После Пёрл-Харбора он был призван в армию, и, поскольку имел математическое образование, определен на должность метеоролога. В течение четырех лет службы в военно-воздушных силах он был синоптиком на территории Амапа (Бразилия); туда и пришло письмо, предлагающее ему стипендию фонда Рокфеллера. Флойд взял его с собой, когда в 1946 году вернулся, чтобы закончить Йельский университет в области антропологии и лингвистики.
На первых порах, как и большинство лингвистов того времени, Флойд не занимался системами письма. Его интеллектуальный интерес как исследователя вызывала только устная речь, и его диссертация была посвящена глаголам в языке онейда. Он немного читал о Мезоамерике и верхами пробежался по письменности майя. «Но она меня совсем не заинтересовала, – вспоминал Флойд, – потому что все, что я читал, напоминало трясину. Я подумал, что ступить на это поле как попасть в зыбучие пески — просто шагнешь и провалишься, а это твой конец!» Единственной работой, которая привлекла его, была статья Уорфа 1942 года, вполне понятная для лингвиста.
Но семя пало на плодородную почву. Когда Йельский университет нанял его в качестве инструктора в департамент антропологии, Флойд занялся изучением шумерской клинописи, а кроме того, был заинтригован китайскими иероглифами. Затем он получил письмо от Дика Вудбери, редактора ведущего журнала по американской археологии «American Antiquity», в котором тот просил Флойда прорецензировать две переведенные статьи молодого русского, заявившего об успешной дешифровке иероглифов майя. Это оказались статьи Кнорозова из «Советской этнографии» 1952 и 1954 годов, и они настолько заинтересовали Флойда, что он вытащил из библиотеки издание кодексов майя, напечатанное братьями Антонио и Карлосом Вильякорта. «Это было первое, что имело смысл», – сказал мне Флойд.
Сначала Флойд занимался иероглифами как хобби: «Что меня действительно зацепило, так это не дешифровка, а математические загадки Дрезденского кодекса». И после нескольких лет изучения Дрезденского кодекса Флойд подумал, что может рискнуть и прочитать о нем спецкурс для аспирантов. Сначала он читал его нерегулярно, но в конце концов курс превратился в обязательный ежегодный. Придя в Йельский университет в качестве молодого преподавателя, я прослушал этот курс не один, а два раза. Это был необыкновенный опыт. Это было похоже на работу мыслящей машины: когда Флойду задавали сложный вопрос, он с легкой улыбкой останавливался, а компьютер в его мозгу уже разбирал головоломку и ответ. Неудивительно, что и преподаватели, и студенты слушали Флойда со смесью благоговения и любви.
В эру Томпсона не было необходимости знать какой-либо язык майя, чтобы быть экспертом по иероглифам. Томпсон, например, не мог ни говорить, ни читать на юкатекском или другом языке семьи майя. Когда он думал, что нуждается в лингвистической экспертизе, что, принимая во внимание его взгляды на иероглифику, случалось крайне редко, он полагался на Ральфа Ройса, авторитета по юкатекскому языку в институте Карнеги. Даже сегодня есть эпиграфисты, которые не владеют языком майя или, по крайней мере, не умеют с ним работать. Сравните эту позицию с позицией тех, кто работает над письменностями Старого Света: для специалиста по клинописи немыслимо не знать аккадский или другой ранний семитский язык, для китаиста — не говорить по-китайски. Но майянистика оставалась отдельным миром более века.
Убежденный, как и его коллега лингвист Арчи Хилл, в том, что иероглифы действительно воспроизводили речь, Флойд воспользовался своим курсом и привез в Нью-Хейвен носителей языков майя — юкатекского и чорти, чтобы они выступили в качестве информаторов для его учеников в области полевой лингвистики. От них Флойд приобрел довольно полное понимание языков низменностей (юкатекских и чоланских), на которых, по его мнению, писали древние писцы (теперь-то мы знаем, что на самом деле это был предок майя-чорти).
В 1971 году Элизабет Бенсон, куратор доколумбова искусства в исследовательском центре Дамбартон-Оакс, и я организовали конференцию по мезоамериканским письменным системам в Вашингтоне{245}. Это была любопытная конференция. Мы попросили Флойда, тогдашнего стипендиата в Дамбартон-Оакс, вести заседания и сделать доклад. Таня Проскурякова представила новые важные данные об иероглифах ритуалов кровопускания на притолоках Йашчилана, но, что характерно, отрицала, что в дешифровке достигнут значительный прогресс. Искусствовед из Йельского университета Джордж Каблер утверждал, что иероглифы были просто памятными записками, и повторил слова Томпсона, что они не имеют ничего общего с реальным языком. Но важность конференции для майянистики определил доклад Флойда, в котором была представлена методика, обусловившая прогресс в дешифровке на следующие двадцать лет.
