Леонид Кушников перебирал машинально свои записи на столе. Кто же мог ответить более определенно, чем он?
- Так как же, можно ставить производство? Плитки будут? - спросил директор.
- Надо постараться, - сдержанно ответил докладчик.
- Нам надо наверняка! Представляете, если там, за границей, узнают, что мы взялись, но ничего не вышло? Нас тогда совсем… - И директор выразительно схватил пальцами свое горло.
- Разумеется. Надо постараться, - вежливо повторил докладчик. - Но мне думается, что первое время цех будет неизбежно и лабораторией, - поклонился он в сторону главного инженера.
- Как думаешь, Николай Васильевич? - обратился директор вдруг к Кушникову-отцу, невольно смягчая тон,
И все обернулись туда, где сидел старый мастер.
Николай Васильевич провел нервно рукой по щеточке усов и, глядя чуть исподлобья, сказал негромко:
- Волков бояться - в лес не ходить. Кто же за нас пойдет?
- А как с людьми, с кадрами? - спросил директор.
- Да-а, кадры… - покачал головой мастер. - Откуда же их взять, готовенькими-то? Видно, придется цеху и тут принять на себя. Стать школой…
Выступали затем технологи, выступали конструкторы. Разные доводы были у них - то в пользу собственного производства плиток, то против. И, откровенно говоря, большинству присутствующих было неясно: можно все-таки приняться за такое новое дело или надо еще подождать, разобраться еще основательней? Перед ними стоял совсем молодой инженер, почти юноша, который едва только что-то нащупал, какие-то первые теоретические подходы. Все требует проверки, опыта.
Но ждать… Как ждать?
На совещании было решено: пойти все-таки на риск. Открыть на заводе специальный цех по производству плиток. Как его назвать? Подумали и решили: цех эталонов. Ведь плитки - это и есть точнейшие эталоны длины.
Начальником цеха был назначен инженер Леонид Николаевич Кушников. Старшим мастером-инструктором - мастер Николай Васильевич Кушников.
После совещания, когда все стали расходиться, отец и сын вышли из барака вместе. На обширной заводской территории кипел муравейник стройки. Стук, трескотня, выкрики людей, веселый перезвон сотен молотков…
Кушников-отец присел на ящик из-под стекла. Приятно пригревало яркое апрельское солнце. В воздухе стояла та волнующая весенняя свежесть, когда идет таяние снегов и кое-где чернеет уже первый клочок пробуждающейся земли. И от этого воздуха и от движения стройки поднималось такое чувство радости, ожидания, уверенности в том, что предстоит делать завтра…
Но это чувство не снимало забот.
- Как думаешь, товарищ начальник? - спросил отец. - Ведь директор-то прав: кадры!
Они стали перебирать, кого бы можно было привлечь сейчас же в новый цех. Кто знает обращение с плитками? Кто мог бы обучать других? Придется готовить не двоих - троих, а десятки людей, чтобы развернуть широкое производство. Цех-школа.
И оба подумали об одном и том же.
- Семенов? - сказал сын.
- Дмитрий Семенов, конечно, - сказал отец.
- А помнишь его идею станка?
- Ну как же! Говорят, он что-то пробовал, но на «Красном инструментальщике» не признали. А он обидчивый, ушел оттуда. И что с ним - неизвестно.
- Может, у нас здесь… Придет время - попробуем. Теперь положение другое, - заметил Кушников-младший, окидывая взглядом стройку.
Отец задумчиво кивнул в ответ и сказал:
- Поедешь в Ленинград, постарайся разыскать Семенова. Уговори приехать сюда.
…Вот тогда-то Леонид Николаевич прямо с вокзала, с чемоданчиком в руке, и явился к Семенову, в его холодную, грустную квартиру. Но уговаривать не пришлось.
- Мне тут все равно не оставаться, - ответил Семенов, выслушав рассказ Леонида Николаевича, и покосился на груду деталей неоконченного станка. - В Москву так в Москву!
Тяжесть азбучных истин
В жаркий июльский полдень тридцать второго года состоялся торжественный пуск завода. Молодая работница токарь Строганова перерезала алую ленточку, и сотни людей, обступивших готовые корпуса «Калибра», прокричали в его честь громкое «ура». В добрый путь!
В просторные цехи, пронизанные светом, вошла армия рабочих - токари, фрезеровщики, шлифовщики, кузнецы и литейщики, слесари и механики… Всё сплошь молодежь, многие из тех, кто еще недавно строил, возводил эти стены. Стали за новенькие изящные станки, у замысловатого машинного оборудования и принялись осваивать сложное дело инструментального производства.
Под стеклянной крышей в одном из корпусов приютился и цех эталонов - с неказистым своим имуществом, с чугунными притирами и с приемами ручного труда. Человек пятнадцать сидели здесь за длинными верстаками, друг против друга, как за обеденным столом. Кто же они, эти кадры, призванные осуществить смелый, необычайный опыт? Да простые парнишки и девчонки с косичками, только что пришедшие сюда прямо со стройки завода, из «дворового цеха», где они едва научились исполнять самую грубую, черную работу. А теперь им предстояло овладеть одним из самых тонких, деликатных процессов - доводкой измерительных плиток.
