Церемониал был исполнен как по написанному. В Коломенском персам понравилось, а для охраны дорогих подарков был выставлен по периметру дворца усиленный караул. Немного передохнув, 15 июля шах выехал в Москву. Агенты Третьего отделения вели за передвижением посольства наблюдение и днем, и ночью. Начальник 1-го отделения корпуса жандармов майор Алексей Брянчанинов докладывал в Петербург: «Его Высочество пред въездом в Москву прибыл в село Коломенское, где встретили его Князь Юсупов (Н. Б. Юсупов. – А.В.) и Камергер Булгаков, после завтрака Принц прощаясь с Камергером Булгаковым (который спешил своим отъездом, чтобы успеть его встретить у заставы) сказал: “ни дядя мой ни отец не могут довольно возблагодарить ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА за приемы, которые мне делают в России, я даже не считаю себя достойным оных”; вообще отзываются о нем, что он очень остроумен и ловок – да и точно, он не похож на необразованного Азиятца; лицо имеет весьма приятное, говорит на природном языке, на татарском, французскому учится, понимает, но еще очень мало. При Его свите едут два француза, которые находятся в их службе; один из них Полковник Симоне Адъютантом при Аббас-Мирзе».
В Москве Хозрев-Мирза повидал немало достопримечательностей (Оружейная палата, Большой театр, университет и проч.), но кажется, что наиболее важным стал его приезд к Настасье Федоровне Грибоедовой: «По утру сего же дня он ездил к матери Грибоедова, бывшего посла в Персии, она никак не ожидала Его приезду! Свидание их было, как сказывают, очень чувствительно и интересно, разумеется, она как мать не могла быть равнодушною, увидя единоземцев народа, который лишил ее сына. Принц со слезами у нее просил за них прощения ее, чтоб она сказала ему, в чем он может ей быть полезен, жал ей долго руку и в это время слезы катились по лицу Его. Таковым поступком он заставил об себе иметь высокое мнение», – сигнализировал майор Брянчанинов. Пробыв в Москве две недели, посол выехал в Петербург, где в Зимнем дворце его приветствовал Николай I, принявший подарки и шахскую грамоту с извинениями. «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие», – сказал государь.
Император Николай Павлович, простивший Персию за расправу с Грибоедовым, вообще не имел какого-либо отношения к Коломенскому. Он родился в 1796 году, и единственное, что успела сделать для него бабушка, так это дать непривычное имя, ранее не встречавшееся ни у кого из представителей царствовавшей династии. Но у Екатерины, озабоченной геополитическими планами воссоздания в Константинополе Византийской империи, было свое мнение на этот счет. Поэтому ее старшие внуки также носили необычные для русского трона имена Александр и Константин (с таким именем как раз и возрождать Византию). Но что бы сказала бабушка, узнав, что ее любимый Константин не только не стал императором в Константинополе, но даже оказался не способен унаследовать царский венец от почившего брата Александра. А вот Николай смог. Правда, воспитывался он не в Коломенском, а в Царском Селе.
Николай I приехал в Коломенское в 1835 году. Непонятно, как он вообще смог выбрать время для этого посещения. Ведь едва управившись с декабристами в 1826 году и создав Третье отделение своей канцелярии, он был вынужден обратить все внимание сначала на войну с Персией (1826–1828), затем с Турцией (1828–1829) и, наконец, на Польское восстание 1830–1831 годов. И как только все успевал?
Вот как описывает приезд в Коломенское Александр Бенкендорф: «Мы направились в большую и богатую деревню Коломенское, расположенную в 5 верстах от городских застав. Здесь у наших царей была летняя резиденция, и здесь появился на свет Петр I. От древних сооружений осталась только шатровая церковь, границы дворца в том виде, в котором он существовал еще в начале царствования Екатерины, были обозначены посадками акации. На месте древнего обиталища царей стояла только новая постройка в виде павильона. Мы поднялись по достаточно высокой лестнице и оказались на террасе этого павильона. Нас удивил величественный вид, открывшийся нашим глазам. У наших ног река Москва, словно блестящая лента, разворачивалась на огромной равнине, расположенной перед нами, справа она терялась за горизонтом, а слева она оканчивалась огромным городом Москвой.
Многочисленные стада заполняли противоположный берег реки, огромное пространство оживлялось деревнями, церквами и растительностью. Император воскликнул: “Именно здесь я построю дворец. Жилище государей должно быть в этом месте, на это указывает рождение Петра Великого и вид на Москву”. Закат солнца еще больше украсил эту картину. Сбежавшаяся посмотреть на императора толпа народа теснилась у лестницы и вокруг старинной церкви. В тот момент, когда император с императрицей вошли в нее, колокольный звон возвестил об обряде бракосочетания. Я получил приказ на следующий день пригласить молодоженов в Кремль, где императрица собственноручно одарила молодую жену подарками, а я дал мужу несколько сотен рублей».
Итак, взойдя на крутой берег Москвы-реки, откуда открывалась прекрасная панорама Белокаменной, Николай I огласил решение о необходимости выстроить здесь свой дворец. Не зря Пушкин в стихотворении «Стансы», написанном вскоре после памятной встречи с Николаем I в 1826 году, сравнил его с великим реформатором: «И академик, и герой, и мореплаватель, и плотник». Конечно, Николай I самолично не рубил струги в древней царской вотчине, но ему очень хотелось походить на Петра. Коломенское должно было послужить своеобразной демонстрационной площадкой.
Прежний царский дворец Евграфа Тюрина в стиле московский ампир совершенно не вписывался в концепцию государственной идеологии николаевского царствования, сформулированной министром народного просвещения Сергеем Уваровым в 1833 году: «Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить без таковых начал, как: 1) Православная Вера. 2) Самодержавие. 3) Народность». Нужен был новый дворец, внушавший очевидное мнение, что «прошлое России удивительно, настоящее прекрасно, будущее же выше всяких представлений» (слова Александра Бенкендорфа). Нужен был и новый архитектор, в поиске кандидатуры которого особых проблем не возникло. Николай словно вынул приготовленный ранее козырь из кармана, назвав фамилию Андрея Штакеншнейдера, ученика Огюста Монферрана, автора многих петербургских дворцов и царских резиденций. Крупнейшая фигура в истории градостроительства Северной Пальмиры, Штакеншнейдер создал проекты Мариинского, Николаевского, Ново-Михайловского дворцов, а также дворца Белосельских-Белозерских. Он строил в Петергофе, Царском Селе, Стрельне. Иными словами, именно усилиями Штакеншнейдера создавался так знакомый нам образ дворцового Санкт-Петербурга середины XIX столетия.
И вот теперь этот видный зодчий, совершенно не чувствовавший Москвы (возьмем на себя смелость так сказать), вдруг ни с того ни сего принялся проектировать дворец для Коломенского. А истинно московского зодчего Евграфа Тюрина отставили, поручив ему «доставить фасад церкви Вознесения и цены на материалы для архитектора Штакеншнейдера по составляемому им проекту перестройки Коломенского дворца». Можно представить переживания Тюрина, который теперь должен был заняться подготовкой к сносу своего дворца.
Штакеншнейдеру, судя по процитированному отрывку, некогда было самому детально разбираться во всякого рода строительных подробностях. Фасад храма Вознесения необходим был ему, поскольку он не придумал ничего лучше, как включить древнейшую церковь в свой проект. Мало того, на правом фланге будущего дворца должна была вознестись точная копия храма Вознесения, образовав таким образом симметричную композицию. Кому-то это показалось варварством, но не Штакеншнейдеру, умело заправлявшему свои эклектичные проекты элементами самых разных стилей – классицизма, готики, ренессанса, барокко, древнерусского зодчества. Как бывалый повар готовит сборную солянку из всего, что есть под рукой, так и Штакеншнейдер использовал в своем проекте Коломенского дворца доставленный ему фасад храма Вознесения.
Созданный на бумаге архитектурный ансамбль был представлен Николаю I в 1836 году и получил высочайшее одобрение. Штакеншнейдер настолько угодил царю, что тот даже рекомендовал использовать стилистическую основу Коломенского дворца при разработке проекта другой императорской резиденции – Большого Кремлевского дворца, которым занимался в то время Константин Тон. Это означало более чем высокую оценку усилий Штакеншнейдера, поскольку Тон считался основоположником собственного стиля – русско-византийского.
Вторая половина 1830-х годов – это время интенсивного строительства в Москве, кроме Большого Кремлевского дворца, на Волхонке в тот период началось возведение многострадального храма Христа Спасителя по проекту того же Тона. Первая попытка строительства храма на Воробьевых горах завершилась неудачей и стоила казне огромных и зря понесенных расходов, за что к уголовной ответственности привлекли архитектора Александра Витберга. Неудивительно, что Николай I смотрел, как говорится, в оба за тем, как идет строительство и куда направляются государственные деньги. Проект Штакеншнейдера стоил больше, чем возведение Большого Кремлевского дворца и храма Христа Спасителя, вместе взятых. Даже при условии использования кирпича от недостроенного Царицынского дворца, вероятность чего рассматривалась. Поэтому очевидным явилось решение о некоторой отсрочке начала строительства в Коломенском.
Проект Коломенского дворца А. И. Штакеншнейдера
Но, как известно, то, что объявлено временным, обладает всеми признаками постоянства. Строительство храма на Волхонке затянулось, став одним из самым длинных за всю историю наблюдений: храм был освящен лишь в 1883 году. Дворец в Кремле отстроили раньше, к 1849 году.
Учитывая масштабное строительство еще и петербургских царских дворцов, а также первой в России железной дороги Москва – Петербург, новые непомерные траты на осуществление грандиозного архитектурного ансамбля в Коломенском прохудившаяся казна просто не вынесла бы. А вскоре о дворце и вовсе по