ча-чаак. Шаман, или х-мен («тот, кто делает вещи»), был приглашен из города Чемаш. По указаниям х-мена в центре площади был возведен алтарь с четырьмя арками из зеленых ветвей, связанных поверху, и принесены жертвы богу дождя Чаку: бальче (местный мёд), сигареты и кока-кола. К этому времени мальчик уже решил, что должен стать майянистом.
Летом 1975 года Эрик Томпсон — теперь уже сэр Эрик— прибыл на Юкатан в составе делегации, сопровождавшей официальный визит Елизаветы II, который включал тур по Ушмалю. После этого Томпсон впервые за долгие годы вновь посетил Кобу: в 1930 году он и Флоренс Томпсон провели здесь медовый месяц, пока Эрик изучал памятник и его монументы. Всю неделю Стюарты возили великого человека по Юкатану. Для юного и впечатлительного Дэвида «было важным опытом встретить человека, который написал ту книгу».
В следующем году в Вашингтоне Дэвид познакомился с Линдой Шили. Родители Дэвида работали над книгой «Таинственные майя» для «National Geographic», а Линда была консультантом. Стюарты пригласили ее на ужин в вашингтонский ресторан, темой разговора, естественно, была письменность майя. Рассказывая, Линда для наглядности рисовала в блокноте иероглифы. Прошло немало времени, прежде чем она обратила внимание, что одиннадцатилетний мальчик безотрывно смотрит ей через плечо, а когда он заметил: «О, это иероглиф огня», – Линда с удивлением обернулась. Она всегда доверяла своей интуиции и тем же вечером пригласила Дэвида приехать летом в Паленке, чтобы провести несколько недель, помогая ей правильно прорисовывать надписи.
Дэвид приехал в Паленке летом 1976 года вместе со своей матерью Джин. Линда говорила мне, что Дэвид был «очень замкнутым, избегавшим быть в центре внимания, не желавшим никого беспокоить — тихим и одиноким». Они остановились в доме Мерл, и, по словам Дэвида, «у меня началась игра. Линда давала мне прорисовку надписи и говорила: “Хорошо, иди и прочитай это”. И я шел в библиотеку Мерл на полдня и пытался бороться с датами, выяснять закономерности и все, что мог. Потом задавал Линде несколько вопросов. Больше всего мне помогало рисование иероглифов, а не чтение книг — просто запечатлеваешь иероглифы в уме, даже если не знаешь, что они означают».
В первый день Линда дала мальчику панель из Храма Солнца в «Группе Крестов» — один из величайших памятников Кан-Балама. Как она говорит, «за восемь часов, проведя небольшую консультацию, он все прочитал. За восемь часов он пришел к выводам, на которые у нас ушло пять лет!»
Метод Дэвида состоял в том, чтобы взять блокнот с листами формата legal и записать все, что он мог узнать о каждом иероглифе Паленке, используя книги из превосходной библиотеки Мерл. Каждая строка посвящалась отдельному блоку из иероглифического текста. Затем, сидя с Линдой на историческом заднем крыльце, месте рождения Паленкских круглых столов, он просматривал вместе с ней тексты. Тогда-то он и отметил особый составной иероглиф, часто встречавшийся на панелях в храмах «Группы Крестов» с именами богов и правителей. Его наставнице идея Дэвида понравилась, и она предложила ему доложить о своих наблюдениях на очередном круглом столе в июне 1978 года{294}.
Должно быть, даже крупные специалисты были поражены, услышав, как мальчик, которому не исполнилось и тринадцати лет, с такой проницательностью и точностью рассуждает о столь сложном предмете. Это было удивительно — Шампольон все-таки написал свою первую статью в семнадцать!
Однако жизнь молодого эпиграфиста состояла не только из иероглифов. Он поступил в среднюю школу, но работал над письменами майя, как только выдавалось свободное время.
Все Стюарты присутствовали на великой конференции «Фонетизм в иероглифическом письме майя», состоявшейся в июне 1979 года в университете штата Нью-Йорк в Олбани{295}. Как и первый Паленкский круглый стол, это был переломный момент в исследованиях майя и дешифровке письменности. Тон задал лингвист Лайл Кэмпбелл, заявивший в самом начале: «Ни один лингвист майя, который всерьез изучал этот вопрос, больше не сомневается в фонетической гипотезе, изначально созданной Кнорозовым и развитой Дэвидом Келли, Флойдом Лаунсбери и другими»{296}. Письменность майя была логосиллабической, то есть сочетанием логограмм, выражающих морфемы, или смысловые единицы слов, и фонетически-слоговых знаков. Другими словами, это было именно то, что говорил Кнорозов еще в 1952 году.