Леонид Николаевич с тревогой посматривал на их чересчур юные лица, на их пальцы, неловкие, огрубелые. Как много еще потребуется, чтобы придать этим пальцам нужную гибкость, легкость в движениях и ту особую чувствительность к игре на микронах, без которой не может быть хорошего доводчика. И сколько их, юношей и девушек, вообще окажутся способными воспринять науку труднейшего ремесла?
Цех эталонов был одновременно и школой и исследовательской лабораторией. Все, что нашел Леонид Кушников в своих розысках - все теоретические основы, записанные в его тетради, - надо было ввести теперь в практику доводки, создать технологию массового производства. Положить искусство на опоры науки.
Приехал Дмитрий Семенович Семенов и тотчас, не теряя времени, окунулся с головой в дела и заботы нового цеха. Беспокойной деятельностью желал он словно заглушить то, что лежало камнем на его душе. Пришел в цех и Демидов Михаил Пахомович - коммунист, опытный лекальщик, из тульских мастеровых. И все они вместе с отцом и сыном Кушниковыми, независимо от должности - мастер ли, инструктор ли, начальник или «зам», - все принялись одолевать трудности нового дела. Сами разрабатывали и проверяли разные способы доводки - «научную технологию», как выражался Леонид Николаевич. Сами терли плитки на чугунных притирах, чтобы найти, исходя из этой технологии, наиболее лучшие, доступные рабочие приемы. Сами учились и сами учили других.
Цех пока не работал на программу, не выпускал продукцию. Он только «портил». Но цех готовился, учился.
Начинать приходилось с азбучных истин. Доводка плиток - это прежде всего аккуратность, чистота. Не то что сор или грязь, но даже пылинка может повредить безукоризненное зеркало плитки. А как привить это щепетильное чувство чистоты молодым, которые привыкли на стройке к тому, что работать - значит загрязниться?
Мыть тщательно руки, прежде чем прикоснуться к плиткам, протереть бензином - это еще далеко не всё. Руки у всех на виду. Но вот однажды Леонид Николаевич заглянул под длинный верстак и вдруг, выпрямившись, с ужасом спросил: «Что это такое?» У многих под ногами хрустел песок, лежали комочки глины. Люди прошли по заводскому двору - и вот, пожалуйте! Леонид Николаевич созвал по этому поводу весь цех и говорил о песочке на полу, как о происшествии чрезвычайном.
Дотошный начальник! Ничего не пропустит. И обязательно укажет: вот какая оплошность! Вежливо, деликатно, но укажет. Он никогда не повышал голоса, даже когда и полагалось бы сердиться. Но молодежь побаивалась получать от него замечания: его неумолимая вежливость пугала.
Он ввел для всех доводчиков белые халаты и говорил: «По вашему халату я буду судить о чистоте рабочего места». А после истории с песочком под верстаками завел еще правило: всем при входе переобуваться в мягкие тапочки. «Ой, как в музее!» - воскликнула Тося Семенецкая, большая любительница изящных искусств.
Доводка плиток требует внимания, осмотрительности на каждом шагу. Как взять плиточку за края? Чем протереть ее блестящую поверхность? Как положить плитку на стол, на притир, в ящичек? Ко всему - внимание.
И еще, конечно, усидчивость. Большая нужна усидчивость. Ведь гладить плиткой по притиру приходится часами. Гладить, по возможности не отрываясь, чтобы не нарушить плавного течения доводки. Как музыкант не прерывает мелодии на полуфразе, так и хороший доводчик стремится «проиграть» весь процесс от начала до конца, до последнего снятого микрона. Недаром и процесс назван глаголом, выражающим предельное терпение: доводить. А каково это молодым?
Понятливый парнишка Сергей Гвоздев, ничего не скажешь. Он, пожалуй, быстрее других научился правильно водить рукой. А вот до конца выдержать не может: не хватает терпения. То вскочит зачем-то, то повернется к соседу. Тося Семенецкая далеко не столь расторопна, но умеет заставлять себя. И берет над ним верх. Страдает, сильно страдает от этого мужское самолюбие Сережи, но что поделаешь! Увы, у него нет усидчивости доводчика!
Мастер Семенов не раз останавливал парнишку: «Сиди, сиди, чего егозишь!» Но сам в душе прекрасно понимал, как это бывает трудно, невыносимо. Он помнил по себе: сидишь, сидишь за притиром, трешь и трешь плитку, и вдруг охватит такое страшное нетерпение, желание немедленно вскочить, подвигаться и неизвестно еще что, но только бросить это бесконечное, монотонное движение рукой. Собственно, это чувство протеста и заставило его там, в Ленинграде, задуматься впервые: а нельзя ли освободиться от этой страшной прикованности, механизировать доводку?
Механизация! Его мечта о станке! Он горько усмехнулся. Больно даже подумать об этом. Приехав в Москву, он избегал всяких разговоров о своем несчастном изобретении. А жизнь как будто твердит опять, толкает на старые мысли: «Смотри, как трудно человеку делать это вручную!»
Вот и сейчас. Сидели девушки за верстаком, тихо, чинно, занимаясь плитками. И вдруг не вытерпели, застрекотали, поднимая разом беспричинное веселье. Просто так, оттого что трудно сидеть, не отрываясь, и гладить, гладить…