Дмитрий Семенов, счастливый, разомлевший, стоял возле гармониста, притопывая в такт ногой, и глядел, как плетется под саратовские переборы сложная фигура танца. Искал глазами среди танцующих свою Шурочку.
Парни и девушки, построившись гуськом в несколько рядов, пошли навстречу друг другу. А поравнявшись, вступили в интервалы, образуя подвижной сетчатый узор. Потом повернули - одни налево, другие направо - и ста-ли одновременно расходиться в разные стороны, повернулись и снова пошли навстречу друг другу.
Семенов глядел. Встречное движение. Проход сквозь ряды. Развод по сторонам. Большая толпа танцующих все время равномерно расходилась, растекалась в разные стороны…
И вдруг! Кто бы мог сказать, что испытал в ту минуту он, блаженно улыбающийся жених? Какая мысль мгновенно захватила его?
Нашел! Он нашел! Наконец-то он догадался, как должны они ходить… плиточки, дорогие мои, неразлучные! Танцуйте, танцуйте русскую кадриль!
И Дмитрий вдруг сам, сорвавшись с места, ринулся в толпу танцующих и, разрывая ряды, пустился в неистовый, ликующий пляс.
На другой день, укрывшись ото всех за сараем, он сосредоточенно царапал палкой по земле. Опять схема. Движение плиток в его механизме. Они идут между притирами не сразу всей массой в одну сторону, а совершают сложный фигурный танец. Они идут рядами навстречу друг другу и расходятся в разные стороны: один ряд в одну сторону, а другой - в противоположную; один ряд в одну, другой - в противоположную… Движение сквозь ряды. И вместе с тем происходит поперечное движение. Плитки скользят не только вдоль притиров, но и поперек, расходясь рядами вправо и влево и снова сближаясь. Плитки танцуют кадриль!
Вот оно, решение, которое должно спасти его идею. Не будет вредного действия плотной массы плиток, ударяющей сразу в одну сторону. Не будет ни качки, ни перекосов. Толпа плиток разойдется в разные стороны, распределяясь все время равномерно по всей поверхности притиров. И верхний притир-поплавок будет невозмутимо покоиться на этой широкой глади плиток, лишь слегка пружиня на микронах. Ничто не угрожает его равновесию.
И вся работа механизма станет мягкой, точной, как требуется при самой строгой доводке. А в работе будет штук двадцать - тридцать плиток одновременно. Пусть-ка сравнится с этим одинокая рука!
Это была очень счастливая находка. Самая работа станка - движение плиток в нем по разным направлениям - должна была создавать необходимую точность, строгую дозировку в снятии ничтожных крупиц металла. Только самые верхние гребешки, ровно столько, сколько необходимо. Ничего лишнего. Этакая естественная саморегулировка. Вот какой будет его станок. Станок как бы с собственным осязанием.
Следует подумать, конечно, как осуществить механически такую «кадриль». Один сплошной лист с гнездами для протаскивания плиток между притирами, как это было в старых жимках, уже не годится. Тут нужны какие-то независимые друг от друга обоймы с плитками. Быть может, несколько узких стальных лент, способных двигаться в разных направлениях… Но это уже детали. А сейчас надо закрепить основную схему движения, определить его закономерность. И в уме уже складывается строгая формула, выраженная скупым техническим языком: «Движение в двух взаимно перпендикулярных встречных возвратно-поступательных направлениях…»
Он почувствовал, что ему скучно оставаться дольше в деревне, что ему надо в Ленинград, за свой стол в комнате артели.
И прежде всего рассказать Николаю Васильевичу…
Первая проба
В Ленинграде его ждали перемены. Николай Васильевич расстался с артелью. Затевалось новое, важное дело: постройка одного крупного московского завода. Там нужен был опыт и талант старого инструментальщика, и Николай Васильевич вошел в группу организаторов и проектировщиков нового завода. Потянулся туда же и молодой инженер Леонид Кушников.
Сама артель переживала серьезные дни. Скромное начинание нескольких мастеровых людей разрасталось уже с целое предприятие. Стало тесно в комнатах бывшего жилого флигеля, запрятанного где-то в глубине старого питерского двора. Стало тесно в первоначальных артельных рамках. Приспело время выходить на более широкую арену. Артель перебралась со всем своим имуществом, с испытанными кадрами в настоящее заводское помещение. Вот тогда-то, передав свое детище в руки большой промышленности, Николай Васильевич обошел в последний раз своих старых товарищей за верстаками и сдержанно, избегая громких слов, с каждым попрощался. Ушел Николай Васильевич…
И Семенов вдруг почувствовал, что он остался один со своим изобретением. Как-то теперь все повернется?
Жизнь артели потекла на новый, заводской лад. Уже не по комнатам, а по цехам распределялось теперь изготовление инструмента. Прибавилось народа, прибавилось оборудования. Появилась большая контора, отделы, службы и, увы, неизбежно вместе с этим - кабинеты всевозможных начальников. Завелись новые порядки. Большая вывеска на железной сетке над главными воротами извещала: «Ленинградский завод «Красный инструментальщик». Завод измерительных инструментов.
Инструменты эти с мало еще кому известной маркой «КИ» упорно добивались признания, ложились на витрины выставок и прилавки магазинов, пробивая брешь в сомкнутой стене инструментов-иностранцев. Простые на вид угольники. Замысловатые угломеры. Губастые штангенциркули. Раздвижные скобы…
Но плитки! С плитками, с этими ключиками точности, было труднее всего. Что могли дать единичные экземпляры, выходившие из-под рук нескольких редких искусников? Всюду еще у истоков точных измерений - в промышленности, в науке - господствовали привозные плитки: шведские, немецкие, французские, английские… Плитки Иогансона.
Когда же, как не сейчас, нужно было бы решительно сдвинуть производство плиток, повести его на фабричный лад? И есть уже готовая идея. Семенов думал, что настал наконец-то его час. Надо представить теперь только свое изобретение в наглядном, убедительном виде.
Листы, листы бумаги. Клочки черновых набросков. И снова листы - страницы, вырезанные из какого-то старого альбома. Бумажный ворох грозил затопить… Непривычное это для него дело - анатомировать на бумаге сердце будущего механизма, переводить живое действие в скелет строгих линий. Семенов не владел искусством чертежа. Он просто старался возможно аккуратней нарисовать то, что стояло так ярко в его воображении: и чуткий притир-поплавок, и сложное движение плиток - «русская кадриль»… Он пытался изобразить, как все это ладно, красиво получается. Теперь-то уж убедятся! Пусть инженеры, пришедшие на завод, поймут, оценят, что здесь заключено.
Много недель заняло у него это рисование, и на альбомных листах стали постепенно проглядывать черты связной, основательной конструкции. Это уже но простое приспособление, а настоящий станок. Станок для механической доводки плиток. Берегись-ка, господин Иогансон! Видишь, что придумал русский слесарь Дмитрий Семенов!
Он так ясно чувствовал, понимал каждую линию на рисунке, что ему казалось порой: он видит, как все это вдруг оживает, начинает двигаться… Станок работает. И до слуха долетает дивный шелест плиток, скользящих между притирами. Счастливая минута!
Но… в бюро изобретательства отклонили предложение Семенова.
Слишком необычно, слишком ни на что не похоже. Трудно поверить, чтобы этакая фантазия, разрисованная тут на листах старенького альбома, могла представить весь процесс, в тайны которого проникают лишь немногие избранники. И как это, чтобы чугунная плита плавала на микронах? Чудеса! Или чудачество?
Люди основательных знаний, технические консультанты, смотревшие семеновский проект, оказались вдруг не в состоянии понять то, что подсказывал изобретателю его здравый смысл. Одни не могли понять. Другие, быть может, и не хотели понимать. Их изощренный взгляд, равнодушно пробегая по альбомным листам, выносил холодный приговор: «Сомнительно», «Мало обосновано», «Практически неосуществимо».
Когда он вернулся домой с папкой альбомных листов, по его лицу и по тому, как он тяжело опустился на стул, Шурочка, теперь супруга Александра Кирилловна, сразу догадалась, что произошло. Отклонили! Не признали!
- Брось, Митя… - пробовала она утешать.
А он вскипел, раскричался… Но, излив наружу боль, стал думать спокойнее, трезво. Его рисунки инженеров не убедили. Но как же ему все-таки доказать реальность своего замысла? На ладошках, что ли, как пробовал он когда-то объяснять Шурочке, катаясь по Неве в то далекое и счастливое воскресное утро?
Ну хорошо! Он представит новое доказательство.
Комната Семеновых стала наполняться всевозможной деревянной рухлядью. Он тащил домой старые доски, бруски, чурбаки… Александра Кирилловна с ужасом смотрела на это странное семейное обзаведение.
А Семенов принялся строгать, точить, выпиливать. Он решил соорудить модель. Небольшую действующую модель, самую простую, из дерева. Она должна только продемонстрировать, что его идея - не пустой вымысел, не бумажная затея и что движения, как он задумал, осуществить вообще возможно. Пусть хоть на простой деревянной доске эти люди убедятся, как надо понимать «поплавок».
Осуществить это простое оказалось не так просто. Семенов сам рассчитывал каждый узел модели, сам долбил каждую деталь. Дни и недели текли в кропотливой, медленной работе. Запах деревянной стружки душистым ароматом стоял в комнате.
Поплавок обрастал постепенно очень сложным передаточным устройством. Надо было создать восемь разных движений - и встречных, и возвратно-поступательных, чтобы ленты с плитками ползли туда и обратно, и движение сквозь ряды. И еще два движения в поперечном направлении, чтобы плиточки могли выделывать по поверхности притиров замысловатые фигуры танца. И все это чтобы действовало закономерно, строго согласованно между собой. Как ни изворачивался изобретатель, а конструкция разрасталась в хитрое сплетение всевозможных реек, шестерен, рычагов, эксцентриков… Непролазная чаща!