2) специальный префикс, который Томпсон (как оказалось, ошибочно) связал с водой, и
3) главный знак, который, как понял Берлин, варьируется в зависимости от города, с которым он связан.
Это было действительно важное открытие, имевшее далеко идущие последствия для будущих исследований майя, но оставалось неясным, и дискуссия идет до сих пор, отражают ли эмблемные иероглифы топонимы, или имена богов-покровителей городов, или управлявшие ими династии.
Как бы то ни было, Берлин преуспел в выделении эмблемных иероглифов для Тикаля, Наранхо, Йашчилана, Пьедраса-Неграса, Паленке, Копана, Киригуа и Сейбаля (рис. 39), а теперь нам известны и многие другие. Иногда в надписях одного города может использоваться более одного эмблемного иероглифа: например, в Йашчилане их два, как и в Паленке. Более того, Берлин не преминул указать, что время от времени эмблемные иероглифы одного города будут появляться в надписях другого, указывая на какую-то связь между ними, и намекнул, что изучение распределения эмблемных иероглифов может позволить провести анализ политической географии майя.
Как и Герман Бейер до него, Берлин интересовался структурой текстов и выделением повторяющихся последовательностей. Он увидел, что эмблемные иероглифы иногда ассоциировались с тем, что он называл «бесполезными катунами» — иероглифами двадцатилетних календарных периодов, сопровождаемыми «суперфиксами в виде иероглифа бен-ич» и числительными префиксами, но не дал им никакого объяснения. Задача выяснить значение «катунов бен-ич» (так позднее стали называть «бесполезные катуны») и найти личные имена, которые появились вместе с ними и с эмблемными иероглифами, досталась Тане.
Берлин продолжал публиковать дальнейшие исследования о текстах Паленке. Одним из его выдающихся достижений было обнаружение «паленкской триады» богов{235}, которая, как мы увидим, играет крайне важную роль в мифологической истории этого города. Значительная часть его работы стала основой для блестящих фонетических исследований Флойда Лаунсбери в следующие десятилетия. Я спрашивал людей, которые знали Берлина (он умер в 1987 году), почему сам Берлин не интересовался фонетическим анализом, подобным тому, который был предложен Кнорозовым, почему не уделял достаточного внимания проблемам лингвистической дешифровки, и Линда Шили сказала мне, что, по словам самого Берлина, «он был слишком стар для таких вещей».
Рис. 39. Великое открытие Берлина — эмблемные иероглифы:
а, б) Паленке; в, г) Йашчилан; д) Копан; е) Наранхо; ё) Мачакила; ж) Пьедрас-Неграс; з) Сейбаль; и) Тикаль.
Но возраст Берлина — не объяснение причины. В 1969 году он опубликовал в журнале «American Antiquity» короткую и недовольную рецензию на мою книгу «Майя», которая ему явно не понравилась (коли на то пошло, похоже, он не одобрил ни одну из моих работ, а поскольку я никогда его не знал, это не могло быть основано на личной неприязни){236}. Вот его прощальный выстрел:
«Ко кратко рассматривает тему иероглифического письма майя и позиционирует себя как горячий последователь фонетических слоговых чтений, предложенных Юрием Кнорозовым. К сожалению, Ко не упоминает о серьезной критике кнорозовского подхода Эриком Томпсоном, что наводит читателя на мысль, что таковой подход бесспорно является положительным достижением в дешифровке иероглифов майя, что, по мнению рецензента, неверно».
В своей враждебности к подходу Кнорозова Берлин был, по крайней мере, последовательным. Его прощальная работа в эпиграфике появилась в 1977 году и называлась «Знаки и значения в надписях майя»{237}. Напрасно искать в ней упоминания о публикациях Кнорозова или чего-то в том же духе — подозреваю, вероятность того, что древние майя действительно говорили на языке майя, для Берлина не имела никакого значения.
Поворачивая на северо-запад, к прибрежной равнине Мексиканского залива, река Усумасинта делает небольшую петлю. В этой петле на мексиканской стороне границы между Мексикой и Гватемалой находится классический город Йашчилан, который исследовали в XIX веке Малер и Моудсли. По типично майяской традиции город стоит на естественных террасах и крутых холмах, возвышающихся над рекой, и славится красотой рельефных скульптур, лучшие из которых были вывезены Моудсли в Британский музей. Помимо стел и иероглифических лестниц большинство резных изображений в Йашчилане находятся на нижней и передней сторонах плоских известняковых притолок, венчаюших дверные проемы наиболее важных храмов.
Опираясь на великолепную графическую и фотографическую документацию, оставленную Моудсли и Малером, Проскурякова переключила внимание с Пьедрас-Неграса на рельефы Йашчилана, которые она лишь кратко затронула в статье 1960 года, но подробно проанализировала в 1963 и 1964 годах. В ту пору Таня была на пике своих научных сил{238}. Она разработала династическую историю для этого города майя, но ограничилась коротким, чуть более столетия промежутком, когда была высечена бо́льшая часть скульптур Йашчилана и возведены основные здания. Этот культурный всплеск был заслугой двух агрессивных и воинственных лидеров VIII века, причем у обоих в именные иероглифы входила голова ягуара. Старшего из этой пары Таня условно назвала «Щит-Ягуар», поскольку перед головой ягуара стоял какой-то знак, напоминающий щит. «Щит-Ягуар» прожил очень долгую жизнь и умер, когда ему было далеко за девяносто. Ему наследовал сын, которого Таня назвала «Птица-Ягуар» и чей именной иероглиф начинался с изображения какой-то птицы, скорее всего, голубой котинги[135].
