Заводские приятели заходили посмотреть на «Митин экспонат». Особенно два брата Ильиных - Иван и Николай - были частыми гостями. Их все пленяло в изобретении товарища, и даже сложность системы передач должна была служить доказательством его необычайной мудрости. Казалось бы, действительно: чем сложнее, тем солиднее.
Семенов и сам поддался на это легкое обольщение конструкторской молодости. Лестно все-таки сознавать: «Вон чего я соорудил!» Он не замечал, какая опасность подстерегает его в этой сети передаточных звеньев. Внимание было слишком поглощено тем, чтобы выявить свое самое дорогое - поплавок и «танец» плиток. Иногда, правда, одолевало сомнение: как-то покажет себя со всеми этими колесиками и рычагами передач вся модель? Пойдет ли?
И, представьте, пошла!
Вставлена наконец в сложную цепь последняя деталь. Семенов, взявшись за рукоятку ходового вала, закрутил его наподобие шарманки. И вдруг вся эта деревянная музыка пришла в движение, медленно, со скрипом и вздохами заиграла. Между двумя гладко обструганными досками заерзали пары длинных салазок и, повинуясь сложной механике, принялись выписывать хитрые фигуры. Верхняя доска свободно приплясывает наподобие поплавка. Воображение изобретателя легко дополняет, как в салазках станка лежат уже не простые пробные дощечки, а настоящие плитки, стальные капризные пластинки…
Он все крутит и крутит, и перед восхищенным взором братьев Ильиных, перед изумленной супругой Александрой Кирилловной разыгрывается в деревянной миниатюре никем еще не виданный процесс - механическая доводка плиток.
Кто же теперь устоит перед таким доказательством?
Гибель надежды
Семенов вносит в кабинет бюро изобретательства свою модель. Ставит на стол. И перед всем сборищем инженеров-консультантов «заводит шарманку». Она играет свою деревянную мелодию доводки.
На лицах зрителей по-разному отражается впечатление. Вопросительно поднятая бровь. Внимательный, изучающий взгляд. Чуть прищуренная усмешка… А в общем одно: недоумение. Большинство не знают, как отнестись к тому, что показывает им изобретатель. Как будто все это движется, щелкает, скрипит. Но отражает ли это действительный процесс работы?
Никто из ученых-специалистов не представляет себе еще основ доводки плиток. Темная вода! Но, по привычке, живет боязливое почтение к той сверхъестественной точности, какая при этом необходима. А разве может служить подобием столь нежной операции такая грубая, скрипучая вещь, на которой, как старый шарманщик, играет одержимый изобретатель?
Консультанты обратили внимание на некоторые частности, на несовершенство передачи. А идея поплавка, эта выношенная, взлелеянная мечта изобретателя, их как-то не воодушевила.
- Как же решим, товарищи? - спросил председательствующий, предлагая этим вопросом решать дело другим.
- Недоработанный вариант,-уклончиво заметил один.
- Может, рассмотреть на следующей стадии? - неопределенно вставил другой.
И консультанты решили так, как часто и решают в подобных случаях: оттянуть время. Вот если бы была настоящая модель, из металла, с настоящими чугунными притирами, тогда, возможно, вопрос стал бы по-иному. Изобретатель уже имеет опыт моделирования, в его способностях не следует сомневаться.
Семенов не почувствовал подслащенной пилюли. Он с жадностью ухватился за вскользь брошенное замечание, не подозревая, на какой путь его толкают. Модель из металла! Построить такой пробный станочек, чтобы тот мог в самом деле отделать хоть несколько плиток и показать всю истинную точность, деликатность своего существа.
Он уже не помнил тех трудностей, мучений, какие доставила ему деревянная модель, и не хотел видеть, что его ожидает с постройкой настоящего станка. Он видел только возможность осуществления своей мечты, признания своего изобретения.
Заводская помощь? Производственные средства? На это нечего было и рассчитывать. Изобретение еще не приняли, не одобрили, и кто бы взял на себя ответственность за исход рискованного эксперимента?
Семенов взял все на себя. Ну что же, если иначе нельзя, он построит станок сам, собственными силами. Нет, это не только упрямство или отчаяние. Это еще и убежденность. Копаясь над деревянной моделью, он еще раз так строго все обдумал, что будущий станок казался ему теперь яснее, ближе, чем когда бы то ни было. Надо только не пожалеть сделать последнее усилие. Он не виноват, что другие чего-то не понимают. Скрипучая деревянная модель говорила ему, что принцип его верен, что он не должен отступать. И, опьяненный этой верой, приступает он к постройке станка.
К нему пришли братья Ильины, Иван и Николай.
- А-а, болельщики! - встретил их Семенов. - Но знаете, смотреть пока нечего. Я только еще начинаю прикидывать, с какого конца взяться.
- Мы не смотреть, - коротко сказал Николай. - Если примешь, останемся, - и положил на табурет узелок, в котором звякнул рабочий инструмент.
Семенов был так растроган предложением помощи, что даже и не благодарил.
Верные товарищи! Они верили в его правоту слепо и бескорыстно.
