Summa Hieroglyphicae письменности майя, как полагают многие, а как своего рода гигантскую, сложную засеку, преградившую путь к дешифровке целому поколению западных ученых, плененных ее размерами и детальностью и, вероятно, опасавшихся острого языка Томпсона.
Начнем, однако, с плюсов. Томпсон выдвинул некоторые новые чтения в работе 1950 года, и в целом они подтвердились после великой дешифровки нашего времени. Он установил, что один знак, очень распространенный в кодексах, присоединяемый к основным знакам, может читаться как te или che «дерево» или «древесина» и используется как числовой классификатор при подсчетах периодов времени, таких как годы, месяцы или дни. В юкатекском, например, вы не можете сказать ox haab (ош хааб)» для словосочетания «три года», а должны сказать oxte haab (оште хааб) «три + суффикс те года». В современных словарях языков майя te (те) также означает «дерево», и это значение для знака было подтверждено, когда Томпсон нашел его в записях, сопровождающих изображения деревьев в Дрезденском кодексе. Он также наткнулся на чтение tu для другого аффикса, появляющегося перед счетом дней; это показатель притяжательного местоимения 3-го лица единственного числа, который превращает количественные числительные («три») в порядковые («третий»). Это был действительно прогресс, поскольку позволил Томпсону прочесть своеобразную систему дат, встречающуюся на притолоках в юкатанских городах, в той же Чичен-Ице{183}.
Как и следовало ожидать, взгляды Томпсона на «алфавит» Ланды были явно амбивалентными, но Эрик был первым, кто увидел, что знак ti Ланды, который завершает его предложение ma in k’ati (ма ин к’ати) «я не хочу», используется также как юкатекский пространственный предлог ti’ «в», «на». Но того, что этот же знак мог функционировать также как чисто фонетический слоговый знак, как предполагал епископ, Эрик допустить никак не мог.
Рис. 31. Прочтения иероглифов Томпсоном: а) te «дерево», «древесина»; числовой классификатор; б) ti «в», «на», «с»; в) tu «на него/нее».
Вот три иероглифа, которые ведущий антифонетист своего времени читал на юкатекском языке. Это выглядит как подрыв всех устоев! Более того, еще в 1944 году Томпсон показал, что пара рыбьих плавников, а иногда и пара полноценных рыб, окружающая лицевой знак «покровителя месяца» в большом иероглифе, который вводит дату по начальной серии на классических монументах, является ребусным знаком{184}. Рыба — это акула, xok (шок) на майя (Том Джонс[102] позднее показал, что это слово дало происхождение английскому слову shark «акула»). Но xok также означает «считать» на майя.
Эти дешифровки были основными достижениями Томпсона, но он не смог их развить. Почему? Ответ в том, что Томпсон находился в плену того же самого мышления, которое в I веке до н. э. привело к абсурдным толкованиям египетских иероглифов Диодором Сицилийским, к столь же абсурдной неоплатонической чепухе Гораполлона в IV веке н. э. и к позднейшим фантазиям Афанасия Кирхера. Эрик проигнорировал урок Шампольона.
В главе под названием «Оглядываясь назад и смотря вперед» Томпсон суммирует свои взгляды на иероглифическое письмо майя. «Иероглифы — знаки анагогические», – утверждает он. Словарь Вебстера определяет анагогику как «толкование слова, отрывка или текста (как в Священном Писании или поэзии), которое находит за пределами буквального, аллегорического и морального смысла четвертый и последний — духовно-мистический смысл». По словам Томпсона, иероглифы выражают не обыденное и приземленное, как язык, а нечто гораздо более глубокое:
«Без полного понимания текста нельзя, например, сказать, относится ли присутствие иероглифа собаки к роли этого животного как носителя огня для человечества или к его обязанности приводить мертвых в подземный мир. То, что такие мистические значения вложены в иероглифы, не подлежит сомнению, но пока мы можем только догадываться об ассоциации, которую имел в виду автор майя. Ясно, что наша обязанность состоит в том, чтобы искать как можно больше этих мифологических аллюзий»{185}.
Задача эпиграфиста, таким образом, заключается в том, чтобы найти мифологические ассоциации для каждого знака, и это даст нам «решение иероглифической проблемы», которое в свою очередь «приведет нас, с ключом в руке, к порогу внутренней цитадели души майя и предложит нам войти». Афанасий Кирхер бесспорно подписался бы под этими словами.
