Pop (Поп) по Ланде (первый месяц) продублирован знак, который, как выяснил Флойд Лаунсбери, читается po-p(o). Эрик снял все эти знаки в издании «Иероглифической письменности майя» 1950 года.
Зачем и почему, спрашиваю я, он бы это сделал, если бы не распознал и не подверг собственной цензуре фонетическую запись, то есть то, что Кнорозов назвал бы фонетическим подтверждением? Похоже, Эрик развлекался подобными фонетическими идеями по крайней мере года за два до того, как на сцене появился Кнорозов, а затем отказался от них, поскольку они не соответствовали его концепции «мешанины» в письменности или идее метафорограмм. Неистовость залпов, которыми Томсон палил по Кнорозову, говорит мне, что он понимал, что был неправ, и очень сильно неправ. Но, объявив войну рецензией в «Yan», он уже не мог ее отменить.
Так что Томпсон, как и Зелер до него в споре с Сайрусом Томасом, если и одержал победу, то весьма сомнительную. Да и была она очень непродолжительной: менее чем через четыре года целых 135 участников посетят конференцию по фонетизму в иероглифической письменности майя в Олбани. Солнце эры Томпсона зашло.
Глава 7Эра Проскуряковой: майя появляются в истории
Это царь Петр Великий сослал Проскуряковых в Сибирь. В июне 1698 года (через год после падения последнего независимого царства майя в Тайясале[130]) стрельцы, эти русские мушкетеры, восстали против молодого деспота; тот стрелецкий бунт увековечен в опере Мусоргского «Хованщина»[131]. Но стрельцы потерпели неудачу и были подвергнуты страшным наказаниям; немногие счастливчики были сосланы, в том числе предок женщины, чье блестящее исследование внесет древнюю цивилизацию майя в анналы мировой истории{216}.
Татьяна Проскурякова родилась в 1909 году в Томске, тогда крупнейшем городе Сибири{217}. Томск лежит в верховьях Оби, на ответвлении железной дороги, ведущей на север от Транссибирской магистрали. Несмотря на свою удаленность от Санкт-Петербурга и Москвы, в начале прошлого века это был вовсе не приграничный городок: в нем был университет, музеи, библиотеки и научные общества. Семья Тани принадлежала к тому великому классу интеллигенции — ученых, писателей, учителей и т. д., что обеспечил дореволюционной России расцвет искусства и науки.
Авенир Проскуряков, ее отец, был химиком и инженером, дед по отцовской линии — Павел Степанович Проскуряков — преподавал естественные науки, а мать, Алла Некрасова, дочь генерала, была врачом. В 1915 году Авенир Павлович был включен в состав комиссии по проверке качества боеприпасов и другого оборудования, предназначенного для военных поставок в Россию, и должен был отправиться в Соединенные Штаты. Семья уже отплывала из Архангельска, когда корабль застрял во льдах, обе девочки — старшая Ксения и младшая Татьяна — заболели скарлатиной и дифтерией (а Ксения к тому же подхватила и корь!). Пришлось везти их назад по льду, и мать с дочерьми покинули Россию только к следующему лету[132].
Их целью была Филадельфия. После революции 1917 года она стала их постоянным домом. Проскуряковы вошли в круг русской белоэмигрантской интеллигенции. То была привычная им среда, в которой они жили в Томске. Таня и ее сестра поступили в начальную школу, и одноклассники прозвали Таню «герцогиней» — не из-за какой-то особой ее гордости, а потому, что поняли, что она превзойдет их всех. И если в первое время у Таниного английского был русский акцент, она вскоре от него избавилась: когда я познакомился с ней, она говорила на американском английском Восточного побережья совершенно свободно, но навсегда сохранила способность говорить на родном языке и писала по-русски в хорошем досоветском стиле.
Когда в 1930 году Таня окончила университет штата Пенсильвания, получив степень в области архитектуры, в стране только что началась Великая депрессия и рабочих мест по ее новой профессии почти не было. Некоторое время она работала в универмаге Филадельфии, а затем от скуки начала за гроши делать рисунки для одного из кураторов университетского музея.
Рисунки артефактов Тани привлекли внимание Линтона Саттертуэйта-младшего, долговязого археолога с вечной трубкой в зубах, который стал директором масштабной программы раскопок музея в Пьедрас-Неграсе — разрушенном городе майя классического периода на правом берегу реки Усумасинты в Гватемале. Саттертуэйт искал художника, чтобы подготовить рисунки архитектурных реконструкций, обнаруженных на городище, и Таня получила работу. Ей обеспечили проезд и подъемные, но не платили зарплату — это были трудные времена и для музеев. Так началась жизнь Тани как майяниста.
