Длинной вереницей проходили перед ним разные схемы передач. Зубчатые, цепные, червячные, фрикционные… И он все последовательно отвергал. Они не годились ему для решения главной задачи - плавности. Новые книги, новые чертежи… Передача гидравлическая, передача карданная, передача кулисная… Сколько людей изощрялось в том, чтобы передать механизмам, машинам, станкам силу движения, чтобы переводить движение из одного вида в другой! И все это ему не годилось. Крайняя нежность, деликатность его станка-поплавка требовали какого-то особого подхода. Но какого же?
Он видел, между прочим, в книгах и альбомах самые простые, известные еще испокон веков передачи, - например, ременную. Бесконечный ремень, обегающий два колеса, - сколько он уже потрудился для человечества!
Или блок, через который передается на канатах движение. Первые простейшие механизмы.
Семенов уже убедился, что лучшее решение в технике - это простейшее решение. Простота стала привлекать его все больше и больше. Блок, ремень… Не кроется ли в них какой-нибудь ответ? Мысль эта мелькала иногда, но как-то отступала затем перед более совершенными достижениями техники. Семенов чувствовал; где-то он близок здесь к нужному решению. Схватить бы только!
Необходим был какой-то последний толчок, чтобы вдруг все прояснилось. И кто знает, когда и где дается такой толчок… А случилось это так.
Семенов попал случайно в большой дом. Где-то здесь должен жить один из давнишних знакомых. Лифт поднимает его на верхний этаж. Он стоит в кабине и почти не ощущает медленного, спокойного подъема. Хороший, плавный ход. Плавный?! Знакомый ожог радостного волнения мгновенно охватывает его. Плавный ход лифта! Сила плюс плавность…
Он видит перед собой уже не зеркало в кабине и не кнопки с указателями этажей, а чистую схему движения.
Большой блок. Через него перекинут канат. На одном конце - кабина с человеком. На другом конце - тяжелый груз, создающий противовес. Кабина поднимается, груз опускается. Кабина опускается, груз поднимается. Система, находящаяся в спокойном равновесии. Мотор мягко двигает ее туда и обратно, туда и обратно. И только одно слово верно выражает это движение: плавность!
Да ведь это же и есть то самое, что видел он тогда в книгах и альбомах, о чем думал, но что не смог сразу раскусить! Блок! Простейший и верный подъемный механизм… Эх, и покатаемся!
Семенов забыл, зачем попал в этот дом, куда поднимался. Он нажимает разные кнопки и, к ужасу дежурной лифтерши, ездит вверх и вниз, катается по этажам. Туда и обратно, туда и обратно…
Через два дня он показал конструктору Ивану Александровичу свое новое решение передаточного механизма.
Разглядев нарисованную схему, спокойный, уравновешенный Деминов не мог сдержать прилива чувств:
- Ах ты, черт хитрющий! Да знаешь ли, что ты придумал? Да ведь это… - И конструктор вконец разволновался.
Семенов перенес на передачу станка систему лифта. Теперь все получалось удивительно просто. Вместо громоздкой сети промежуточных механизмов, вместо всяких шестерен, реек и рычагов в станке оставалось всего лишь несколько тросов, перекинутых через ролики. Они и поведут ленты с плитками. Мягко, плавно, как на лифте. Никаких толкающих усилий, никаких рывков. Плитки смогут тихо, ровно танцевать свой скользящий «танец».
Теперь быстрее строить станок, наверстывать упущенное! Теперь он, Семенов, готов вступить в состязание с любым Цейсом, с любым Иогансоном.
С новой надеждой смотрел он на цехи завода, на всю эту широко раскинувшуюся панораму суровой и строгой красоты. Здесь должно наконец родиться, выйти из горнила производства его изобретение, его станок.
Снова надежды. Снова мучительно нетерпеливое ожидание.
Двадцать восемь в остатке
И вот станок готов.
На массивном, литом основании покоится чугунная плита - нижний притир. Над ней висит на хоботе, как по-плавок на удочке, другая плита - верхний притир. Между ними протянуты стальные ленты. А в лентах, в гнездышках, заложены плитки. Тридцать две штуки. Поплавку можно придать еще с помощью пружины и винта добавочный нажим; манометр сбоку станка показывает силу давления. Все это напоминает какой-то странный, большой пресс.
Вокруг только что рожденной машины столпились инженеры, мастера. И хотя Семенов не раз уже опробовал вместе с конструктором Деминовым исправность механизма, все равно он с волнением нажимает пусковую кнопку.
Глухо взвыл мотор. Передаточный механизм, спрятанный в массивном основании, мягко потянул стальные ленты. Они разошлись в разные стороны. Легкий щелчок переключателя движения - и ленты пошли обратно, навстречу друг другу. Кадриль началась!
Тихо, почти беззвучно управлял «лифт Семенова» скольжением плиток, и только нежный металлический шелест напоминал окружающим, какая деликатная работа совершается между притирами. Там, между притирами, при каждом движении лент с поверхности плиток слетают тончайшие, невидимые пылинки металла. Заветные дольки микронов.
Семенов перевел рычажок скорости, и ленты с плитками с усиленным шелестом заскользили проворней. Быстрей, как под дуновением ветра, пошло опадение микронной листвы.
