Как и многие латиноамериканцы, Рус был ортодоксальным марксистом, о чем свидетельствует его статья о древних майях, основанная на докладе, представленном в Мериде в 1979 году, и опубликованная уже после его смерти{255}. И все же он и Эрик Томпсон оставались близкими друзьями и научными союзниками, что, конечно, противоречило традиционному марксистскому мировоззрению. А вот к первому Паленкскому круглому столу и Рус, и Институт антропологии и истории отнеслись холодно. Но потеряли они от этого куда больше.
Очевидно, Рус затаил глубокую обиду против выскочек-иностранцев из Паленке. В том же 1973 году Институт антропологии и истории выпустил его главный труд о Храме Надписей, содержащий, как Рус думал, итоги исследования погребения правителя «8 Ахав»{256}. Но когда в 1974 году в материалах круглого стола были напечатаны две статьи — одна написанная Флойдом, а другая Линдой и Питером, – Руса охватила ярость. Как говорила Линда, «он видел, что дело его жизни рушилось. Рус был убежден, что текст на крышке саркофага подкреплял его утверждение, что погребенному в нем человеку, “8 Ахав”, он же «Пакаль», было не более пятидесяти, но три эпиграфиста показали, что умер он в возрасте восьмидесяти лет».
Несмотря на тесное сотрудничество с Томпсоном, Рус мало что знал об иероглифах, и его прочтение текста было полностью ошибочным: оказались спутаны, например, даты и события в жизни двух «Пакалей», что привело его к неверным выводам о соответствии дат по долгому счету циклическим датам.
Рус нанес ответный удар, как только смог: в саркастических статьях, опубликованных в 1975 и 1977 годах, он назвал Линду, Питера и Флойда фантазерами{257}. На втором Паленкском круглом столе в декабре 1974 года Рус появился, как рассказывает эту историю Линда, «чтобы разоблачить нас. Он взял старые рисунки крышки саркофага, разрезал их на отдельные иероглифы, дал каждому исследователю в Центре исследований майя по одному иероглифу и велел им найти в литературе все, что они могли. Он взял те части, которые ему понравились, и соединил их, чтобы составить свое собственное чтение, – вот так он работал»{258}.
Для Руса иероглиф «щит», который трое его оппонентов определили как имя «Пакаля», был символом высокого статуса, присвоенного предполагаемому правителю «8 Ахав». Но в ходе последующего обсуждения выяснилось, что Рус был не в состоянии распознавать иероглифы в тексте, что было необходимо для эпиграфической работы. Тогда поднялась Линда. «Я старалась быть настолько вежливой, насколько могла, я шаг за шагом вела Руса по нашему чтению: дата, глагол, имя и эмблемный иероглиф». И тут Рус, поддержанный молодым американским студентом Проскуряковой, спросил: «Откуда вы знаете, что это глагол?» Линда даже не ответила: «Меня просто убили наповал. Прямо тогда и там я решила выяснить, почему это должен быть глагол, чтобы никто не задал мне этот вопрос снова!» Счастливым окончанием этого неприятного конфликта стало поступление Линды в аспирантуру Техасского университета, где она занималась лингвистикой майя и написала революционную диссертацию о глаголах в иероглифической письменности майя. Наконец-то она ответила на вопрос Руса.
Что же касается дат жизни «Пакаля», то Линда говорила: «Его рождение, воцарение и смерть связаны с датами, отстоящими на миллионы лет назад и на тысячи лет вперед, так что, если вы хотите поменять его даты, вы должны переместить все эти даты как единое целое».
На первый Паленкский круглый стол мы с Элизабет Бенсон (для меня просто Бетти) добирались на такси из аэропорта Вильяэрмосы. Мы работали бок о бок уже более десяти лет: она была куратором доколумбовой секции в Дамбартон-Оакс, а я консультантом. Вместе мы организовали выставку в потрясающе красивом крыле главного здания, спроектированном самим Филипом Джонсоном[148], но, что более важно, мы разработали интеллектуальную программу стипендий, конференций и публикаций, которая соединяла бы воедино историю искусства и археологию.
Бетти — леди в прямом смысле этого слова, «женщина утонченных и нежных манер». Ее такт и невозмутимость сделали ее идеальной кандидатурой для объединения латиноамериканцев, европейцев и американцев на международных симпозиумах и программах, которые проводились в Дамбартон-Оакс. Бетти отвечала за великолепную коллекцию древнего искусства Нового Света владельца усадьбы Роберта Блисса, когда она экспонировалась в Национальной галерее Вашингтона, прекрасно понимала искусство многих культур, но майя были и остаются ее первой любовью. Не помню, чтобы был хоть какой-то вопрос, по которому мы не приходили к согласию, пока сотрудничали в Дамбартон-Оакс.
