{203}. Келли впервые применил кнорозовскую методологию в совершенно новой области — в анализе монументальных надписей[115].
В то время как классическая цивилизация майя Южных низменностей приходила в упадок, великий город Чичен-Ица в центре северной части полуострова Юкатан переживал период бурного роста. В течение нескольких десятилетий IX века на отдельных каменных притолоках высекались длинные иероглифические тексты (некоторые были опубликованы Джоном Ллойдом Стефенсом в XIX веке). Именно в этих надписях Герман Бейер выделил повторяющиеся комбинации иероглифов еще в 1930-х годах, и один из них привлек внимание Келли.
Рис. 35. Иероглиф для lak’in (лак’ин) «восток».
В этом конкретном сочетании Дэйв узнал слоговые знаки Ланды (и Кнорозова) ka [k’a], ku [k’u] и ca [ka], а также перевернутый знак дня Ахав, который Кнорозов идентифицировал как la в иероглифе для «востока», lak’in (лак’ин). Перед знаком la был заштрихованный иероглиф, который, как заключил Дэйв, был аллографом (или вариантом) «открытого» знака, прочитанного русским ученым как pa. Вместе все иероглифы составляли запись имени k’a-k’u-pa-ka-l(a) или K’ak’upakal (К’ак’упакаль) «Огненный Щит» — упомянутого в юкатанских хрониках доблестного военачальника ица. Это было огромным достижением, поскольку выяснилось, что личное имя в надписи на камне было записано писцами, соблюдавшими правила, открытые Кнорозовым. Успех Келли предвещал появление современного поколения дешифровщиков и подтвердил справедливость предвидения Стефенса, что истории, записанные в колониальных документах, могут быть каким-то образом связаны с событиями в древних городах майя.
Рис. 36. Прочтение Келли имени К’ак’упакаля в Чичен-Ице. Эти варианты написания основаны на майяском фонетическом силлабарии.
Несмотря на то, что Томпсон неодобрительно относился к тем, кто, как он считал, находились на грани сумасшествия, Келли упорствовал в своей решимости поставить фонетизм на твердую основу — как я уже говорил, под всем его ирландским озорством лежала скала здравого смысла. Когда в 1976 году, через год после смерти Томпсона, появился массивный том Келли «Дешифруя письменность майя»{204}, даже самые верные последователи Томпсона столкнулись с неопровержимыми доказательствами, что Кнорозов был прав, а Эрик полностью неправ.
Но вернемся в 1957 год. С окончанием программы археологии майя института Карнеги Томпсон покинул Соединенные Штаты и нашел себе новый дома в Саффрон-Уолдене, в графстве Эссекс, где погрузился в подготовку своего давно запланированного «Каталога иероглифов майя» — непомерной по объему работы, которая была опубликована пять лет спустя{205}. Мы продолжали переписываться, и я все пытался объяснить ему, почему я думаю, что Кнорозов и Келли в чем-то правы. Но он все еще был раздражен нашей рецензией на книгу Кнорозова и сравнением с Кирхером. 27 октября он сел печатать мне это письмо[116]:
«Дорогой Майк!
Ты не можешь поверить — безусловно нет,
когда эпохи мира громоздятся сверх меры —
нет, ты не поверишь,
что́ в своей невинности
эти старые доверчивые дети с улицы
выдумывают…[117]
И что это за дети? Не Кристофера Фрая, а шабаш ведьм, бешено скачущих в полуночном небе под командой Юрия. Дэйв Келли, который гоняется за Кецалькоатлем, Шипе, Тонатиу и Шолотлем[118]по ту сторону тихоокеанских атоллов с той же легкостью, с которой я когда-то гонялся с сачком за пестроглазками и адмиралами по известняковым карьерам той Англии, что исчезла в 1914 году, а также Берленд[119]и эти беглые монашки из «Центра Искусств Аббатства» в священном Нью-Барнете, грациозно пляшущие на пуантах на сосудах с дымящимся какао. Или трепетная, бедная, мучающаяся без секса Таня, ожидающая от оракула некогда святой Руси дрожки, которые унесут ее к чеховскому блаженству… Что ж, старый бык, конечно, должен стоять в стойле, но он не там; он спокойно пережевывает жвачку на пастбище. Я припоминаю, как два года назад все говорили, что со старым Дж. Э.С.Т. покончено; С-14[120]отправил его корреляцию на небеса, а он единственный, кто этого не знает… Что ж, как мне теперь кажется, с новыми определениями С-14 старая корреляция 11.16.0.0.0 вновь заняла свое место на вершине, где очевидно и должна находиться, если основываться на исторических, астрономических, археологических и всех прочих аргументах.
