Если быть совсем уж въедливым, одной из причин могла быть и неудача Морли и Томпсона в дешифровке иероглифов майя. Подобно собаке на сене, оба, возможно, решили, что, если уж они не смогли разгадать письменность майя, то не следует облегчать работу и другим. Вряд ли Томпсон испытывал удовольствие при мысли о нынешних или будущих Келли и Кнорозовых, обладающих доступом ко всем письменным записям его майя.
Летним вечером 1969 года в моем доме в Нью-Хейвене зазвонил телефон. Звонил мой старый друг Стэнтон Кэтлин из нью-йоркского Центра межамериканских отношений. Стэнтон был помощником директора Йельской художественной галереи, когда я впервые приехал в Нью-Хейвен в 1960 году, и искренне увлекался искусством Латинской Америки. Он сообщил мне, что фонд Стеллы и Чарльза Гутманов заинтересован в крупном финансовом вложении в дешифровку иероглифов майя, в частности, предлагает помочь с высокоскоростными компьютерами. Что я об этом думаю и есть ли у меня какие-либо предложения?
Я не задумываясь ответил: «Заниматься сейчас компьютерами — это выбрасывать деньги на ветер. Это уже попытались сделать в Советском Союзе, но не сработало, как ясно показал Кнорозов. Во всяком случае, это означает поставить телегу перед лошадью, потому что единственное, что сейчас сдерживает прогресс дешифровки, – это отсутствие настоящего корпуса надписей майя. Почему бы вам не создать и не профинансировать программу, которая позволит сделать пригодными для использования все надписи, которые еще должным образом не задокументированы?»
Стэнтон вновь связался с Гутмановским фондом, и было решено создать консультативный комитет, который соберется в Нью-Йорке. По моему предложению в состав комитета вошли Таня Проскурякова (естественно), Флойд Лаунсбери из Йеля и Гордон Экхольм[138], куратор в Американском музее естественной истории. Мы встретились и без всяких разногласий решили, что «добывать эпиграфический бекон» (как мы помним, любимая фраза Морли) будет Ян Грэм, британский исследователь и поклонник культуры майя. Его рекомендации были превосходны: участвуя в ряде исследовательских экспедиций, он обнаружил множество новых археологических памятников в малоизвестных районах Петена, куда добраться можно было только пешком или верхом на мулах. Что еще более важно, он возродил высокое качество документации, отвечавшее стандартам, установленным его соотечественником Альфредом Моудсли. Это был именно тот человек, который должен был начать работу по созданию корпуса{239}.
В сентябре Грэм подал заявку в фонд, и, когда она была утверждена, работа над корпусом началась. Принимая во внимание, что Грэм жил в Кембридже в штате Массачусетс, мог работать в музее Пибоди и был тесно связан с Проскуряковой, комитет решил, что музей и должен стать штаб-квартирой проекта. Именно туда институт Карнеги сдал на хранение свои обширные архивы фотографий и заметок после того, как в 1958 году бюрократы в Вашингтоне решили свернуть всю археологическую деятельность. Но превосходная документация, что велась в ходе реализации масштабной программы университета Пенсильвании в Тикале, и великолепные прорисовки рельефов Паленке, которые появятся вскоре, дали майянистам материал для анализа, сравнимый с «Описанием Египта», ставшего основой для дешифровки Шампольона.
Есть китайское проклятие, которое гласит: «Чтоб ты жил в интересные времена!». Для американского академического ученого, как я, 1960-е и начало 1970-х годов, безусловно, были именно таким временем. Эти годы были отмечены массовыми беспорядками студентов, выступавших за гражданские права чернокожих в Америке и против войны во Вьетнаме. Даже в кампусе Йельского университета, еще не затронутом вспышками насилия, охватившего другие университеты, нелегко было уединиться в башне из слоновой кости и сосредоточиться на событиях прошлого и изучении письменности людей, живших в лесах Центральной Америки более тысячи лет назад. Но и я одно время оказался в центре урагана: лидер студенческой забастовки, которая парализовала Йельский университет в мае 1970 года, был студентом департамента антропологии, который возглавлял я, непосредственно отвечая за сохранность трех зданий. В первый день мая на улицы Нью-Хейвена вышли тысячи экстремистски настроенных демонстрантов с призывами сжечь все до основания, так что национальная гвардия даже получила приказ занять позиции вокруг кампуса.
И все же для меня, как и для многих моих коллег, это был в каком-то смысле самый интеллектуально стимулирующий период, который я когда-либо переживал, каким бы сложным он ни был. Эти длинноволосые студенты доставляли немалое беспокойство, но у них были подлинно пытливые умы.