Как и любой из нас, Бетти была в эйфории от увенчавшегося успехом первого Паленкского круглого стола, и ранней весной 1974 года, выяснив, что в Дамбартон-Оакс остались неизрасходованные средства{259}, она пришла к мысли, что было бы неплохо провести подобную же конференцию и пригласить всех, кто когда-либо занимался надписями Паленке. Генрих Берлин с извинениями отказался, сообщив, что «больше не связан с вещами, с которыми играл в былые времена», но в один из выходных дней в начале апреля в зале для доколумбовых семинаров в подвале крыла Джонсона собрались специалисты по Паленке.
Встреча началась катастрофически. Я присутствовал на ней в качестве наблюдателя и могу засвидетельствовать, что атмосфера была просто пропитана обидами и враждебностью. Проблемы начались с громкого вопроса Джорджа Каблера «Откуда вы знаете, что это вообще письменность?» Таня, сидевшая рядом с Джойс Маркус, своей студенткой из Гарварда, как истинная русская, не соглашалась ни с чем. Причина в том, заметил Флойд, что у Тани «была собственная теория о династической истории, а наша выглядела немного иначе». Но главным камнем преткновения было то, что она просто не воспринимала всерьез грубоватую и приземленную уроженку Теннеси. К ужасу Линды, эта односторонняя антипатия никогда не прошла. Таня так негативно отнеслась к тому, что сделала команда Паленке, что я начал думать, не совершила ли Бетти ошибку, созвав в Дамбартон-Оакс столь разных людей.
Я не мог вынести этой накаленной обстановки и к полудню субботы уехал в Нью-Хейвен. К концу следующего дня большинство участников, в том числе Таня и Джойс, также уехали. Кроме Бетти остались пять несгибаемых: Линда, Питер, Флойд, Мерл и Дэйв Келли. Как говорит Бетти, «поначалу они были разбиты на две группы, занятые отрывочными беседами. И вдруг наступил момент, когда Флойд, Линда, Дейв и Питер, сидевшие на полу вокруг книги Моудсли, нашли новый иероглиф. Это произошло потому, что каждый из них знал что-то, чего не знали другие. Я подумала, ага! — вот моя группа, и я снова соберу их вместе».
Линда привезла с собой то, над чем работала со времен Паленского круглого стола. Вернувшись в Мобил, она выложила и склеила все тексты о Паленке, опубликованные у Моудсли и в других местах, затем проанализировала их, используя не только одни даты, но и целые предложения, находя шаблоны. Флойд имел при себе эстампажи текстов на саркофаге, изготовленные Мерл, а Питер — тетради. Все «почти в состоянии транса; время от времени появлялась рука Бетти, давая им дополнительный справочный материал». Часа за три в Паленке в 1973 году они восстановили последние двести лет истории города, теперь же, с 6:30 до десяти часов вечера они реконструировали первые двести лет. «Все правители, – восклицала Линда, – бам-бам, бум-бум, один за другим! И никто, кто не был на полу в тот час, никогда уже не был приглашен обратно».
Это была настоящая встреча умов. Позже Флойд сказал, что это был единственный раз, когда он работал с вместе с кем-то, – он всегда работал один.
Бетти выложила на стол все словари на языке майя из превосходной библиотеки Дамбартон-Оакс, и они ходили по рукам от одного участника к другому. Иероглиф, похожий на лист, был обнаружен в контексте, который предполагал смысл «род». Дэйв сказал, что должна быть лингвистическая ссылка, и — о чудо! — в словарях было слово le (ле), переводившееся как «лист» и «род»[149].
Бетти собирала «свою группу» еще на четыре мини-конференции — три в Вашингтоне и одну в Джаффри, родном городе Дэйва, и эти собрания превратились в нечто большее, чем просто встречи в выходные дни: четверо эпиграфистов приезжали в среду и не расходились до следующего вторника.
Я спросил Линду, которая считала их поворотным моментом в современной истории дешифровки, каков был реальный вклад в это дело мини-конференций Бетти. Линда объяснила, что, когда они начались, кнорозовский метод фонетического анализа был уже известен, работы Проскуряковой и Берлина доказали вне всякого сомнения, что надписи были историческими, но при том, что и синтаксис этих текстов был ясен, каждый, кто работал над текстами, исследовал только отдельные иероглифы. На мини-конференциях же участники разбирали отдельные надписи как целостные тексты. «Поскольку надписи отражают реальный язык, они должны иметь синтаксическую структуру языков майя: должны быть глаголы, должны быть прилагательные, должны быть субъекты. Даже если вы не знали, что такое глагол, вы знали, где он был из-за его положения в предложении».
Флойд предоставил необходимые лингвистические данные, но и Линда тоже хорошо в них разбиралась. Они использовали интервальные числа, открытые Томпсоном еще в 40-х годах, чтобы посчитать даты вперед и назад и узнать, как глаголы связаны друг с другом во времени.
«Мы начали работать с текстами целиком. Мы могли перевести глагол, скажем, как “тот-то сделал то-то