ix (иш) «госпожа…», и такое употребление было засвидетельствовано на постклассическом Юкатане. Женщина на стеле 1 стоит одна, а на стеле 3 рядом с ней сидит маленькая фигура в мантии с датой рождения на 33 года позже первой и с собственным именем, начинающимся с женского префикса. Из этого мог быть только один вывод: портреты на обеих стелах изображают одну и ту же женщину, несомненно, жену мужчины, чье изображение находится на лицевой стороне, а маленькая фигура — ее дочь. Таким образом, делает вывод Таня, памятники фиксируют жизнь реальных людей и упоминают их имена и титулы.
Рис. 38. Префикс ix (иш) для женских имен и титулов.
Как и многие великие открытия, открытие Тани было так просто и так очевидно, что уму непостижимо, как эпиграфисты вроде Морли и Томпсона, годами располагавшие теми же данными, не наткнулись на него. Таня была права, когда сказала: «Задним числом идея о том, что тексты майя записывают историю, называя правителей или властителей городов, кажется настолько естественной, что странно, что ее прежде тщательно не исследовали»{225}.
По правде говоря, и раньше раздавались голоса, высказывавшие эту идею, но то были голоса вопиющих в пустыне. Помните, что Стефенс говорил о Копане еще в 1841 году? «Я верю, что его история высечена на его памятниках». В его дни еще нельзя было прочитать или понять ни одну из дат на каменных скульптурах классических городов. Но в 1901 году богатый бостонский аристократ Чарльз Боудич, ангел-инвестор экспедиций музея Пибоди в Центральную Америку и авторитет в хронологии майя, сказал, комментируя отчет Теоберта Малера о Пьедрас-Неграсе и его монументах: «Давайте предположим, что первая дата на стеле 3 обозначает рождение, вторая — инициацию в возрасте 12 лет и 140 дней или в период полового созревания в этих теплых климатических условиях, третья — избрание вождем в возрасте 33 лет и 265 дней, а четвертая — его смерть в возрасте 37 лет и 60 дней»{226}. После такого же толкования стелы 1 он спрашивает: «А не могли ли два человека, изображенные на этих стелах, быть близнецами с одинаковым днем рождения?»
Дэвид Келли так прокомментировал этот отрывок: «Если бы Боудич или какой-нибудь современный ему ученый решился проверить иероглифический контекст этой сильной идеи, ученые, исследующие письменность майя, могли бы сберечь лет шестьдесят, которые потратили на сомнительные астрономические интерпретации»{227}.
Еще в 1910 году Герберт Спинден, пионер в изучении искусства майя и в этом отношении предшественник Проскуряковой, по-новому взглянул на темы майяской скульптуры{228}. «Судя по резным изображениям, – писал он, – многие монументы южных майя являются памятниками завоеваний», изображающими как победителей, так и побежденных. «Теперь очевидно, что присутствие вассалов и повелителей на монументах увеличивает вероятность того, что они отмечают фактические исторические события и что на них изображаются реальные исторические персонажи».
Затем Спинден обратил внимание на стелу 12 из Пьедрас-Неграса, на которой изображен военачальник, склонившийся над связанными пленниками и охраняемый, как считал Спинден, двумя воинами (на самом деле это сахали, вспомогательные военные предводители). На телах победителей и жертв или рядом с ними располагаются группы иероглифов, так что «представляется разумным предположить, что там записаны имена людей и мест». Удивительным образом, как указал мне Дэвид Стюарт, в этой же статье Спинден выделил иероглифическое сочетание в виде головы летучей мыши, встречающееся на этом и многих монументах не только в Пьедрас-Неграсе, но и в других городах, которое «может иметь некоторое общее значение типа “здесь идет имя”». Почти восемьдесят лет спустя сам Стюарт идентифицировал это сочетание как вводящее имя резчика.
Спинден предвосхитил многое, что сегодня мы считаем само собой разумеющимся. Воистину трагедия, что столько его идей о мезоамериканской цивилизации было проигнорировано и отброшено в эру Томпсона только потому, что он всю жизнь придерживался схемы корреляции майяского и христианского календарей Морли, оказавшейся несостоятельной. Я познакомился со Спинденом, когда тот был глубоким стариком, но когда-то это был по-настоящему оригинальный мыслитель.
Хотя мы думаем о позднем Сильванусе Морли как о лидере антиисторической, «времяпоклонческой» школы, ранний Морли придерживался другого мнения. Под впечатлением многочисленных испанских сообщений, что поздние майя до Конкисты хранили подробные истории в своих складывающихся книгах, Морли писал в 1915 году: «По этой последней причине автор считает, что практика записи истории в иероглифической письменности возникла наряду со многими другими обычаями в Южной области, и, следовательно, надписи на памятниках южных городов, вероятно или по крайней мере частично, имеют исторический характер»{229}.
