{85}. Среди 69 его великолепных иллюстраций была одна, во всех деталях воспроизводившая пять страниц из Дрезденского кодекса. Это была не только первая, пусть и урезанная публикация майяской рукописи, но и первый случай, когда иероглифический текст майя был напечатан точно.
Надо сказать, что страницы из Дрезденского кодекса были воспроизведены не совсем по порядку: приведены три из пяти страниц с таблицами движения Венеры, страница же 49, которая должна следовать за 48-й, опущена. Но, по крайней мере, это было тем, во что ученые могли бы вцепиться зубами. И тем не менее пройдет еще семьдесят лет, прежде чем кто-нибудь сможет придать осмысленность рукописи из семидесяти четырех страниц.
В первой половине XIX века американистика была переполнена эксцентричными личностями — жесткая академическая метла еще не вымела из науки любителей древностей с их необузданным поисковым энтузиазмом. Среди них был уже упомянутый нами Эдвард Кинг, виконт Кингсборо, ирландский дворянин, одержимый идеей, что Новый Свет заселили древние евреи. Чтобы доказать свою точку зрения, он опубликовал серию массивных фолиантов «Древности Мексики»{86}. Это не просто фолианты, а своего рода тома-мастодонты: по словам Джорджа Стюарта, каждый весит от 9 до 18 кг. Всего вышло девять томов, последние два были выпущены в 1848 году. К тому времени самого Кингсборо не было на свете уже одиннадцать лет: по милости своего дорогостоящего хобби он обанкротился и скончался в долговой тюрьме.
Чтобы проиллюстрировать первые четыре из своих томов, Кингсборо нанял уроженца Кремоны художника Агостино Альо, предложив ему сделать акварельные копии всех доиспанских кодексов, хранившихся в библиотеках Европы. Кандидатура была прекрасная: Альо был хорошо известен в Англии своими декорациями и фресками в церквях, загородных домах и театрах (он занимался декорациями для театра Друри-Лейн) и считался очень компетентным акварелистом. В 1829 и 1830 годах были выпущены первые семь томов, один из которых содержал полный Дрезденский кодекс в точном воспроизведении.
Тогда почему же какой-нибудь новый Шампольон не начал работать над письменностью майя? Вероятно, отчасти потому, что «Древности Мексики» были чрезвычайно редки, как и сегодня. Например, в 1843 году американский путешественник и газетчик Бенджамин М. Норман утверждал, что во всех Соединенных Штатах их был только один экземпляр{87}. Кроме того, информация Диего де Ланды о днях и месяцах майя, столь важных для понимания Дрезденского кодекса, не была опубликована до 1863 года.
Еще одна эксцентричная фигура в истории майянистики — Константин Сэмюэл Рафинеск-Шмальц (1783–1840), одна из тех личностей, по поводу которых не было, нет и никогда не будет согласия{88}. Даже те, кто хорошо его знал, не могли договориться, как он выглядел: был ли высоким или низким, лысым или с густой шевелюрой, тучным или худым и так далее. Его единственный портрет появляется на гравированном фронтисписе его «Анализа природы», изданном в 1815 году в Палермо (Сицилия); на портрете — загорелый маленький человечек с темными волосами, зачесанными на лоб в соответствии с модой того времени.
Рафинеск родился в семье француза и немки в турецкой Галате — городе, что отделялся проливом Золотой Рог от Константинополя. Он рано проявил себя как знаток классических языков и натуралист. В 1802 году Рафинеск приехал в Соединенные Штаты и в 1805 году вернулся в Европу с целой ботанической коллекцией. Следующие десять лет он провел на Сицилии, изучая средиземноморских рыб и моллюсков; его вклад в эту область естествознания весьма значителен. Затем он вернулся в Соединенные Штаты, где и провел остаток жизни. Умер в Филадельфии, бедняком, настолько увязшим в долгах, что арендодатель пытался продать его труп медицинскому училищу, чтобы погасить арендную плату.
С наивным энтузиазмом, который был свойствен и юным Соединенным Штатам, Рафинеск пробовал свои силы во всем. Вот его собственная оценка себя:
«Универсальность талантов и профессий не редкость в Америке; но те, которые я проявил… могут показаться превосходящими все разумные границы; и все же положительным фактом является то, что я был и ботаником, и натуралистом, и геологом, и географом, и историком, и поэтом, и философом, и филологом, и экономистом, и филантропом… По профессии я путешественник, торговец, промышленник, коллекционер, изобретатель, профессор, учитель, геодезист, чертежник, архитектор, инженер, пульмонолог, автор, редактор, книготорговец, секретарь библиотеки… и с трудом могу представите, кем я еще смогу стать».