Напомню: строптивый австриец Теоберт Малер исследовал Пьедрас-Неграс в конце XIX века и сделал для музея Пибоди великолепные фотографические изображения роскошных каменных монументов — стел и притолок, но памятник по-прежнему был (да и сейчас остается) в полуразрушенном состоянии[133]. «Пен» копал в «П.Н.» (то есть университет Пенсильвании в Пьедрас-Неграсе) с 1931 года, и Таня работала там под руководством Саттертуэйта с 1934 по 1938 год. Условия в археологических экспедициях варьируются от спартанских и даже отвратительных на одном конце шкалы комфорта до роскошных на другом. К какой категории относился Пьедрас-Неграс, сомнений нет: говорят, мальчик-слуга в форме каждый вечер подавал археологам коктейли (Саттертуэйт любил сухой мартини). Не знаю, насколько это правда, но в любом случае Тане повезло работать на очень компетентного археолога с суховатым чувством юмора и довольно хорошо разбирающегося в иероглифах.
Задача Тани состояла в том, чтобы реконструировать древний облик здания P-7 и панораму Акрополя, каким он мог бы выглядеть в позднеклассическое время. На ее акварельном рисунке изображены пирамидальные храмы и дворцовые постройки, облицованные блестящим белым штуком, на фоне реки Усумасинты, вьющейся меж покрытых джунглями холмов. В соответствии с тогдашними представлениями о том, что классические города были полупустыми «церемониальными центрами», помимо безлюдья внимание зрителя привлекают ряды стел, стоящих группами перед двумя пирамидами и обрамляющих широкую лестницу. Наша молодая художница, должно быть, запечатлела эти группы стел в уголках своего сознания, и там они будут храниться до тех пор, пока Таня не приступит к своим выдающимся исследованиям в Кембридже.
Саттертуэйт был одним из тех ученых, которые большую часть своих знаний уносят с собой в могилу. Он опубликовал очень мало, а то, что увидело свет, написано столь коряво и двусмысленно, что и экспертам трудно понять его аргументы. В разговоре со мной Томпсон как-то иронически заметил, что даже он так и не смог дочитать до конца работу Саттертуэйта «Основные понятия и структура календарной арифметики майя»{218}. Тем не менее, судя по всему, Саттертуэйт был отличным учителем и великодушным коллегой, который непредвзято относился к иной, чем его, точке зрения и не воспринимал все, что сказал Томпсон, как евангельскую истину. Хотя Саттертуэйт никогда не расшифровал ни одного иероглифа майя, он был уважаемой фигурой в майянистике.
Воссозданная Таней панорама Акрополя привела в невероятный восторг темпераментного Сильвануса Морли из института Карнеги. Он мечтал, чтобы Таня провела целую серию реконструкций наиболее значимых памятников, и в 1939 году с этой целью отправил ее в Копан. Таня стала полноправным сотрудником института Карнеги, впервые в жизни с настоящей зарплатой, и будет работать там всю оставшуюся жизнь.
Копан в конце 1930-х годов, должно быть, был еще тем местечком. Программой раскопок и реставрации института Карнеги руководил колоритный норвежец Густав Стрёмсвик, или Гас.
Мельком я уже говорил, что лет десять назад Гас и еще один из членов экипажа отстали от своего корабля. Несколько дней спустя на берег выбросило два изуродованных трупа, и все решили, что это и были матросы-дезертиры. Говорят, что каждый год Гас ездил на кладбище Прогресо, чтобы поплакать на своей могиле.
В поисках работы Гас добрался до Чичен-Ицы, где, как он слышал, вели раскопки гринго, и Морли поручил ему ремонтировать экспедиционные грузовики, поскольку Гас был не только опытным моряком, но и прекрасным механиком и инженером.
Вскорости Стрёмсвик стал заниматься раскопками и реконструировать здания в Чичен-Ице. Его таланты в этой области побудили Морли и Киддера включить его в Копанский проект, где он оказался одним из лучших полевых археологов в штате института Карнеги. Ян Грэм в своих воспоминаниях описывает такую сцену:
«Проскурякова в одиночку отправилась в Копан и, оказавшись там, обнаружила, что жизнь в лагере явно была дикой. Будучи воспитанной в приличном европейском доме, она была шокирована батареей бутылок, выставленных на столе в столовой, тем более когда узнала, насколько потребление их содержимого оживляло вечерние игры в покер, особенно по субботам. Однажды воскресным утром, раздосадованная тем, что мужчины так долго спят, она открыла дверь комнаты Густава Стрёмсвика и запустила туда его попугая. Вскоре все услышали двойной громкий вопль: попугай стал выщипывать Стрёмсвику усы»{219}.
Любительский фильм, снятый Джоном Лонгйиром[134], когда он был аспирантом в Гарварде и готовил диссертацию по керамике Копана, показывает молодую и прекрасно выглядящую Таню, которая попивает пиво из бутылки, так что, должно быть, она все-таки адаптировалась к непривычному режиму лагеря.