Как полагали Томпсон и постаревший, но отнюдь не помудревший Морли, классические майя были непохожи на другие цивилизованные народы и даже на мезоамериканских соседей, таких как миштеки, чья страсть к собственной истории отражена во многих поздних кодексах. Опять же, Томпсон мог убедить себя и коллег, того же Морли, например, в чем угодно, если это совпадало с его собственными предубеждениями и пристрастиями. В 1950 году в своей «Иероглифической письменности майя» он утверждал:
«Я не верю, что на монументах записаны исторические события. Почти полное отсутствие дат, общих для двух городов, помимо конца периодов… вызвано, я полагаю, почти безграничной возможностью выбора дат при сборе информации об окончаниях катунов. Жрец в одном городе, оценивая аспекты конца катуна, уделял больше внимания лунным влияниям и, соответственно, при выборе дат руководствовался ими, а жрецы в других городах, возможно, рассматривали как первостепенные солнечные влияния и отбирали даты с учетом этого»{230}.
Искусно разработанная, но совершенно ошибочная теория детерминант Типла, объясняющая даты, отличавшиеся от круглых, как поправки к солнечному году в календаре, навсегда покорила Томпсона. Он просто не мог представить жрецов — предков Хасинто Куниля — записывающими мирскую историю. По мнению Эрика, даже сцены, изображающие жертвоприношение пленников, могли быть только религиозными по своей сути, а не в ознаменование победы. Как и марксисты, о которых он так много думал, Эрик всегда находил то, что, по его мнению, было для него самым важным.
Реакция Томпсона на ересь Тани 1960 года была неожиданно мягкой, несмотря на крушение одного из столпов, поддерживавших его общие взгляды на майя. Однажды Таня сказала Питеру Мэтьюзу, как сильно переживала, что не успела вовремя сообщить Эрику о своих открытиях, чтобы тот исправил предисловие к переизданию «Иероглифической письменности майя» в 1960 году и тем спас себя от последующего конфуза. Когда она дала читать ему свою еще не опубликованную статью, Эрик сразу же ответил: «Этого не может быть!» Но после того, как забрал статью домой и прочитал той же ночью, на следующее утро полностью изменил свое мнение: «Конечно, вы правы!»{231} Хотя Таня была русской, она не казалась ему «красной угрозой».
Читатель может заметить, что великий прорыв Проскуряковой имел мало общего с языком майя: для ее непосредственной цели было неважно, написаны ли тексты на шведском или суахили, поскольку ее подход был чисто структурным. И она была не единственным эпиграфистом, сосредоточившимся на смысле и интерпретациях, а не на чтении на том или ином языке майя. Ей был интересен подход Кнорозова и проблемы лингвистической дешифровки, но в ее собственных исследованиях они играли небольшую роль, а с годами она и вовсе потеряла к ним интерес.
То же самое можно сказать и о ее друге Генрихе Берлине, немецком оптовом торговце бакалейными товарами, который сбежал в Мехико от преследований Гитлера в 1930-е годы. В качестве хобби Берлин много лет анализировал структуру надписей Паленке, что было относительно легко благодаря высокому качеству эпиграфических материалов Альфреда Моудсли и новым надписям, найденным в 1940-х и 1950-х годах Альберто Русом и другими мексиканскими археологами.
Наиболее впечатляющей находкой Руса, имевшей поистине космические масштабы, было открытие склепа и саркофага в самой большой пирамиде Паленке — Храме Надписей. Это открытие сыграет важную роль на следующем этапе нашей истории, но об этом поговорим позже. Здесь же достаточно сказать, что на сторонах саркофага были вырезаны человеческие фигуры, сопровождаемыми иероглифами, и в 1959 году, за год до статьи Тани, Берлин предположил, что эти иероглифы были именами предков человека, похороненного в столь впечатляющей позднеклассической гробнице{232}. Другими словами, надпись должна была быть исторической.
В 1940 году Морли еще мог заявить, что «автор сильно сомневается, что какой-то топоним когда-либо будет найден в каменных надписях майя»{233}. Но в 1958 году во французском журнале «Journal de le Société des Américanistes» появилась небольшая статья, в которой сообщалось об открытии того, что получило название «эмблемные иероглифы» из-за отсутствия более подходящего термина{234}.
Эмблемные иероглифы состояли из трех частей:
1) так называемый «суперфикс в виде иероглифа бен-ич», значение и чтение которого будет установлено только несколько лет спустя;