Рука не участвовала больше в этом процессе. Чудо совершилось. Тайное искусство, «черная магия», подчинилось законам механики.
В кольце зрителей, чуть подавшись вперед, стоял Николай Васильевич. Старый Кушников, первый волшебник этого искусства, открывший многим дорогу ручного мастерства, пристально вглядывался в работу станка, в его равномерные машинные взмахи. Взгляд мастера был строгий, изучающий.
Дмитрий Семенов застыл перед станком в напряженной позе. Растерянная, смущенная улыбка чуть кривила его лицо. Он видит наконец то, о чем думал, страдал, грезил долгие месяцы и годы. Он слышит наяву настоящую, дивную музыку механической доводки.
Люди мечтают о счастье. А что же это такое… что испытывает в подобные минуты изобретатель перед своим творением?
Счетчик показывал, что плитки пробежали туда и обратно уже более восьмидесяти раз. Процесс подходит к концу. Еще несколько двойных ходов. Стоп. Проверка размеров и чистоты зеркала. Еще несколько ходов. Стоп. Проверка. Еще последние взмахи лент. И готовые плитки снимают со станка.
Их несут на контроль, на этот раз несут в ту отдельную застекленную комнатку, в дальний заповедный угол, который молодежь называет здесь по-особому: «страшный суд». Там сидит самый придирчивый, непримиримый человек в цехе - контрольный мастер Надежда Васильевна Щербакова. Ей принадлежит право последнего приговора над плитками. Сколько жестоких осуждений, сколько нотаций о чистоте и точности произносил ее нежный, слегка певучий голос! Даже Леонид Николаевич избегал опровергать ее суровые определения.
И вот, затворившись с Ольгой Николаевной, Надежда Васильевна проверяет на точнейших приборах эти плитки, снятые только что с семеновского станка.
Все ждут, не расходясь, пока закончится в закрытой комнате сложная, как хирургия, контрольная операция. Как медленно тянутся минуты!
Наконец в дверях появляется в белоснежном халате и, как всегда, с несколько загадочной улыбкой Надежда Васильевна. За ней - Ольга Николаевна. Они объявляют в напряженной тишине: точность плиток выдержана в пределах ноль четыре десятых микрона.
Четыре десятых! Иначе говоря, сорок сотых микрона. При первом же опыте - и сразу такая точность. Это уже не грубая «таскалка», это настоящий доводочный станок, обладающий высокой нежностью работы. До точности первого класса, до заветного зеркала, остается всего каких-нибудь двадцать восемь сотых микрона. Сущие пустяки. Не всякая, даже опытная, рука может подвести к такой границе, чтобы оставалось всего лишь двадцать восемь сотых. Молодец станок!
В помещение, где производилось испытание, сбежался чуть ли не весь цех эталонов. Всем хотелось взглянуть на механическое чудо. Каждый стремился протиснуться к изобретателю, поздравить с победой.
Виктор Дунец говорил что-то громко и авторитетно от имени молодежи, заключив для вескости своим обычным: «А то как же!»
Алексей Ватутин, скрывая юношеский взгляд за стеклами роговых очков, пожал солидно руку, молчаливо показывая, что к числу молодых он себя уж никак не причисляет и что они-то с Семеновым, взрослые, и так, без слов, понимают друг друга.
Немало шумных поздравлений было вечером за столом у Кушниковых. Поздравляли и самого Семенова и супругу его Александру Кирилловну, приехавшую с сынишкой из Ленинграда. Произносились тосты: «За нашего изобретателя», «За того, кто Иогансону на пятки наступил»..,
Семенов с легкой, довольной усмешкой принимал горячие изъявления радости друзей. Но иногда он вдруг задумывался среди общего шума и смотрел в одну точку отсутствующим взглядом.
- О чем это ты? - тихо спросил Николай Васильевич.
Семенов неопределенно улыбнулся, но на повторный вопрос так же тихо, склонясь поближе к мастеру, ответил:
- Арифметикой занимаюсь…
Он взял спичку с обуглившейся головкой и стал писать на бумажной салфетке. Станок дал точность в четыре десятых микрона. А надо двенадцать сотых. Четыре десятых минус двенадцать сотых - в остатке двадцать восемь сотых. Двадцать восемь сотых микрона!
Семенов жирно подчеркнул последнюю цифру, сломал спичку и, постучав по своей арифметике пальцем, сказал:
- Двадцать восемь! Их надо пройти до первого класса. А я их еще не прошел.
- Подожди, будем еще испытывать, - заметил Николай Васильевич.
- Это верно. Но все-таки, знаете, что-то здесь сосет… - И Семенов ткнул себя в грудь.
Увы, предчувствие его не обмануло. И на втором, и на третьем испытаниях, и на всех последующих станок прекрасно отделывал плитки с точностью до полумикрона, даже до четырех десятых. Чуть-чуть не до конца. Но последние двадцать восемь сотых микрона оставались для станка неуловимыми. Это последнее «чуть-чуть» должна была снимать человеческая рука. И тогда получалась превосходная, первоклассная плитка, против которой ни Ольга Николаевна, ни Надежда Васильевна не могли ничего возразить.