Доклад Флойда была посвящен так называемому «иероглифу бен-ич»{246}. Хотя Таня показала, что в сочетании с числовым коэффициентом (никогда не больше 5) он передавал текущий катун (двадцатилетие) жизни правителя, отсчитывавшийся от даты его рождения, это ничего не говорило о чтении самого иероглифа. Первым его компонентом был знак дня Бен (так он читается на юкатекском), в то время как второй напоминал исследователям глаз (на очень шатких основаниях) и потому получил условное обозначение «ич» («глаз» или «лицо» на юкатекском).
В своей методичной манере Флойд разобрал эти и другие гипотезы и сделал следующие наблюдения:
1) «иероглиф бен-ич» обычно функционирует в качестве титула как для людей, так и для богов (Томпсон однажды предложил, что он читается как мужская проклитика ах-);
2) день Бен называется Ах в нескольких горных языках майя;
3) предполагаемый знак «ич» использовался Ландой в удвоенной записи в качестве очевидного фонетического подтверждения для иероглифа первого месяца календаря Поп. Следуя кнорозовской сингармонической теории, эта комбинация должна быть прочитана как po-p(o), Pop (Поп) и поэтому знак «ич» должен читаться po;
4) ароматическая смола, или копал, на всех языках майя называется pom (пом). Иероглиф, сопровождающий в кодексах изображения шариков ароматической смолы, является комбинацией внутреннего элемента знака po (по) и знака в виде кружка, образованного пунктирной линией, прочитанного Кнорозовым как mo (мо). Это сочетание передает слово po-m(o), pom (пом), подтверждая чтение po для знака «ич»;
5) aj-po (ахпо) — это титул, известный по словарям языка майя-какчикель из нагорья, а также в эпической поэме киче «Пополь-Вух». В низменностях слова ajpop (ах-поп) «тот, кто от циновки») и ajaw (ахав) «царь» также обозначают титулы и могли быть чтениями исходного aj-po, принятыми в низменностях. Позднее Флойд привел неоспоримые аргументы, что «иероглиф бен-ич» читался как ajaw (ахав) и в городах низменностей, предложив чтение wa (ва) для частого знака, записанного в конце этого сочетания и выступавшего фонетическим подтверждением чтения ajaw.
Опровергнуть выводы Флойда, основанные на убедительных свидетельствах лингвистики, эпиграфики, этнографии и иконографии, было весьма затруднительно, тем более что результаты анализа были изложены в самой логичной и последовательной манере[141]. Это был урок сторонникам Томпсона: иероглифы майя, как утверждал Кнорозов, действительно соответствовали устному слову.
Рис. 43. Чтения Лаунсбери, связанные с «аффиксом бен-ич»:
а) чтение aj po; б) pom «ароматическая смола»; в) ajaw «правитель», «царь».
В один из перерывов в заседаниях Таня посетила квартиру Флойда возле Дамбартон-Оакс. Когда Флойд выразил свою убежденность, что Кнорозов идет по верному пути, Таня сказала, что, по ее мнению, он, вероятно, прав, и призвала Флойда продолжать в том же духе.
В последний день конференции Флойд дал краткое, но великолепное изложение всех докладов и произнес блестящую речь о ранней истории письма, подчеркнув: открытия Кнорозова в процессе дешифровки письменности майя идеально соответствовали тому, что было известно о ранних письменностях в остальных частях мира.
Дэвид Джоралемон рассказал Флойду о круглом столе, запланированном в Паленке, и просто заставил его приехать. Флойд, один из самых скромных и непритязательных людей среди моих знакомых, колебался, говоря, что, хотя он знает кое-что о кодексах, с надписями работал мало. Мы долго убеждали его, и в конце концов он согласился, но не собирался ничего докладывать. Однако Дон Робертсон, историк доколумбова искусства в Тулейнском университете, которого Мерл определила в модераторы круглого стола, настаивал, чтобы Флойд все-таки выступил, и Флойд начал читать о Паленке, особенно статью Берлина о надписи на панели Храма Креста, где обсуждались даты и интервальные числа между ними. Статья пробудила его инстинкт математика, и Флойд заинтересовался расчетами календарных дат.
Но то, что он в итоге сделал, было совсем не про календарь.
В ту же минуту, как на конференции в Паленке я познакомился с Линдой Шили, я подумал: «Вот кто никогда не попал бы в “Клуб” института Карнеги». Полы ее рубашки, торчавшие из потертых джинсов, пухлое лицо с неизменной улыбкой, непристойная южная речь и грубоватое чувство юмора привели бы Эрика Томпсона, Гарри Поллока[142] и остальных сотрудников нститута Карнеги в ужас{247}. Я ничего о ней не знал, кроме того, что она была художницей, которая отправилась в Паленке со своим мужем, архитектором Дэвидом Шили, и влюбилась в это место. Мерл очень высоко ценила ее и любила, но Мерл нравились все. А многие из нас при виде Линды задавались вопросом, что, к чертям, это за личность?