Прасковья Евтеевна им вполне владеет, уверенно читая смысл возникающей перед ней световой картины. По характеру радужных линий, по их форме судит она о том, насколько поверхность плитки приближается к идеально геометрической плоскости. Сравнивая изгибы и высоту полосок, она видит те десятые дольки микронов, судьбу которых ей ежеминутно приходится решать, управляя станком окончательной доводки.
Но вот какая трудность стоит все время перед ней. Будешь проверять плиточки редко - станок снимет больше, чем надо, и нужные доли уйдут безвозвратно. Будешь проверять слишком часто, предупреждая каждый ход станка, - какая же будет производительность? Правда, здесь все предельно точно рассчитано: и рецептура подготовки доводочного зеркала на притирах, и давление притира на плитки, и путь плиток туда и обратно, и число ходов… Но десятая микрона - это все же такая величина, которая всегда может легко проскользнуть. Недаром Прасковья Евтеевна так настороженно прислушивается к станку. Она как бы подслушивает, угадывает тот момент, когда следует остановиться и проверить плитки. И почти всегда такая остановка происходит на границе, у которой можно уже твердо сказать: еще один - два прохода - и стоп! Плитка готова. В этом тонком расчете и рождается высокая производительность.
«Ощущение плитки», - говорят иногда на участке. Мне, конечно, хотелось узнать, что же это такое: опыт, внимание, особая способность или любовь к делу, в котором техника так удивительно соседствует с искусством? Я спросил Петрыкину:
- Вы здесь давно?
- Скоро двадцать лет, - ответила она, рассматривая зеркало готовой плитки. - Я тут выросла с ними, - добавила она, указывая на плитки, и осторожно опустила одну из них в ванночку для промывки, где на дне лежала ватная подстилка, чтобы плиткам было удобнее, мягче. - Всякое тут бывало, - продолжала Прасковья Евтеевна задумчиво: - и страхи поначалу и слезы… А теперь вот видите, как у нас устроено. - И она окинула взглядом участок, как бы проверяя, какое он должен произвести впечатление на постороннего.
В светлом помещении, за светлыми машинами-станками, поглощенные таинством доводки, стояли люди в белых халатах, белых передниках, и под легкий металлический шелест скользящих плиток, как под тихий аккомпанемент, мерно текла тонкая, деликатная работа.
Плюс-минус полградуса
Нет такой мелочи, которая не имела бы здесь, на участке плиток, своего существенного значения. Не бывает здесь такого пустяка, которым можно было бы пренебречь. Пылинка, осевшая на поверхность плитки, может вывести ее из строя. Если вытереть готовую плитку не свежим льняным полотенцем, а полотенцем, побывавшим в стирке, плитка - под угрозой порчи от остатков мыла и волокон махрящегося полотенца. На каждом шагу может что-нибудь подстерегать.
Много требуется здесь, чтобы соблюсти нужную точность работы. Но не меньше приходится думать и о том, как бы охранить эту точность, уберечь ее от непрошенных влияний. Как же уберечь?
Возвести двойные стенки, вставить в окна двойные переплеты, чтобы преградить сюда доступ пыли и шуму; уложить фундамент под станками, чтобы не было сотрясений; одеть людей и станки во все белое, светлое, чтобы строже поддерживать чистоту… Все это необходимо, но всего этого недостаточно. Остается еще человек, который делает плитки, проверяет плитки и неизбежно своим присутствием влияет на них. Остается природа за этими стенами и окнами, которая вовсе не считается с тем, что плиткам нужно и не нужно, и в неотвратимой смене времен года, дня и ночи, дождя и солнца также стремится оказать на плитки свое влияние.
- Вам, может, чудно будет, сколько нам хотя бы вот это доставляет хлопот, - сказал Виктор Иванович, кивнув на стену.
Там висел большой термометр с такими крупными делениями, что отовсюду их можно легко разглядеть, отсчитывая не только целые градусы, но и доли градуса.
- Температура! - многозначительно погрозил пальцем Виктор Иванович. - Нам полагается двадцать градусов. Во всякое время. Зимой и летом. Не вообще двадцать, а плюс двадцать градусов точно, по Цельсию. Иначе к плиткам и не подходи.
Я еще раз взглянул на большой термометр. Столбик ртути стоял у цифры «20».
Все точные меры длины отнесены к этой температуре - в этом залог единства их показаний. Государственный стержень-эталон, хранящийся в подвале Института метрологии, считается метром только при двадцати градусах Цельсия. Шкалы точных приборов верны только при этой температуре. Плитки держат свою микронную точность только при двадцати градусах Цельсия.
Достаточно температуре на участке отклониться на два - три градуса, как доводку плиток постигает настоящее бедствие: нарушается плоскостность. Брак! Стоит плиткам в их движении между притирами хоть немного нагреться, как коэффициент теплового расширения поглощает все микронные доли, которые старались уловить здесь с такой великой тщательностью.
