ки ржавчины.
Тогда по цеху был опять объявлен аврал. Ухватились за последнее средство. Снаружи над окнами провели длинные трубы со множеством мелких отверстий и пустили холодную воду. И вот за окнами закапала, потекла вода - пошел искусственный дождь. И так целый день струилась снаружи водяная завеса, умеряя рвущийся к плиткам жар.
И все же в такие дни работа шла впустую. Сплошной брак. Люди терли, терли, изощрялись, а законы теплового расширения не хотели считаться с их отчаянными усилиями.
Леонид Николаевич ходил в дирекцию, доказывал, что в цехе надо строить особую систему охлаждающей вентиляции. Плитки требуют искусственного климата. А ему отвечали: цех все только требует, но сам пока ничего не дает. Сколько месяцев уже прошло, а тридцать человек сделали всего два набора плиток. И то пробных, и то почти самого низкого класса. Третий класс! Остальное - брак, кусочки испорченного металла. Уж не думает ли цех эталонов выходить с такими «достижениями» против плиток Иогансона?
Леонид Николаевич вежливо напоминал:
- Еще полгода назад мы не имели даже и этого, третьего класса.
- Время не ждет! - отвечали ему.
Увы, это было справедливо. Страна нуждалась в средствах точного измерения. Новые заводы, новые отрасли техники - невозможно без «ключей точности». И нужда эта с каждым днем все острее. А как думает ответить на нее цех эталонов?
Леонид Николаевич возвращался в цех, а его встречал с расстроенным лицом Михаил Пахомович.
- Что, опять уходят? - догадывался Леонид Николаевич.
- Уходят… - сокрушенно кивал Пахомыч.
Многие из новичков не выдерживали. Их раздражала, пугала неуверенность: какой еще каприз появится у этих плиток? И кто послабее, решал бежать. Приходили к Пахомычу и требовали расчет.
Но хуже было то, что среди других росло глухое недовольство. И однажды, в один из тяжелых дней, когда как-то ничего не ладилось за верстаками, все прорвалось наружу.
Началось с того, что один из новичков, испортив каким-то неловким движением очередную плитку, вскочил, громко стукнул по верстаку и, чуть не плача, разразился криком. Он не может больше, не может! Точка, хватит! Что, его сюда за провинность, что ли, усадили?
Глядя на него, вскочил другой, потом еще… Так и пошло. Один заражал другого. Вот и Виктор Дунец замахал руками. А за ним вступил в общий шум и Алексей Ватутин… Все наперебой кричали. Почему другие ребята из фабзавуча пошли в цехи? Там действительно работа. Там и проявляют себя и зарабатывают. А тут что? Все без толку. Одно мученье…
Комсорг Ваня Громов надрывался, стараясь перекричать других: «Слушайте, ребята!..» Но его голос тонул в общем шуме. И было непонятно: что он, кричит со всеми вместе или хочет остановить их? Михаил Пахомович поспешил за Леонидом Николаевичем, который ушел зачем-то в заводоуправление. Галдеж разрастался.
Все это время за разыгравшейся сценой молча, неподвижно наблюдал со своего места в отдалении Николай Васильевич. Но вот он поднялся из-за верстака. Медленно, не торопясь, вышел на середину и стал у всех на виду. Невысокий, сутуловатый, уже стареющий человек, с тяжестью лет и долгой трудовой жизнью за плечами. Он не пытался поднять голос, не останавливал жестом. Он просто стоял и ждал, поглаживая пальцем по щеточке усов.
Крикуны, увидя перед собой мастера, стали затихать. Что он скажет им? А он и не спешил сказать. Снял пенсне и. протирая его платочком, как бы задумался. И взгляд мастера стал странно глубоким, устремленным куда-то в себя.
- Как же вам не стыдно? - произнес он наконец очень тихо. - Вы будто гимназистки… Были в наше время такие сахарные барышни. Их учили, учили, а они только хныкали. А вот нас, рабочих людей, никто не учил. Мы всё горбом добывали - и профессию и мастерство.
Вот как было-то… - Он надел пенсне, и оттого взгляд его стал сразу острее, строже. -• Что же вы, забыли рабочую честь? Вам такое дело доверили! Плитки! Да ведь это на весь мир редкость. А вы тут расхныкались… Гимназистки! - бросил он презрительно и, повернувшись, пошел к своему верстаку, чуть шаркая в наступившей тишине.
Когда Леонид Николаевич, обеспокоенный известием о поднявшемся «бунте», прибежал, запыхавшись, в цех, все сидели по местам, занимаясь как-то особенно сосредоточенно своей работой. Новички усердно гладили и гладили плитки, не поднимая головы, избегая даже встречаться взглядами.
- Ну как? Останемся? - шепнул Ватутин соседу.
- А то как же! - высокомерно ответил Дунец. - Что мы, гимназистки, что ли?
Точность - ноль двенадцать сотых
Вероятно, всегда так бывает: сначала не выходит, не выходит, а потом и начинает что-то выходить.
Старший контролер Ольга Николаевна стала реже являться гневным видением в дверях участка плиток, как бывало в дни сплошного брака. Раза два она уже благосклонно сказала:
- Сегодня у нас удача. Четыре плитки второго класса! Значит, кто-то из молодых перешагнул через микроскопический порожек и выдержал точность обработки в десятые доли микрона.
