вышло, – возразил Стаменов.
Словом, мы поступали так же, как это делала и немецкая сторона. Беседа была типичной прелюдией зондажа. Стаменов не сообщил о слухах, изложенных мною, в Софию, на что мы рассчитывали. Мы убедились в этом, поскольку полностью контролировали всю шифропереписку болгарского посольства в Москве с Софией, имея доступ к их шифрам, которые называли между собой “болгарскими стихами”. Шура Кочергина, жена Эйтингона (коллега Судоплатова. – А.В.), наш опытный оперработник, связалась со своими агентами в болгарских дипломатических и эмигрантских кругах Москвы и установила, что Стаменов не предпринимал никаких шагов для проверки и распространения запущенных нами слухов. Но если бы я отдал Стаменову такой приказ, он, как полностью контролируемый нами агент, наверняка его выполнил. Так и закончилась в конце июля – начале августа 1941 года вся эта история».
Ужин Судоплатова и Стаменова в «Арагви» до сих порождает массу конспиративных версий относительно истинных намерений Сталина – действительно ли он хотел переговоров с Гитлером или это была лишь дипломатическая игра с далекоидущими последствиями? Так или иначе, но содержание беседы трактуется по-разному, как правило, в угоду политическим пристрастиям того или иного исследователя. Однако многие подробности той встречи до сих пор засекречены. Судоплатов, пожалуй, единственный участник этой истории, кто решился заговорить на сложную тему. Что же касается Берии, с которым мы еще встретимся, то после его ареста в 1953 году он был обвинен в подготовке свержения советского правительства и проведении секретных переговоров с Гитлером о сепаратном мире на основе отказа от части советской территории, уже захваченной врагом, – Украины, Белоруссии, Прибалтики. Берия в ответ заявил, что действовал по приказу Сталина и Молотова. Самого же Судоплатова обвинили в пособничестве Берии и в попытке заключения мира с Гитлером.
Судоплатов и в дальнейшем использовал «Арагви» для встреч с высокопоставленными иностранцами, в частности с американским послом Авелом Гарриманом. Весь разговор записывался на пленку, а потом внимательно прослушивался с целью «найти любые дополнительные штрихи для создания психологического портрета членов американской делегации на конференции в Ялте. Эти психологические нюансы были для Сталина важнее разведывательных данных: возможность установления личных контактов с главами западных делегаций Рузвельтом и Черчиллем представлялась ему решающей. И действительно, личные отношения мировых лидеров сыграли колоссальную роль при обсуждении и принятии документов на Ялтинской конференции». Так что «Арагви» это не только вкусный стол, но и политика…
Стажадзе умел держать язык за зубами, потому и пережил Сталина с Берией. Громкие фамилии из передовиц газеты «Правда» старался не произносить вслух – он всех их кормил, вместе с семьями. Не только Берия, но и другие члены Политбюро заказывали из «Арагви» еду. Но был в его богатой кулинарной практике клиент, имя и фамилию которого он так и не раскрыл. Как-то в 1942 году ему сказали под большим секретом – нужно не просто накормить, а удивить одного ну очень большого человека, почти такого же великого, как товарищ Сталин. А в то время в мире было всего две таких персоны, не считая отца народов, – это Рузвельт и Черчилль. Американский президент на своей коляске до Москвы никак бы не доехал, а вот британский премьер-министр… Как известно, Уинстон Черчилль, большой любитель выпить и закусить, действительно прилетал во время войны в Москву.
Стажадзе думал-думал и придумал такой ход, чтобы открыл рот не только Сталин, но и его зарубежный гость. Из грузинских трав (тархун, кинза, цицмах) сотворили нечто подобное зеленой лужайке, на которой стоял молочный теленок. «Его неделю поили молоком в стойле, потом целиком сварили и обжарили – по какой-то очень специальной технологии. Позади теленка шумел водопадик из “Хванчкары”. Вокруг стояли серебряные кубки. Серебряные тарелки, большие двузубые вилки и кинжалы, вроде маленьких мечей. Приборы отец подсмотрел у крестоносцев: те втыкали вилку в жареного быка, отрезали кусок и отходили на свое место пировать. Когда Иосиф Виссарионович пригласил гостя в зал, тот натурально обалдел, а Сталин был в полном восторге. Гость схватил вилку, отрезал мяса, зачерпнул вина, и оба расхохотались. И пошла у них беседа. Помню, я спросил папу: “А если бы не понравилось?” – “Я бы с тобой тогда тут не сидел”, – засмеялся папа. Время было суровое, и он прекрасно это понимал». Вероятно, за особые заслуги по налаживанию дипломатических контактов во время войны Стажадзе наградили медалью «За оборону Москвы».
А вот про патриарха Алексия I, избранного с разрешения Сталина на первом с 1918 года поместном соборе Русской православной церкви, директор «Арагви» рассказывал. На церемонии вручения государственных наград в Кремле 23 августа 1946 года патриарх поблагодарил «Верховный Совет нашего Союза и Правительство во главе с нашим великим вождем Иосифом Виссарионовичем Сталиным за высокое внимание ко мне, выразившееся в пожаловании мне ордена Трудового Красного Знамени». Стажадзе отправил патриарху его любимые блюда из «Арагви».
Для московских грузин Стажадзе был как отец родной. Сын вождя Василий Сталин звал его «дядей Лонгинозом» и даже побаивался его, потому что он как-то раз «хорошенько отбрил его за пьянку».
Легендарный руководитель ресторана «Арагви» Лонгиноз Стажадзе
Сын директора вспоминает: «Однажды Вася подарил мне велосипед. Это был сорок седьмой год, мне тогда было десять, а велосипед в то время был чем-то вроде “шестисотого мерседеса”. Весь Варсонофьевский переулок, вся улица Жданова – нынешняя Рождественка – катались на этом велосипеде. Отец опекал грузинских студентов, подкармливал. Конечно, с ведома высокого начальства. Но при этом был очень с ними строг. Есть такой академик Илья Несторович Векуа. Он мне и моей сестре после папиных похорон рассказал один случай. В то время драки были на каждом шагу – особенно после войны. Демобилизованный народ – все были нервные, кто без руки, кто без ноги – вот и дрались без конца. И вот компания грузинских студентов подралась с кем-то на Петровке. Среди них был и Векуа. Ребят забрали в милицию, в известный “Полтинник” – 50-е отделение. А начальник милиции хорошо знал и папу, и его подопечных. Позвонил ему – так и так, а тот – подожди, не составляй протокол, я сейчас прибегу! Как же нам от него досталось! Мы его таким разъяренным никогда не видели! Он нам таких слов наговорил – чуть по шее не надавал. Ругался так, что даже начальник милиции начал за нас заступаться. По дороге домой кто-то из нас сказал: “Уж лучше в тюрьму, чем от дяди Лонгиноза такое слышать!”».
Ничего удивительного не было в том, что уроженцы солнечной республики зачастую составляли добрую половину посетителей ресторана. Они, собственно, и делали ему основную кассу. Это было счастье – оказаться в компании с приятелем-грузином или даже с двумя. Тогда все присутствующие становились свидетелями увлекательного состязания под названием «Кто быстрее заплатит за стол». Многие представители кавказской творческой диаспоры считали этот ресторан своим, благо что и жили они поблизости. В частности, исполнитель роли Сталина в кино Михаил Геловани – его балкон в доме № 8 по улице Горького выходил на «Арагви» (в этом же здании на 9-м этаже была мастерская Дмитрия Налбандяна, изобразившего на портретах почти всех советских вождей, от Ленина до Брежнева). Актер, словно с берега горной реки, орал швейцару ресторана всего лишь два слова: «Резо, накрывай!», что означало: Геловани идет обедать. В конце 1940-х годов по-соседски к Геловани зашел Сергей Михалков, который вспоминал: «Увиденное надолго запомнилось. Он лежал на диване, в пустой комнате, вдоль стены на полу стояло несколько десятков пустых коньячных бутылок… Пустая комната, пустые бутылки… Странное ощущение. По дому ходили слухи, что, увидев себя в исполнении Геловани, Сталин сказал: “Не знал, что я такой красивый и такой глупый”». Слухи были верные.