Во второй половине 1960-х годов я был погружен в изучение цивилизации ольмеков, предшествующей майя, и под моим руководством велись масштабные раскопки археологического памятника Сан-Лоренсо-Теночтитлан на побережье Мексиканского залива в Мексике. Но я не утерял связь с майянистикой и понимал, что в ней разворачивались захватывающие события. С подачи моих студентов, особенно Дэвида Джоралемона, я увлекся ольмекской и майяской иконографией, и мне представлялось, что пришла пора развивать иконографические исследования майя наряду с эпиграфическими. Иными словами, пришло время не для политической революции, которую так уверенно предсказывали многие из наших учеников-идеалистов (а вместо этого получили Уотергейт), а для революции в моем собственном узком интеллектуальном мирке, для революции в понимании самой развитой доевропейской культуры Западного полушария — классических майя. С падением влияния Томпсона и восхождением звезды Кнорозова, особенно популярного среди лингвистов, филологи и историки искусства уже были готовы объединить усилия со специалистами по эпиграфике. В свою очередь, выявление исторического содержания иероглифических надписей открывало для всех нас безграничные возможности. Что-то должно было случиться.
И это случилось прямо перед Рождеством 1973 года в самом прекрасном из городов майя — Паленке.
Глава 8Люди Пакаля
«Паленке, самый таинственный из всех городов майя, хранит свои секреты более двенадцати столетий. Это место окутано аурой, которая так трогает и неотразимо притягивает. Его загадочная архитектура сродни моцартовской роскоши мелодий и классической элегантности — она поет, она не немая, как тяжелая и консервативная архитектура большинства других городов классических майя. Мягкий паленкский известняк изваяний просто светится оригинальностью и гармонией. Многовековое присутствие строителей города ощущается всеми, кто погружается в атмосферу Паленке»{240}.
Джилетт Гриффин из Принстона, автор этого поэтического описания, – человек эмоциональный, но его восторг не преувеличен. Более двух столетий несравненная красота этого классического города, расположенного на западном краю низменных областей майя, вдохновляла путешественников на строки, подобные этим.
Расположенный в предгорьях Сьерра-де-Чьяпас, в окружении высоких тропических лесов город занимает стратегическое положение над обширной равниной Усумасинты. К началу VII века местные архитекторы научились создавать обширные постройки с изящными сводами и кровельными гребнями, придавая городским сооружениям простор, которого не хватает массивным дворцам и храмам других майяских городов. И под эгидой двух своих величайших царей художники Паленке достигли таких высот мастерства в искусстве рельефной резьбы и лепнины, какие редко встретишь в других районах земли майя. Именно эти рельефы с их сложными сценами и длинными иероглифическими текстами так очаровали Антонио дель Рио и его художника Рикардо Альмендариса, эксцентричного романтика Вальдека, отцов-основателей археологии майя Стефенса и Казервуда, и Альфреда Моудсли.
Однако, как мы помним, задолго до того, как великолепные материалы Моудсли были собраны в конце XIX века, Константин Рафинеск связал тексты Паленке (тогда называвшегося Отулум — по названию ручья, протекающего через руины) с Дрезденским кодексом. Он предположил, что эта письменность когда-нибудь будет переведена, поскольку на языке майя, утверждает Рафинеск, все еще говорят в районе Отулума.
Пророческие слова!
Весь город теперь нанесен на карту в мельчайших деталях. Мы знаем, что он большой, хотя центр, который видят толпы современных туристов, относительно компактен. Среди скоплений зданий высится Дворец — огромный лабиринт длинных построек с внутренними дворами, возведенный сменявшими друг друга правителями. Роскошные, покрытые штуком пилястры этих построек просто ошеломили Стефенса и других ранних путешественников. Над дворцом возвышается уникальная башня Паленке, с вершины которой открывается потрясающий вид на руины и окрестности.
К юго-востоку от Дворца находится «Группа Креста», в которой доминирует Храм Креста, названный так из-за мирового дерева крестовидной формы, изображенного в центре рельефа в святилище на вершине храма. Из-за этого изображения на майя словно наложено проклятие — столько фантастических теорий на эту тему рождено сумасшедшими или полусумасшедшими дилетантами. Рельеф Храма Креста тоже был частым объектом безумных идей: в 1956 году мы с женой сидели в кафе Мериды рядом с американцем, который называл себя апостолом церкви Иисуса Христа Святых последних дней и заверял нас, что Иисус вернулся на землю после распятия и проповедовал толпам индейцев перед Храмом Креста.
Если оставить в стороне фантастические выдумки, три храма «Группы Креста» выстроены по единому шаблону: в каждом есть внутреннее святилище с кровлей и большим внутренним рельефом из известняка, на котором изображены две богато одетые фигуры, высокая и низкая, перед неким ритуальным объектом. Сопровождающие иероглифические тексты очень длинные и сложные и содержат большое количество дат. Кто эти персонажи и о чем говорится в текстах? Поколения эпиграфистов не смогли дать этому объяснения.