Члены артели понимали свое дело как государственное. Никто здесь не извлекал для себя никакой частной прибыли, все доходы шли на расширение производства. Это было простое рабочее товарищество, и собравшиеся здесь по собственному почину мастеровые люди, довольствуясь самым скромным заработком, терпя часто сильную нужду, стремились в труде своем открыть для страны истоки нового богатства - богатства инструментально-измерительной техники.
Николай Васильевич и Семенов были уже на втором этаже, когда старый мастер остановился перед самой отдаленной комнатой:
- Ну, посмотрим еще кое-чего… - и зачем-то откашлялся.
Странно и непонятно. Что здесь, собственно, делают? Семенов недоумевал: что за работу ведут здесь эти четыре человека, затворившись в дальней комнате? Припудрив гладкую чугунную доску мелким, как пыль, порошком, они принимаются осторожно водить по этой доске маленькой металлической пластинкой. Водят медленно, плавно, туда и обратно, совершая рукой однообразные движения. Часто ставят пластинку на измерительный прибор, похожий на микроскоп, и, прильнув к зрительной трубке, что-то там внимательно рассматривают.
Чем дальше, тем все яснее, как начищенная, становилась поверхность пластинки и тем еще осторожнее, еще легче были движения руки. Наконец пластинка превращалась в чистейшее зеркало: она ярко блестела, переливаясь на свету. Тогда она, видимо, считалась готовой, и ее откладывали в сторону, рядышком с другими. Там были пластинки и тоньше и толще, но все они были чрезвычайно аккуратны и все поражали глаз своим безукоризненным зеркальным блеском. Их хотелось потрогать, провести пальцем по сверкающей глади металла. Никогда еще не встречал Семенов такой совершенной отделки.
Но что же это за пластинки? Для чего они?
- Плитки Иогансона, - произнес с каким-то особенным выражением Николай Васильевич.
Семенов недоуменно взглянул на него.
- Самый точный инструмент, точнее нет, - сказал старый мастер. - От этих плиток идут все наши измерения. Умницы-плитки…
Николай Васильевич посвятил молодого слесаря в секреты маленьких плиток. Каждая плитка делается строго определенной толщины: это ее размер. Делается так точно, что размер можно довести вплоть до одной тысячной доли миллиметра, то есть до одного микрона. Ведь зерна порошка, рассыпанные по чугунной плите, - все равно что мельчайшие, микроскопические резцы. И когда по ним мягко, осторожно гладят плиткой, они снимают с нее самые тончайшие слои металла, ничтожные, невидимые частички. Это и приводит к микронной точности и дает металлу такую гладкость, что он становится зеркалом.
Но зеркало нужно плиткам не для красоты. В зеркале таится их самое изумительное свойство.
Николай Васильевич взял со стола несколько плиток и каким-то особым, скользящим движением наложил их друг на друга. Все плитки слиплись между собой, и так прочно, так плотно, что как бы образовали один кусок металла. Их можно было разнять и опять сложить, и они опять плотно слипались. Словно какая-то таинственная сила влекла их друг к другу и удерживала вместе. Так можно складывать между собой самые разные плитки, составляя из них какой угодно размер. Плитки становятся удобным наборным инструментом - инструментом высшей точности.
Но если нет зеркала на поверхности плиток, то вся сила их сцепления пропадает. Они рассыпаются, и нет больше инструмента.
Зеркало! Это значит, что поверхность металла отглажена до невообразимо совершенной степени. Трудно даже представить себе это.
- Сколько же тут снимать надо? - сдавленным голосом спросил Семенов.
- Десятые и, пожалуй, сотые доли, если хочешь получить хорошую плитку, - ответил Кушников.
- Сотые доли? Миллиметра?
- Нет, микрона. Сотые микрона, - улыбнулся мастер.
Семенов невольно зажмурился. Он словно заглянул в такие глубины, в такую бездну неуловимо ничтожных величин, что голова пошла кругом.
Ему приходилось слышать: микрон - это тысячная часть миллиметра. Но это было для него только смутным понятием, за которым ничего определенного ему не представлялось, - ну, скажем, так же, как молекулы или межзвездные расстояния, равные миллионам световых лет,, о чем им рассказывали в школе фабзавуча. Он никогда не имел дела с микронной величиной. Микрон нельзя увидеть, нельзя нащупать. Микрон лежит за пределами наших чувств. Что же такое микрон? Пыльца, ничто…
А вот люди, которые сидят за этими столами и водят плиткой по чугунной доске, совершают своей рукой такую работу, что ее приходится считать не то что на микроны, но даже на десятые, на сотые доли микрона. И только чувствительный оптический прибор, похожий на микроскоп, может уследить за теми ничтожно малыми частичками металла, какие здесь ухитряются снимать.