Рис. 40. Правители Йашчилана: а) «Щит-Ягуар»; б) «Птица-Ягуар».
В результате своего исследования Таня пришла к четырем выводам:
во‑первых, показала, что за личными именами правителей обычно следовал эмблемный иероглиф данного города;
во‑вторых, решила проблему «катунов бен-ич» Берлина (рис. 41): они информируют читателя, на каком катуне (двадцатилетии) жизни был правитель, когда происходило такое-то событие, считая от даты его рождения (я, Майкл Ко, пишу эту книгу на своем пятом катуне, потому что мне сейчас восемьдесят один);
в‑третьих, Таня установила, что военные события, связанные с захватом пленников и часто встречающиеся в надписях Йашчилана, всегда записаны иероглифической комбинацией, для которой она принимает чтение Кнорозова chukah (чуках) — прошедшее время глагола chuk (чук) «захватить в плен»;
наконец, в‑четвертых, Таня определила, что на притолоках иногда воссозданы обряды кровопускания, как, например, на знаменитой притолоке 24, где изображена жена «Щита-Ягуара», продевающая веревку с шипами через язык в годовщину рождения своего мужа, и выделила иероглиф, обозначающий этот отвратительный, но важный обряд.
Рис. 41. «Катуны бен-ич» (или возраст в двадцатилетиях): а) второй катун; б) третий катун; в) четвертый катун.
Теперь даже для самых невежественных в лингвистике майянистов становится до смешного просто просмотреть текст и интерпретировать сцену на притолоке 8 из Йашчилана, отмечающую победу на поле битвы 9 мая 755 года. На ней «Птица-Ягуар» и его спутник, ныне известный как К’ан-Ток, один из его военных предводителей, или сахалей[136], захватывают пленников. Богато одетый «Птица-Ягуар» держит за запястье своего пленника, менее роскошно одетый спутник — за волосы своего. Несчастные пленники опознаются по именам, вырезанным на их бедрах, как предполагал еще Спинден. Текст начинается в верхнем левом углу с циклической даты 7 Имиш 14 Сек (буквально «день 7 Имиш, 14-е число месяца Сек»), за которой следует глагол chukah (чуках) «он захватил». После этого идет имя пленника «Птицы-Ягуара». В верхней части правого столбца находится сочетание иероглифов, которое мы теперь читаем (фонетически) как u ba-k(i), u bak (у-бак) «его пленник», а заканчивается предложение именем «Птицы-Ягуара» и эмблемным иероглифом Йашчилана. Более короткий текст в центре притолоки содержит имена боевого соратника «Птицы-Ягуара» и его пленника.
Как известно читателю из главы второй, языки майя характеризует порядок слов «глагол — объект — субъект», или ГОС, в предложении с переходными глаголами, в отличие от нашего порядка СГО («субъект — глагол — объект»). Именно так ведет себя иероглифическое предложение на притолоке 8, как и в большинстве текстов в надписях, которые упоминают переходные действия[137]. Вполне естественно, что лингвисты майя из различных университетов, которые помалкивали, пока их коллег громил Томпсон, начали прислушиваться к тому, что происходит в эпиграфическом мире. К их удивлению, оказалось, что, как и предсказывали Уорф и Хилл, классические надписи отражали язык майя и этому были прямые доказательства.
Итак, плацдарм для согласованной атаки на классические надписи майя городов низменностей был подготовлен.
Рис. 42. Притолока 8 из Йашчилана, военный памятник «Птицы-Яуара».
Но остановимся ненадолго и посмотрим, с чем эпиграфисты имели дело в 1960-е годы. Учитывая, что археологи института Карнеги трудились на ниве майянистики почти полвека, логично ожидать, что они создали обширный корпус всех известных монументальных текстов майя подобно египетскому корпусу, выпущенному учеными Наполеона всего за несколько лет. Можно также предположить, что институт Карнеги пошел по стопам Моудсли и нанял штат первоклассных фотографов и художников, единственной задачей которых было опубликовать все известные надписи, которые еще не появились в «Биологии Центральной Америки». Однако ни Морли, ни Томпсон — два ведущих эпиграфиста института Карнеги — не чувствовали ни потребности, ни необходимости запустить такую программу. Как я уже говорил, «Надписи Петена» Морли являются печальным примером отхода от высокого уровня «Биологии Центральной Америки» Моудсли. Прекрасные фотографии Малера, опубликованные музеем Пибоди в начале прошлого века, оказались полезными для Проскуряковой, когда она работала над текстами Пьедрас-Неграса и Йашчилана, но ничто не заменит изображения, которое включает подробную и точную прорисовку рельефной надписи и ее фотографию в том же масштабе.