Постепенно еще и еще набралось плиток второго класса. И цех мог представить несколько наборов. Вот, пожалуйста, готовая продукция. Скромно, небогато, и плиточки годились далеко не для самых точных измерений.
Но все же это была первая настоящая продукция. Даже такой судья, как Палата мер и весов, признал, что наборы можно допустить к обращению. Плитки, эти концевые меры длины, с четко прорисованной буквой «К» («Калибр») вышли в свет. Цех заявил о своем существовании.
Как ни малой была еще эта удача, но многих из новичков она сильно приободрила. Не такое уж темное, оказывается, дело-то.
Пожалуй, самым недовольным оставался все-таки начальник цеха, Леонид Николаевич. Всегда самый вежливый и всегда самый недовольный. Он нарочно сказал громко в присутствии молодых:
- Иогансон и Цейс делают плитки первого класса. Высший класс!..
- А кто это Иогансон? - спросил тихо Ватутин у соседа.
- Известно кто, буржуй! - авторитетно ответил Дунец. - А вот ты комсомолец, а не можешь.
Ватутин насупился и молча продолжал водить рукой.
Через несколько дней Ольга Николаевна появилась в дверях, раскрасневшаяся от волнения. Двумя пальцами держала она маленькую плитку.
- Смотрите, кто это сделал… - голос ее дрогнул.
Все насторожились. Напорол, что ли, кто-то? Ох, сейчас будет буря!
Но Ольга Николаевна произнесла вдруг:
- Да вы понимаете, товарищи! Это же плитка… Точность - ноль двенадцать сотых микрона. Двенадцать сотых! - повторила она восторженно. - Плитка первого масса - вот что это такое, товарищи!..
Молодежь кинулась смотреть на замечательную плитку. Но кто же ее сделал?
Ольга Николаевна раздвинула толпу и подошла к верстаку, где остался сидеть Алексей Ватутин, бледный, как-то нелепо улыбающийся.
- Он! Это он! - воскликнула Ольга Николаевна, размахивая в подтверждение папиросной бумажкой, в которую рабочий заворачивает плитки и ставит свою пометку.
Ватутин еще с утра сделал эту плитку. Положил ее на поверочное оптическое стекло… и обомлел. Радужные полоски на стекле, эти сигналы световой волны, показывали: высший класс точности. Ватутин не посмел поверить. Не говоря никому, даже своему другу Виктору, он сдал плитку вместе с другими на контроль и с замиранием сердца ждал, что там обнаружат. И вот, действительно, - первый класс. Сама Ольга Николаевна это подтверждает.
С каждой минутой Алексей Ватутин, забывая о своем смущении, преисполнялся великой гордостью. Взяв из рук Ольги Николаевны плитку и стараясь держать ее так же, как заправский доводчик - в растопыренных пальцах, принялся сам всем показывать. Конечно, своему соседу, Виктору, и Тосе Семенецкой, и Паше Петрыкиной - словом, тем, кто тоже мог понимать в этом толк. Смотрел плитку Михаил Пахомович и отечески похлопал Алексея по плечу. Смотрел и Дмитрий Семенов… Словом, торжество!
Но вот Алексей подошел к Николаю Васильевичу, протянул плитку с видом победителя… и оробел. И все стоявшие вокруг притихли.
Старый мастер поправил пенсне, наклонил лампочку поближе. И долго, внимательно, ссутулившись над освещенным пятном на верстаке, разглядывал плитку. Алексей в нетерпении одергивал зачем-то свой куцый пиджачок.
- Хорошо. Настоящая плитка, - сказал наконец Кушников.
Но, увидя, как парень сразу просиял, добавил серьезно:
- Попытайся еще сделать такую. Если не случайно это у тебя получилось - значит, ты… того… доподлинно лекальщик.
Окрыленный успехом, Ватутин уверенно взялся за новую плитку. Тщательно, со всей осмотрительностью доводил ее. Потратил чуть не целый день. Но… увы! На этот раз первого класса все же не получилось. Световая волна уловила погрешность в две десятых микрона, и неподкупная Ольга Николаевна зачислила плитку во второй класс.
Ватутин взял другую плитку. И опять первого класса не получилось.
«Не получилось!» - прокатился тревожный шепоток по рядам молодежи.
- А то как же! Вы думали, это так просто? - объяснял уверенно Виктор Дунец.
Ватутин перепортил уже десяток плиток. Хотя эта «порча» заключалась в том, что плитки выходили второго и третьего класса - недавняя еще мечта всего цеха. Но нужно было получить именно первого класса. Очень нужно именно сейчас.
И все же он добился своего на одиннадцатой плитке. Ольга Николаевна опять возникла в дверях, чтобы сообщить известие: первый класс! Точность - ноль двенадцать сотых.
И опять Николай Васильевич, осмотрев плитку, посоветовал Алексею:
- Попробуй повторить.
«А-а! В меня не верят? Ну ладно!»
Ватутин сел с оскорбленным видом за верстак, испортил сгоряча одну плитку, на этот раз всерьез испортил, безвозвратно. Но потом сразу дал две подряд первого класса. А потом еще…
- Да-а, ты действительно можешь, - согласился теперь Николай Васильевич и так взглянул на Алексея, что тот все ему «простил».
Молодежь горячо переживала успех Ватутина.
- Смотри, а все-таки добился!