Им не нужно было ни посулов, ни обещаний. Все было и так понятно: выгод пока что не предвидится никаких, а трудностей хоть отбавляй.
Трудности начали одолевать с первых же шагов. И проектировочное бюро, и заготовительный отдел, и производственная работа - все, что обычно в заводских условиях распределено по разным службам, между работниками различных профессий и квалификации, все это совместилось в комнате Семенова на Васильевском острове в лице трех слесарей.
Сделать станок по деревянной модели - это вовсе не значит повторить все то же самое, но только в металле. Здесь другие возможности и другие требования самого материала. Здесь другие точности, другие скорости, другие законы трения, сцепления и прочего. Здесь все надо особо взвесить и рассчитать. А Семенов даже не знал, как к некоторым расчетам подступиться. Или как изготовить фигурный вал, или шестерню нужной геометрии, когда нет для этого самого необходимого? На каждом шагу десятки всевозможных задач, непредвиденных препятствий.
Приходилось выискивать уже готовые детали, чтобы приспособить их как-нибудь к станку. Подрезать, подтачивать. Но невообразимо многое надо было делать заново. А какое же тут оборудование, в этом комнатном заводике? Тиски, пилочки, да всякий подручный инструмент.
И все же они ухитрялись что-то мастерить. Создавая станок, который должен заменить ручной труд, они сами творили его простым ручным трудом. Старый, дедовский способ. И чего это им стоило! Семенов три недели безуспешно пытался нарезать многозаходный винт. Николай Ильин уже второй месяц корпит над одной парой салазок. И все это в те часы, когда уже давно спит ночной Ленинград и когда наконец с серым рассветом стучится к ним Александра Кирилловна: «Пора и вам угомониться!»
Все беднее становилось в доме Семенова. Все скудные сбережения уже давно ухнули на станок. Все получки почти целиком проваливаются туда же, в это бездонное, непомерно разбухшее дело. Что можно было продать из дома, уже продано. От чего можно было отказаться - во всем уже себе отказано. Купить ли крайне нужную деталь или позволить что-то для новорожденного Витьки? Такие вопросы приходилось решать супругам, потихоньку притворив дверь, чтобы не услышали помощники - братья Ильины, работавшие за перегородкой.
Александра Кирилловна отчаянным шепотом защищала интересы Витьки: ведь маленький столько требует! Семенов таким же шепотом отстаивал интересы изобретения. Она умолкала, горько, презрительно скривив рот. А он терзался потом: разве он плохой отец? В эти минуты молчания ловил он на себе ее преследующий, требовательный взгляд.
- Потерпи, скоро, скоро… - бормотал он виновато и спешил укрыться за перегородку.
Наконец наступил момент, когда Семенов положил напильник на стол и сказал решительно:
- Прятаться нечего. Кого обманываем? Себя же…
Да, надо было сознаться, что у них не хватает больше
сил. И не может хватить. Упорствовать дальше было бы безумием. Хорошо еще, что у Семенова хватило мужества самому об этом сказать.
Братья Ильины стали молча собираться, слова утешения были бы ни к чему. Они закатали в тряпочки свой немудреный инструмент и, пожав Семенову на прощанье руку, тихо вышли из комнаты, словно ощущая себя в чем-то виноватыми. Впервые за долгие месяцы они не сказали: «До завтра».
Он остался один среди развала брошенной работы.
За перегородкой прекратился всякий стук живого дела. Тяжелая, давящая тишина. И в этой установившейся вдруг тишине Семенов услышал, как сильно плачет его маленький Витька, заболевший в холодной, плохо топленной квартире.
Неизвестно, сколько он так сидел, обхватив голову руками. Вдруг он встал, откинул ногой попавшуюся на полу деталь и подошел к углу, где хранилась его деревянная модель. Взял топор, посмотрел мгновение на модель и ударил по ее верхней доске. Он рубил, кромсал то, что собирал с такой любовью, вкладывая в эти деревяшки самые свои лучшие надежды. Все равно это теперь никому не нужно, бесполезно. (А Витька плачет…) И он стал кидать обломки один за другим в печку, в печку…
Жадный огонь охватил сухое дерево. Семенов остановившимся взглядом смотрел на гудящее, мятущееся пламя… Можешь радоваться, господин Иогансон! Гляди, какой конец тому, что задумал русский слесарь!
Александра Кирилловна поняла, вернее - чутьем угадала, что произошло. «Тише, тише, мой мальчик! - пыталась унять она шепотом раскричавшегося малыша. - Папа там…» Она старалась ступать беззвучно по комнате, не греметь вещами, как бывает, когда в доме случилось что-нибудь нехорошее. И все не решалась войти к мужу за перегородку. Только изредка заглядывала потихоньку в приоткрытую дверь: что с Митей? Он все сидел и сидел, уставившись перед собой…
Звонок у наружной двери вывел его из оцепенения. Семенов пошел отворить.
В лестничной полутьме стоял, отряхиваясь от мокрого весеннего снега, низкорослый человек с чемоданчиком в руке и спрашивал удивительно знакомым, вежливым тоном: