Рис. 27. Дополнительная серия на притолоке 21 из Йашчилана.
У Томпсона, как и у его друга Типла, был особый талант для астрономических вычислений, он мог бы стать отличным календарным жрецом майя. Первым большим вопросом, который он разрешил, был вопрос о корреляции между майяским и христианскими календарями. Как мы помним, впервые подобную корреляцию предложил Гудман, но она была отвергнута в 1910 году, когда Морли опубликовал свою собственную{167}, которую позже поддержал молодой археолог и историк искусства Герберт Джозеф Спинден. Вместо того чтобы расположить классический период примерно в IV–IX веках в соответствии со схемой Гудмана, они отодвинули его назад приблизительно на 260 лет. Когда в 1926 году Хуан Мартинес Эрнандес воскресил корреляцию Гудмана, Томпсон поддержал его и защищал эту позицию до конца дней, даже когда общее мнение и новая техника радиоуглеродного датирования, казалось, были против него. Но время показало, что и Гудман, и Мартинес, и Томпсон были правы.
Однако вернемся к дополнительной (или, лучше, лунной) серии на монументах.
В начале строки, сразу после иероглифа дня, находится знак, которому было дано условное обозначение «G». «Иероглиф G» — это на самом деле последовательность нескольких переменных иероглифов. Томпсон показал, что их девять и они образуют цикл, снова и снова повторяющийся{168}, но не имеющий ничего общего с Луной.
Эрик всю жизнь был поклонником Эдуарда Зелера, умершего, когда Томпсон еще забивал скот в аргентинских пампасах. Великое преимущество Зелера заключалось в прекрасном знании центральномексиканских и майяских материалов. Прусский ученый был хорошо знаком как с мексиканскими кодексами (например, с кодексом Борджиа[95]), так и с рукописями майя, и это позволило ему понять содержимое страниц, посвященных движению Венеры и празднованию Нового года в Дрезденском кодексе.
Это же преимущество со временем приобретет и Томпсон. Так, из источников колониального периода об астеках и из собственно астекских кодексов он знал, что было девять Владык Ночи — сменяющих друг друга божеств, правивших ночными часами, и показал, что функционально и структурно майяская последовательность «иероглифов G» и мексиканские девять Владык Ночи должны быть связаны. Это было важным достижением, в очередной раз продемонстрировавшим фундаментальное единство мезоамериканских систем мировоззрения, хотя следует признать, что даже сейчас мы не можем читать имена богов майя в «иероглифе G» и не уверены в их взаимно-однозначном соотношении с мексиканскими божествами.
Рис. 28. «Иероглиф G»: девять Владык Ночи.
Продемонстрировав, что девятидневный цикл работал одновременно со всеми другими циклами в невероятно сложном календаре майя, Томпсон открыл еще один цикл в великой схеме древнего календаря: этот цикл насчитывал 819 дней, представлявших собой произведение магических чисел 7 (число земли), 9 (подземный мир) и 13 (небеса){169}. По сей день никто точно не знает, что сие означает, но среди знати классического периода этот цикл был важен для церемоний, связанных со сторонами света, соответствующими им цветами и загадочным «Богом K», или К’авилем, богом-покровителем царских домов. Возможно, великие дороги, найденные в городах низменностей, таких как Тикаль, служили для огромных процессий по этим царским путям в дни, когда начинались 819-дневные циклы.
Еще со времен Гудмана было известно, что на классических монументах были и другие даты помимо начальной серии, – исследователи с оглядкой называли их вспомогательной серией. Они записаны как циклические даты, к которым вели так называемые интервальные числа, отсчитывавшиеся либо вперед, в будущее, либо назад, в прошлое. Такие «дополнительные даты» могут отстоять от даты по начальной серии по времени от нескольких дней до миллионов лет, и очень долго ученые не понимали их значения. Некоторые «дополнительные даты» явно приходились на годовщины начальной даты долгого счета с интервалами в 5 тунов (5 х 360 дней), 10 тунов или 15 тунов, в то время как другие отмечали конец великих периодов медленного течения долгого счета (как 1 января 2000 года отмечалось в нашем календаре). Томпсон внес значительный вклад в изучение этих вычислений, опознав так называемые иероглифы «счета вперед» и «счета назад», а также иероглиф для периода в 15 тунов (15 х 360 дней){170}.