Мошенник? Так думают некоторые мои коллеги-антропологи и отказываются считать подлинным открытый Рафинеском «Валам-Олум» — историю творения мира и миграций североамериканских индейцев делаваров, которую, как Рафинеск утверждал, он скопировал с оригинальных племенных записей на бересте{89}. Но не так думают те, кто знает его зоологические и ботанические работы: Рафинеск открыл и описал множество новых видов живых организмов и додумался до дарвиновской теории эволюции задолго до дарвиновского «Происхождения видов».
Именно Джорджу Стюарту, археологическому редактору «National Geographic», мы обязаны признанием новаторства Рафинеска в дешифровке письменности майя. И, в отличие от мюнхаузеновских фантазий Вальдека, работа Рафинеска заслуживает серьезного внимания.
Но сначала рассмотрим данные, которые были доступны Рафинеску с 1827 года, когда он отправил письмо в газету «Saturday Evening Post», и до 1832 года, когда он уже глубоко интересовался этим вопросом.
Единственной относительно достоверной публикацией монументальных надписей майя, были рисунки Альмендариса в отчете дель Рио 1822 года, переработанные Вальдеком. Если взглянуть внимательнее на их версию рельефа на панели Храма Креста из Паленке и сравнить ее с современным изображением, можно увидеть, насколько неудачна версия Альмендариса. Во-первых, иероглифы в вертикальных столбцах по обеим сторонам сцены выбраны случайным образом и в произвольном порядке из гораздо более пространного текста. Во-вторых, они так по-детски и небрежно нарисованы, что даже сегодня нужна немалая интуиция, чтобы угадать, как могли выглядеть оригиналы. По такого рода публикациям и гений не смог бы добиться значительных успехов в дешифровке, даже Шампольон, современник Рафинеска.
Сравним эту печальную ситуацию с тем, что было доступно Шампольону к 1822 году, когда он написал свое знаменитое «Письмо господину Дасье». С 1809 года французская научная группа, сопровождавшая Наполеона в Египте, начала публиковать масштабное «Описание Египта» с превосходными и точными иллюстрациями, незаменимыми для молодого дешифровщика. Ничего подобного не появилось в области исследований майя до конца века. Даже гравюры Кирхера, изображающие египетские обелиски Рима, превосходили тот жалкий объем информации по майя, что был доступен Рафинеску.
С Дрезденским кодексом дела обстояли ненамного лучше. Рафинеску были известны иллюстрации пяти страниц кодекса в атласе Гумбольдта, и это дало ему некоторые идеи, но, вероятно, он не был знаком с полной версией рукописи в издании Кингсборо.
Первопроходец в деле платных публикаций, Рафинеск имел собственное периодическое издание «Атлантический журнал и Друг знания», которое заполнял статьями собственного сочинения по всем областям науки. Его «Первое письмо мистеру Шампольону», где Рафинеск делился своими идеями о письменности майя, появилось в 1832 году в самом первом выпуске журнала, а в следующем выпуске читатели могли найти его «Второе письмо»; он намеревался написать и третье, но известие о смерти Шампольона помешало этому{90}. Сам факт, что Рафинеск знал о великих египтологических достижениях, свершавшихся по другую сторону Атлантики, и одобрял их, несмотря на то, что они были еще не общепризнаны научным миром, доказывает, что он вовсе не был обросшим мхом консерватором. И именно то, о чем он писал во «Втором письме», современные майянисты и считают просто поразительным для того времени.
Прежде всего Рафинеск охарактеризовал иероглифы Отулума (Паленке), проиллюстрированные в отчете дель Рио, как совершенно новый вид письменности, в корне отличающейся от той, что была известна по мексиканским (то есть не майяским) рукописям, и затем перешел к следующим выводам:
«Помимо этого монументального алфавита, у той же нации, что построила Отулум, был демотический алфавит, принадлежащий моей 8-й серии, который был найден в Гватимале[61]и на Юкатане во время испанского завоевания. Его образчик был приведен Гумбольдтом в его “Aмериканских исследованиях” (иллюстрация 45) из Дрезденской библиотеки и считался гватимальским, а не мексиканским, поскольку совершенно не похож на мексиканские рисуночные манускрипты. Эта страница демотической [рукописи] содержит буквы и цифры, представленные штрихами, обозначающими 5, и точками, обозначающими единицы, так как число точек никогда не превышают 4. Это очень похоже на монументальные цифры.
Слова гораздо менее красивы, чем монументальные иероглифы; они выглядят как неуклюжие символы в рядах, образованных неправильными волнистыми толстыми линями, содержащими внутри почти такие же буквы, что и на монументах, [начертанные] тонкими линиями. Вполне возможно дешифровать некоторые из этих рукописей на бумаге метль, поскольку они написаны на языках, на которых говорят до сих пор, и эта письменность была вполне известна в Центральной Америке еще 200 лет назад. Если это будет сделано, это будет лучшим ключом к монументальным надписям»