Забота о температуре никогда не оставляет здесь ни одного человека. Среди круговорота капризных требований процесса старший мастер Виктор Иванович не забывает то и дело поглядывать на большой термометр. Контролер, прежде чем начать проверку плиток между операциями, проверяет раньше всего температуру. Любая доводчица, не сходя с места, может видеть, сколько там, на большом термометре. Если ртутный столбик сдвинется хотя бы на полградуса, на участке бьют тревогу. Даже в государственном стандарте записан этот предельный допуск в температуре: плюс-минус полградуса.
- Это еще что! - утешил Виктор Иванович. - Хотите посмотреть, что такое температурный режим, так зайдите туда, в наш отдел контроля. Вот там строгость! - И он указал на цеховую перегородку, где как раз в тот момент открылось небольшое окошечко и чья-то рука, облаченная в белое, приняла коробочку с плитками и исчезла. Окошечко вновь захлопнулось.
С предосторожностями еще большими, чем раньше. провели меня через двойную систему дверей в помещение контроля.
Здесь было очень тихо. За аккуратными лабораторными столиками, поставленными один за другим в два ровных ряда, сидели перед удивительно аккуратными приборами девушки в белейших подкрахмаленных халатах и сосредоточенно занимались своим аккуратнейшим делом. А их щепетильной важности занятие в чинном спокойствии охраняла и держала под своим присмотром степенная женщина с пристальным, внимательным взглядом - старший контролер Ольга Николаевна.
На этих столиках готовые плитки подвергаются доскональному исследованию. Их проверяют по всем статьям - на плоскостность, на чистоту поверхности, проверяют степень точности размеров. Здесь они получают свой первый производственный аттестат. Отклонение в одну - две десятые микрона уже переводит плиточку из высшего класса точности в более низкий. Всякий свой приговор контролер отмечает особым значком на листочке папиросной бумаги, в который здесь бережно пеленают каждую плитку в отдельности.
Это большая ответственность - вынести приговор плитке. Поэтому ее тщательно сравнивают с другой такой же плиткой, но уже аттестованной по более высокому разряду и утвержденной специальным метрологическим учреждением как плитка-эталон. Поэтому и средства измерения здесь, на контроле, еще более тонкие, ответственные, чем на участке. И приемы еще деликатней.
Здесь плитки измеряются с помощью чрезвычайно точного и совершенного оптического прибора - интерферометра Уверского. Изобретатель его, инженер завода Иосиф Тимофеевич Уверский, заставил световую волну так «ощупывать» предметы, чтобы картина интерференции сразу переводилась на шкалу. Наблюдатель прямо как по линейке отсчитывает микронные доли с точностью до двух сотых микрона. А опытный глаз может подметить вполне точно еще половинку. Так на приборе улавливается каждая сотая микрона - величина, существующая где-то на грани мира молекул. В него почти и заглядывают девушки-контролеры, когда проверяют плитки на этом интерферометре, напоминающем по виду сочетание фотоувеличителя с микроскопом.
Вот тут-то я и почувствовал, что значит температурный режим. Конечно, уже при входе мне бросился в глаза такой же большой термометр на стене, как и на участке доводки. И ртутный столбик все так же показывал ровно двадцать градусов. Все здесь приравнивается к этой температуре - и воздух в помещении и обстановка на контрольном столике.
Я потянулся было к столику поближе, но Ольга Николаевна меня предупредила:
- Осторожно! Не нарушьте температуру!
И действительно, мое приближение было равносильно тому, что к прибору и плиткам подносят источник тепла в тридцать семь градусов. Здесь обо всем приходится думать. Попробуйте положить плитку на прибор и едва коснуться ее пальцем - на экране прибора тотчас же произойдет изменение световой картины: плитка уже увеличилась в своих размерах.
Строгость, осмотрительность прежде всего.
Здесь избегают брать плитки непосредственно рукой.
Их захватывают деревянным пинцетом, а на руки надевают резиновые пальцы. И все же плитку нельзя допустить сразу к самому прибору. Ее выдерживают сначала на вспомогательной площадке, чтобы окончательно выравнялась температура. И лишь затем пододвигают уже на вторую, измерительную площадку, под самый щупалец прибора. Двигать нужно опять-таки не рукой, а специальным движком, в котором плитка покоится, как в люльке.
Теперь как будто все влияния устранены. Можно мерить? Нет, еще не совсем. Остается еще сам наблюдатель-контролер, который сидит перед столиком, излучая тепло в тридцать семь градусов, дышит, наклоняется к прибору, заглядывая в окуляр микроскопа. Надо оградить результат измерения и от этого вмешательства. Между человеком и прибором ставится защитный прозрачный экран. Сквозь него можно видеть, но тепловых лучей он не пропускает.
Вот теперь, пожалуйста, измеряйте. Ловите на плитках десятые и сотые доли микрона.
Но в окна цеха - в эти огромные стекла во всю стену - стучится погода. То белая зима с ледяным дыханием. То жаркое лето. И опять - влияние на плитки. Зимой охранять их от проникновения холода все-таки легче. По стенам участка толстыми змеями извиваются трубы, образуя причудливый узор. По ним течет горячая вода. И внимательные регуляторы держат все время приток воды таким, чтобы ртутный столбик на большом термометре не сходил с деления «20».