Юрий Валентинович был, разумеется, приглашен, и госдепартамент США уведомил организаторов, что он действительно приедет; моя жена была бы его личным переводчиком. Но, как обычно бывало с Советами, это оказалось химерой. Спустя годы Кнорозов рассказал нам, почему не появился на конференции. Проблема заключалась даже не в железном занавесе, а в том, что он назвал «золотым занавесом»: в эпоху, предшествовавшую Горбачеву, партийные аппаратчики требовали непомерных денег, прежде чем дать разрешение на выезд за рубеж, а Кнорозов просто ими не располагал.
Исключительно важной эту встречу сделало активное участие лингвистов. Острый язык Томпсона отправил их на задворки, но теперь все было иначе. С уходом Томпсона и принятием кнорозовского фонетизма лингвисты увидели новые горизонты. С одной стороны, тот факт, что на протяжении более двенадцати веков для языков майя использовалась письменность частично фонетическая, давал им возможность впервые изучить целую языковую семью Нового Света, которая развивалась с течением времени. С другой стороны, лингвисты могли внести существенный вклад в расшифровку несколькими способами. Одним из них было восстановление словаря и грамматики чоланской ветви майя классического времени{297}, другим — использование беспрецедентных лингвистических знаний о структуре языков майя для анализа иероглифов, слов и предложений.
В начале конференции Дэйв Келли прикрепил к стене большую таблицу. По сути, это была сетка всех слоговых знаков, чтения которых предложили Кнорозов и другие и которые были подтверждены более поздними исследованиями. С левой стороны сетки шел вертикальный столбец согласных, а по верху — горизонтальный ряд гласных, дающий на пересечении набор СГ («согласный — гласный»). Сетки такого рода уже давно созданы для слоговых систем ранних письменностей других регионов мира, например, для линейного Б в эгейском регионе и иероглифического хеттского в Турции, но для исследований майя это было новшеством. «Начнем с этого, – сказал Дэйв, – и подумаем, куда мы двинемся дальше?»
Один новый путь основывался на поливалентности знака — принципе письма, давно признанном исследователями месопотамской клинописи и египетской иероглифики. Но пока его не рассмотрели лингвисты Джеймс Фокс и Джон Джастесон{298} на конференции в Олбани, этот принцип не был полностью осмыслен майянистами и, конечно, не учтен Кнорозовым в его новаторской работе[160].
Напомним, что поливалентность присутствует, во‑первых, когда один знак имеет несколько значений и, во‑вторых, когда звук передается более чем одним знаком.
Мы находим первый тип поливалентности в английском алфавите — на самом деле он довольно распространен. Примером, приведенным Фоксом и Джастесоном, был составной знак ch в английском языке: он имеет совершенно разные звучания chart, chorus and chivalry. Достаточно взглянуть на знак & на английской клавиатуре: это может быть и знак для союза “and” (амперсанд), а также et– (в записи &c — et cetera «так далее»). Специалисты по клинописи называют этот тип поливалентности полифонией. Майянисты давно знали о полифонии. Возьмем, например, твердо установленный знак для предпоследнего в списке двадцати дней: его название Кавак дано епископом Ландой, но в иероглифическом письме майя он может читаться еще и как tun (тун) или haab (хааб) и обозначать «год»», а также выступать в качестве фонетического слогового знака ku.
Рис. 52. Примеры поливалентности: полифония. Логограммы записаны прописными буквами, фонетические знаки — строчными: а) Kawak (знак дня); b) haab (365-дневный год); c) tun (360-дневный цикл); d) ku (слоговой знак).
Тогда как же читатели этой письменности узнают, какое из этих полифонических звуковых значений является правильным? Точно так же, как они делают в случае с английской полифонией, – по контексту. А чтобы еще больше уменьшить возможную двусмысленность и уточнить правильное прочтение соответствующего знака, писцы майя, как и их месопотамские и египетские коллеги, часто использовали фонетические подтверждения — добавляли, например, в конце слоговой знак n (i) с целью показать, когда знак дня Кавак должен читаться как tun, а не haab или Kawak.
Противоположностью полифонии является омофония, когда различные знаки имеют одинаковое чтение. Иногда это происходит исторически: знаки, которые в прошлом имели разное чтение, начинают читаться одинаково (ситуация, хорошо засвидетельствованная в египетском письме). Спустя пять лет после встречи в Олбани Стив Хаустон представил превосходный пример омофонии в иероглифике майя: знаки «четыре», «змея» и «небо» свободно заменяют друг друга в качестве логограмм, имея, соответственно, чтения kan (по-юкатекски) или chan (по-чолански){299} I.
Рис. 53. Примеры поливалентности: омофония. Эти иероглифы являются взаимозаменяемыми.
Важность омофонии была прекрасно понята молодым Дэвидом Стюартом. В последующие годы он будет искать такие схемы взаимозаменяемости, чтобы получить много новых чтений, которые пропустили предыдущие исследователи, включая Кнорозова. Это было основой его важной будущей публикации «Десять фонетических слоговых знаков».