Если Томпсон видел мало пользы в антропологах, то еще меньше он видел ее в лингвистах, и утвердился в своем мнении, когда в одном из лингвистических журналов появилась рецензия на его «Иероглифическую письменность майя», написанная лингвистом Арчибальдом Хиллом[103] из университета Вирджинии{186}. В ней Хилл имел смелость предположить следующее: учитывая тот факт, что язык иероглифов известен и в кодексах на сопровождающих иллюстрациях присутствуют подсказки к содержанию текста, неудача дешифровки автора «вызывает подозрение, что недостатки кроются в методе, при помощи которого взялись за проблему». «Настоящая книга показывает многие из этих недостатков. Томпсону неведомо, что его проблема по сути лингвистическая…» Хуже всего то, что «Томпсон предполагает, как и все ученые-майянисты, за исключением Уорфа, что многие из иероглифов представляют собой не слова или языковые конструкции, а универсальные идеи». «Взгляд на эту или любую другую публикацию об иероглифах майя наглядно свидетельствует о том, что тесная связь надписей и языка майя, к сожалению, недооценивается».
Рецензия Хилла, должно быть, была неприятна для Эрика, поскольку она не только отдавала должное Уорфу, но и высмеивала стиль Томпсона как «беспорядочный, перемешанный с цитатами из литературы и искусства».
Ответ Томпсона{187} был скорым и очень характерным: «При написании рецензии нужно что-то знать об обсуждаемом предмете и внимательно прочитать книгу. Доктор Хилл… терпит неудачу в обоих отношениях». «Доктору Хиллу кажется, что он чувствует себя как дома, когда сталкивается с идеями Уорфа о дешифровке. Когда один коллега прочитал мою рукопись, он заметил по поводу обсуждения методов Уорфа: “Зачем опять хлестать эту мертвую лошадь? Нет ни одного человека, который серьезно воспринимает фантастическую работу Уорфа”». Лингвистический подход, по мнению Томпсона, для дешифровки бесполезен: «Невозможно перевести все иероглифы на современный юкатекский язык, потому что многие из них являются идеографическими и во многих случаях соответствующий архаичный термин утерян».
Для защиты своего метода, который Хилл назвал «полуромантическим подходом», то есть использования данных этнологии и мифологии для перевода, Томпсон привел в пример иероглиф, идентифицированный еще в XIX веке как знак для стороны света, chik’in (чик’ин), означающий в юкатекском языке «закат» (и, соответственно, «запад»). Эрик утверждал, что рука, которая появляется над иероглифом солнца, означает «завершение», а вся комбинация — «завершение солнца», будучи полностью логографической. Задним числом мы понимаем, что пример был неудачный, потому что, как теперь общепризнано, рука — это иероглиф chi, и, когда он размещен над логограммой k’in, комбинация действительно читается chik’in. Но что типично для Томпсона: он, как всегда, проигнорировал главную мысль Хилла, сосредоточившись на второстепенных деталях, и Хилл был отправлен Эриком в тот же лимб, куда был сброшен Уорф.
Рис. 32. Иероглиф chik’in «запад».
Однако гораздо более грозный враг Томпсона, чем эти презренные неучи, уже маячил за горизонтом.
К середине ХХ века дешифровка некалендарной части надписей и кодексов продвинулась ненамного дальше, чем за прошедшие полвека. В оценке состояния майянистики, опубликованной в 1940 году, Морли говорил, вероятно, от лица большинства своих коллег: «Время в его различных проявлениях, точная запись его основных феноменов составляет основное содержание письменности майя…»{188}. До сих пор, по утверждению Морли, не обнаружено ни одного названия древних центров майя, «не говоря уже об именах любого из правителей многочисленных городов-государств», и «автор сильно сомневается, что какой-то топоним когда-либо будет найден в каменных надписях майя». «Можно предположить, что оставшиеся недешифрованные иероглифы имеют дело с церемониальными вопросами».
Досадные удары по дешифровке со стороны лингвистов были быстро подавлены Томпсоном, и единственным лучом света в темном эпиграфическом царстве стал анализ надписей Чичен-Ицы, выполненный в 1930-е годы Германом Бейером{189}, немцем, работавшим в Средне-Американском исследовательском институте Тулейнского университета Луизианы в Новом Орлеане. Он идентифицировал повторяющиеся последовательности иероглифов, которые мы теперь определяем как сочетания знаков (рис. 33), и, хотя не претендовал на то, что действительно может прочитать или перевести эти последовательности, структурный подход, им примененный, окажется чрезвычайно плодотворным в последующие десятилетия, когда началась великая дешифровка. Бейер был очень хорошим ученым, хотя его вспыльчивый характер часто доводил коллег, например, Морли, до безумия. Когда началась Вторая мировая война, бедного немца, уже заболевшего раком, отправили в концлагерь в Оклахоме, где он умер в 1942 году.