Однако и это не позволяло дать ответ на мучительный вопрос, что на самом деле означали все эти даты. Правда ли, что майя поклонялись самому времени? Если в надписях не была записана история, то, возможно, именно время и почитали древние календарные жрецы? Томпсон счел, что частичный ответ на этот вопрос дал изобретательный Типл, занимавшийся хронологическими упражнениями во время длительных служебных поездок. В 1930 году Типл разработал свою теорию детерминант{171} — чрезвычайно запутанный и сложный способ доказать существование того, что, как мы теперь знаем, никогда не существовало вовсе. В определенном смысле теория Типла напоминает мне об экспериментах, ставившихся физиками XIX века, чтобы исследовать природу эфира, как считалось, заполнявшего пустые пространства вселенной.
Если вкратце, то Типл утверждал, что по крайней мере некоторые странные даты в записях, которые не приходились на концы периодов, были попытками майя навести порядок в календаре, не учитывавшем високосные годы, и скорректировать его в соответствии с истинной продолжительностью солнечного года (около 365¼ дней). Предполагалось, что детерминанты будут исправлять ошибку, накопившуюся с мифического начала долгого счета в IV тысячелетия до н. э. Прошло чуть больше тридцати лет, прежде чем теория детерминант последовала за теорией межгалактического эфира и растаяла как дым. Типл потратил свое время впустую.
Рис. 29. Иероглифы направления счета: a) иероглиф счета вперед; б) иероглиф счета назад.
Бесплодными оказались и усилия по дешифровке некалендарной части иероглифов майя Бенджамина Ли Уорфа, одного из самых интригующих и вызывающих симпатию персонажей в исследованиях майя. Хотя его влияние на лингвистическую науку было огромным и споры о его теории лингвистической относительности бушуют до сих пор, но попытки дешифровки считаются ныне не более чем интеллектуальным курьезом. И все же усилия Уорфа стоили того, чтобы быть предпринятыми: с моей точки зрения, они открыли дорогу исследованиям, которая в противном случае была бы полностью перекрыта «сильными мира того», особенно Томпсона.
Фигура Уорфа довольно противоречива. Хотя выглядел он как голливудская кинозвезда Роберт Тэйлор, но жизнь вел достаточно скучную. Он был одновременно мистиком и ученым, строгим в теории, но часто небрежным с фактами.
Уорф родился в Уинтропе, штат Массачусетс, в 1897 году, в семье коммерчески успешного художника{172}. Окончив Массачусетский технологический институт по специальности «химический инженер», он начал работать в Хартфордской компании по страхованию от пожаров (Коннектикут). Как и в случае с двумя другими одаренными янки — композитором Чарльзом Айвзом[96] и поэтом Уоллесом Стивенсом[97], профессиональная деятельность позволила ему плодотворно заниматься своим хобби. У Уорфа это было изучение языков. В 1928 году собственные исследования привели его к необходимости изучить язык науатль (астекский) и другие языки большой юто-астекской языковой семьи, к которой принадлежал науатль.
В конце концов Уорф стал действительно хорошим лингвистом, в значительной степени под влиянием Эдуарда Сепира[98], с которым он познакомился в 1928 году. Когда Сепир включился в работу недавно созданного департамента антропологии Йельского университета, Уорф записался на его первый спецкурс и работал над языком хопи (Аризона) — еще одним языком юто-астекской семьи. Это был основной вклад Уорфа в науку. Исследования Уорфа привели его к выводу, как пишет его душеприказчик Джон Кэрролл, что «странная грамматика хопи может означать иной способ восприятия и понимания вещей носителем языка хопи»{173}. Эта гипотеза стала чрезвычайно влиятельной в интеллектуальных кругах благодаря серии популярных статей, которые Уорф написал для журнала «MIT Technology Review». Если он и его наставник Сепир правы, то, возможно, все наше мировоззрение определено грамматикой, в рамках которой мы думаем и говорим[99].
Примерно в то же время, когда он впервые встретил Сепира, Уорф стал одержим иероглифами майя. Его вдохновили работы Герберта Спиндена, тогда работавшего в Бруклинском музее, и Альфреда Тоззера из Гарварда. Тоззер был в то время ключевой фигурой в майянистике, являясь учителем большинства выдающихся представителей этой науки и при этом назойливой мухой и ниспровергателем признанных авторитетов. Он никогда особенно не ладил с элитой института Карнеги. Хорошо помню (я был еще студентом) свою первую встречу в залах музея Пибоди с Тоззером, проворным маленьким человечком с усами щёточкой, и его возмущенное, резкое осуждение книги «Древние майя» Морли{174}, которая только что увидела свет и которую я прочел с удивлением и восхищением.
В 1933 году Уорф опубликовал свою статью «Фонетическая ценность некоторых символов в письменности майя» в «Записках музея Пибоди»