Было чему подивиться здесь молодому слесарю - и невиданной тонкости работы и даже обличию занятых здесь людей. Один сидел в халате, строгий и важный, как аптекарь над своими порошками. На другом была какая-то особая, высоко застегнутая жилетка. А еще один, сухощавый старичок, восседал по-барски за своим столом, в рубашке с туго накрахмаленным пристежным нагрудником, какие надевали раньше только по случаю большого праздника. Всем своим видом и этой белой пристежной манишкой старичок давал знать: я не просто работаю, я совершаю…
Семенов стоял, застыв перед столами. И глядел, глядел… Наклонив крупную, лобастую голову, словно упершись, он напряженно, с каким-то выражением любопытства и недоверчивости и почти страха следил, не отрываясь, следил за тем, что совершали на его глазах эти мастера. Перед ним было чудо, колдовство! Казалось, ничто не может оторвать его сейчас от созерцания этой картины.
А мастер Николай Васильевич и не спешил с молодым гостем. Пусть посмотрит!
Наконец Семенов тронул опасливо блестящую поверхность одной из пластинок:
- Как вы назвали?
- Плитки Иогансона.
Семенов молча мотнул головой и вдруг глухо спросил, не глядя на мастера:
- А я мог бы?.. Вот здесь… - и запнулся на слове.
Николай Васильевич слегка прищурился. Кажется, он не ошибся в молодом слесаре. Но сдержанно ответил:
- Попробуй. Только смотри, тут сладкого не жди.
Тайны чудесного зеркала
Дмитрий Семенов остался в артели. Ему отвели место в той самой отдаленной комнате, где правил мир микронных величин. Там молодой слесарь, согнувшись за столом над чугунной доской, припудренной мелким порошком, и начал пробовать свои силы в строжайшем искусстве доводки измерительных плиток.
Плитки, эти маленькие блестящие пластинки, поглотили его с головой, тревожили, теребили воображение. Все, что он узнавал о них, было так необычно, странно: их исключительно точные размеры, их удивительное свойство слипаться друг с другом. И зеркало тончайшей отделки… Нет ничего более точного, что мог бы изготовить из металла человек, чем эти плитки. Драгоценные ключи точности.
Но вот какую узнал он про них историю.
Лет за двадцать до того, как развертываются события нашего повествования, один шведский инженер, по имени Иогансон, сумел изготовить такие плитки. Он нашел возможность дать своим плиткам производственное применение. Оказалось, что устанавливать с помощью плиток точную меру длины гораздо удобнее и вернее, чем по старым, штриховым образцам метра. Плитки получили всеобщее признание.
Никто не знал, каким образом находчивый швед изготовил эти плитки. И вскоре самая широкая реклама новой монопольной фирмы, владеющей техническим секретом, внедрила в литературу, в научный язык, в умы людей звучное название - «плитки Иогансона».
Все стремились приобрести набор таких плиток, из которых можно составлять тысячи и тысячи различных размеров с микронной точностью. Все повторяли с восторгом: «Плитки Иогансона!» Даже позднее, когда еще две или три наиболее удачливые фирмы в Европе добились выпуска подобных же измерительных плиток, все равно их продолжали называть плитками Иогансона.
В царскую Россию их продавали на вес золота. Маленькие плитки должны были играть роль ключиков, которыми можно было бы открывать или замыкать по чужому желанию русское точное производство. Тяжелая дань зависимости.
«А как же у нас, разве не пробовали?» - дознавался Семенов.
Нет, один человек все-таки решился: Николай Васильевич Кушников. Но это было уже позднее, в советское время, когда рабочие люди стали иначе думать об интересах своей страны. В начале 20-х годов Николай Васильевич обосновался в городке Коврове, на пулеметном заводе. Он уже был опытным лекальщиком, изобретателем и рационализатором, автором нескольких инструментов собственной конструкции. Но, возможно, он и не рискнул бы взяться за плитки, если бы не некоторые обстоятельства.
На заводе работал крупный ученый-оружейник профессор Федоров. Работал знаменитый мастер-конструктор Василий Дегтярев. Они создавали тогда новое оружие - пистолет-пулемет, или автомат, как теперь называют. Кушников помогал им точным инструментом. Для всех деталей автомата разработал он образцовые лекала, эти тончайшие слепки с каждой детали, без которых невозможно никакое массовое производство. Смелые решения, опыты, опыты…
В непрерывных исканиях рождалось новое оружие. Тогда-то, захваченный духом технической смелости, и решился Кушников на свой особый опыт.
В поздний тихий час, когда замирала жизнь на заводе, сидел он у себя в углу мастерской под одинокой лампой и, вооружившись старомодным пенсне, вел упорную молчаливую борьбу с тайнами маленьких плиток. Он пробовал разные способы тончайшей отделки, искал, как получить чудодейственное зеркало.
Несколько лет длилось медленное движение к цели. Казалось, этому не будет конца. Но вот однажды Николай Васильевич позвал к себе заводских товарищей и выложил перед ними полный набор свеженьких, играющих зеркальным блеском плиток. На них не было латинской надписи «Иогансон». Плитки были свободны от иностранного клейма. Их сделал Николай Васильевич, сделал сам, по собственному способу, пользуясь лишь исключительным искусством своей руки. Заводские товарищи разглядывали блестящий ряд зеркальных пластинок и словно не верили: «Да вправду ли все это?».