Станина, сваренная из тонких листов. Уж не такую ли коробочку думают использовать для его станка?
Семенов не отрывал от станины жадного, упорного взгляда. И чем больше он смотрел, тем мрачнее становилось его лицо.
- Можно? - спросил он у рабочего, прикладывая ладонь к станине.
- Что, слушаешь? - спросил рабочий.
Семенов стоял, не отнимая ладони, опустив голову. Тонкая жилка вздулась на его лбу. Он весь как бы прильнул, настороженно прислушиваясь к тому, что там происходит в станочке. Мелкая, частая дрожь передавалась от станины по руке, пронизывала все тело и словно тревожным стуком отдавалась в сердце.
- Это погубит плитки, - произнес он вдруг вслух, отвечая своим мыслям. И, оставив в недоумении рабочего, зашагал вон из цеха.
«Нельзя уступать. Нельзя уступать…» - стучало в голове с каждым шагом. Если делать сварную конструкцию, все может погибнуть. Дрожь легкой станины сметет все расчеты на десятые и сотые доли микрона. Для плиток такая дрожь - словно землетрясение. Нельзя уступать! Как бы ни хотелось ему, чтобы все было поскорее, он не должен соглашаться на облегчение конструкции. Это - смерть! Он понял, ощутил это сейчас всем сердцем. И как он мог, как смел допустить такую слабость, малодушие! Хотел уступить, искал оправдания в том, что так легче, скорее сделать. И затеял даже эту глупую ссору с конструктором…
Он быстро прошел прямо к Ивану Александровичу, в большой зал конструкторского бюро. Там, остановившись перед столиком конструктора, нагнув низко голову, словно борясь сам с собой, признался сразу, без долгих предисловий. Признался Ивану Александровичу, что он, Семенов, был неправ. Пытался объяснить.
- Знаете ли… Как бы сказать? Боюсь я, вот что!.. - выпалил он неожиданно.
Он боится, что иначе постройка станка покажется слишком дорогой, сложной. Что вдруг откажутся делать. Литая, основательная конструкция… Он ведь знает, на собственном горбу испытал, как это трудно. Он помнит, как у себя, на ленинградской квартире…
Иван Александрович порывисто поднялся из-за стола и, не дав Семенову договорить, обнял его за плечи:
- Дмитрий Семенович, дорогой… Забудьте вы об этом. Забудьте! Что вам теперь бояться, сковывать себя? Посмотри-ка, - показал он в окно, где виднелись корпуса цехов. - Такая сила! Неужели станок не одолеем?
С того дня они, изобретатель и конструктор, стали лучше понимать друг друга и как-то незаметно перешли на «ты». Теперь они уже вместе твердо отстаивали необходимость литой конструкции. Семенов не шел больше ни на какие уступки, даже когда работник технического отдела пригрозил ему, что постройка станка может затянуться.
- Пугаете? - жестко обрезал он. - Не выйдет!
И покинул отдел с самым боевым видом.
Но тотчас кинулся к Кушниковым, не скрывая перед ними тревоги: может затянуться… И тогда Леонид Николаевич как начальник цеха снова зачастил в дирекцию, чтобы не затянулось.
Станок задавал еще множество задач самого запутанного свойства. То трудно было решить конструктивно какую-нибудь деталь, то не клеился целый узел. Все время надо было создавать, придумывать, изворачиваться.
Но самым тяжелым оказалось вдруг то, о чем Семенов менее всего беспокоился: механизм передач, проблема восьми движений. Восемь разных движений должны совершать обоймы с плитками, чтобы выделывать между притирами все те сложные фигуры «кадрили», какие задумал для них Семенов. Усилия здесь должны быть большими, а «танец» плиток плавным, очень плавным, прямо как скольжение по паркету. Ведь плавность - это точность работы.
Знаменитое нагромождение шестерен, реек и рычагов, которое сложилось еще в самом начале и которым так гордился тогда изобретатель, теперь оказалось вдруг под сомнением.
- Не кажется ли тебе, что здесь будет много лишних промежуточных усилий? - осторожно спросил Деминов, постукивая карандашом по чертежу.
Семенов согласно кивнул. Он и сам теперь совсем иначе взглянул на эту сложную передаточную сеть. Иван Александрович выразился слишком деликатно. А говоря попросту, все это громоздко, неповоротливо. И главное - опять грозит нарушить плавность работы. К опасности толчков, сотрясений Семенов относился теперь с особой настороженностью.
Раньше ему казалось, что устройство передаточного механизма - это дело второстепенное, чисто техническое. Все мысли были заняты поплавком, движением плиток. О передачах он еще успеет подумать, если… если когда-нибудь начнется постройка станка.
И вот постройка началась, а механизм передач оставался неясным. В системе реек и рычагов уже ничто его не привлекало. Здесь надо что-то другое. Пожалуй, совсем другое. А вот что именно?
Это «другое» не находилось. Прошла не одна неделя, месяц, второй… А он ничего еще не мог придумать. Сочетание строгих противоречивых требований - сила, сложное движение, плавность - разрушало все варианты. Нет, не получается.
И надо же, чтобы под самый конец - и такая осечка!
Семенов бродил мрачный, нелюдимый, как в самые черные дни былых неудач.