Я могу невозмутимо наблюдать за Берлендом и Дэйвом Келли, бегущими за Юрием, потому что я точно знаю, что с Юрием произойдет то же самое, что со всеми, кто пытался прочесть иероглифы подобным образом — от Сайруса Томаса до Бенджи Уорфа. Теперь, когда я обнаружил, что в письменности майя существует по меньшей мере 300 аффиксов (на сегодняшний момент их 296, и я еще не закончил), я более чем уверен, что системы, которую предлагает Юрий, никогда не существовало.
Вот почему я не должен проверять свое стариковское давление перед тем, как прочесть о последнем прорыве Юрия[121]. Наблюдая вид в стиле Констебла на славный старый дом из красного и белого кирпича на том конце долины и благополучно пережив мое возвращение в XVIII век (при условии, что временами можно очень удачно быть слепым), я все воспринимаю спокойно и продолжаю работать над своим каталогом иероглифов майя, который, я знаю, станет в будущем неиссякаемым источником для Юрия и прочих из его компании — тех, кто к своему удовлетворению докажет, что иероглифы на последнем пленнике на стеле 12 из Пьедрас-Неграса[122]гласят Epstein me fecit[123]. Вот почему у меня уже не поднимается давление, и я остаюсь в стороне от вашего Квадратного стола, ибо, как сказал поэт
Я смогу управлять бурной страстью своей,
С увяданием сил становиться мудрей,
Не от хвори слабея — от убыли дней[124].
Что ж, Майк, ты собираешься увидеть 2000 год. Наклей это письмо на форзац «Иероглифической письменности майя» и посмотри, так ли я неправ.
Твой
медленно угасающий
Эрик Т.»
Эрик был отчасти прав в одном отношении: каталог на некоторое время стал незаменимым инструментом для эпиграфистов, и последователи Юрия, конечно, его использовали, однако в конце концов он вышел из употребления. Но — вот ирония жизни! — все современные специалисты по иероглифам принадлежат к кнорозовской «компании».
В своем ответе Эрику я вновь предположил, что он не задумывался над общей теорией письма майя, выдвинутой его антагонистом, а сосредоточился только на деталях, – и вновь не был услышан. Вскоре из-под его пера появилось еще одно послание, где, в частности, говорилось:
«Спасибо за твое доброе письмо. Я думаю, что мы говорим на разных языках. Я не утверждаю, что в письме майя нет фонетического элемента, особенно ко времени написания нынешней версии Дрезденского [кодекса]. Я возражаю против подхода К., которого считаю совершенно неподготовленным. Прекрасно, может он пару раз и забил гвоздь правильно, но я вложил бы ему в уста три строки из Купера[125](хотя слово “болван” некорректно в его случае):
Я точно не всегда совсем неправ;
Все, что придумал я, сплошной обман,
Случайно может прав быть и болван».
Еще топлива было подброшено в огонь, когда вышеупомянутая статья Кнорозова в переводе моей жены в 1958 году вышла в журнале «American Antiquity»{206}. В ней уже Кнорозов уколол Томпсона:
«Некоторые авторы считают дешифровкой любую похожую на правду интерпретацию неизвестных знаков», – и продолжил: «В отличие от определения значения отдельных иероглифов при помощи косвенных указаний, дешифровка — начало точного фонетического прочтения слов, записанных в иероглифической форме. В результате дешифровки изучение текстов становится разделом филологии».
Другими словами, Кнорозов отказывал Томпсону в любых заслугах как дешифровщика. В качестве примера томпсонского «метода» Кнорозов привел интерпретацию Эриком иероглифической комбинации, означающей «собака», уже прочитанной Кнорозовым как tzul (цуль). Она состоит, напомню, из двух знаков, один из которых выглядит как ребра и позвоночник животного. Томпсон говорит, что это метафорический знак для обозначения собаки, потому что в мезоамериканской мифологии собака сопровождает тени мертвых в загробный мир, – едва ли это случай дешифровки в кнорозовском определении. Кстати, обсуждаемый иероглиф является прекрасным примером ребусного происхождения фонетических знаков, поскольку в юкатекском языке майя tzul (цуль) означает и «собака», и «позвоночник», конечным результатом чего является слоговой знак tzu[126].
Нарастающее раздражение и горечь Томпсона красноречиво раскрываются в комментарии, опубликованном им в том же году{207}