Вечером, когда уже все расходились по постелям и
Семенов, лежа в темноте, докуривал последнюю папироску, Николай Васильевич спрашивал вполголоса:
- Ну? Как сегодня?
- Все так же. Ничего не придумал, - слышалось из темноты. - Запутался!
И долго еще тлела в темноте, изредка вспыхивая, красная точка папиросы.
…А тут как раз обнаружились обстоятельства, которые окончательно взбудоражили изобретателя.
Следы на металле
Леонид Николаевич отправился путешествовать по загранице. Поехала группа работников «Калибра» посмотреть, что там нового в области точного измерительного инструмента.
Париж, Лондон, Иена… Лучшие иностранные заводы, институты. Солидные марки, солидные имена, широко известные по технической литературе. Все напоминает приезжим: Европа!
Но путешественники уже не те, что были лет семь назад, когда и «Калибр» и советская точная индустрия существовали еще только в замыслах и когда приходилось чувствовать себя учениками. Иные времена - иной взгляд на вещи. Появилась возможность не только изучать, но и сравнивать. Сравнивать с тем, что поднялось у себя дома, в стране, почти за две пятилетки. Сравнивать с опытом собственного завода.
Производство плиток было по-прежнему закрыто для русских гостей. Но директора фирм охотно демонстрировали у себя в приемных кабинетах свою новую продукцию, осторожно обходя вопрос о способах ее изготовления и осторожно касаясь способов изготовления в России.
Существование инструмента с советской маркой «К» располагало директоров к внимательности. Этот молодой русский, скромно одетый, со скромными манерами, обладал своим знанием плиток.
Поездка была поучительной. В Англии веселый толстый директор фирмы «Ковентригейч» показал как последнее достижение плитку типа Иогансона. Леонид Николаевич взял аккуратно плиточку и профессиональным жестом поиграл на свету зеркальной поверхностью.
- Здесь, кажется, небольшие царапинки, - вежливо заметил он, указывая мизинцем.
Поиграл другой плиткой и опять отметил: царапинки.
- Это пустяки. - снисходительно улыбнулся директор. - Лучше и не делают. Наши плитки общепризнаны…
- Да, конечно… - вежливо согласился Кушников и подумал, какой бы шум подняла на «Калибре» старший контролер Ольга Николаевна из-за таких царапин.
А затем еще любопытное наблюдение.
У Цейса, в Иене, разговор завязался вокруг вопросов весьма специальных. Немецкая фирма была озабочена переходом на новый вид отделки. Директор доказывал Леониду Николаевичу, сколь заманчивые преимущества имели бы плитки, поверхность которых отделана не абсолютно зеркальной, как стекло, а штриховой - мельчайшими, микроскопическими штрихами. И в доказательство раскладывал перед гостем новые, пока что опытные экземпляры плиток. Директор, конечно, не говорил, как они пытаются это делать, но очень подчеркивал, как это трудно, чрезвычайно трудно. Леонид Николаевич, кивая головой, вежливо соглашался. В его цехе уже несколько месяцев как перешли на штриховую отделку, и это действительно было трудно.
Перебирая разложенные перед ним плитки, Леонид Николаевич так одной из них залюбовался, так долго вертел в руках, то поднося к глазам, то отодвигая на расстояние, что директор любезно предложил:
- Я могу вам подарить. Вы покажете ее вашим владельцам.
- Благодарю вас, - ответил Леонид Николаевич, укладывая плитку в бархатный футлярчик. - Я покажу ее рабочим.
…Вернувшись в Москву, Леонид Николаевич показал тотчас немецкую плитку Семенову.
- Вы ничего интересного не замечаете? - спросил он предостерегающе.
Семенов внимательно осмотрел плитку, провел пальцем по краям (ага, по краям!), затем взял лупу и очень пристально опять исследовал края. Под сильным увеличением с обеих сторон плитки явно проступили две симметричные вмятины. Вмятины… Откуда они?
- Механизм? - спросил Леонид Николаевич.
- Механизм, - подтвердил Семенов.
Ничтожные вмятинки говорили им о многом. Плитку, видимо, зажимали в какое-то приспособление. А зачем? Ручной способ этого не требует. Вывод очевидный: немцы пытаются механизировать процесс доводки.
Эти следы на металле, следы чужих поисков подействовали как брошенный вызов. А что же он, Семенов, со своим станком? Все уже готово, почти готово, а он запутался в последнем звене с передаточным механизмом. Не может решить задачу: сила - сложное движение - плавность. Плохо думаешь, Семенов! Смотри, как бы другие за тебя не постарались!
И он ожесточенно, почти с яростью терзал свою мысль, свое воображение. Все в те дни вертелось для него вокруг механики движений, передач.
В кабине лифта
В те дни в заводской технической библиотеке, за крайним столиком в углу, можно было видеть вечно склоненную крупную, лобастую с залысинами голову Семенова. Одну за другой перелистывал он книги, перебирал журналы. И прежде всего иллюстрации, чертежи привлекали его внимание. Толстые учебники, отдельные статьи, альбомы конструкций - и все с одной целью, с одной надеждой: нет ли чего-нибудь подходящего для узла передач его станка? Теперь все от этого зависело.