Вера посмотрела на него — показалось, дрогнул голос Цыганкова, когда он спрашивал ее. Тот сидел, держа в одной руке сигарету, в другой коробок спичек, готовился закурить.
— Помечтала, хватит с меня…
— Тогда чего так печешься о нем?
— Человека жалко… Ведь мог стать неплохим рабочим, если выбить у него дурь из головы. А теперь — не знаю, как будет. — Она помолчала, потом добавила: — Все-таки муж мне был, любила я его. Разве можно это вот так, сразу, выбросить из сердца!
— Выходит, ты еще любишь его?
— Не знаю, не могу себя понять… И люблю и ненавижу — все вместе, и не знаю, чего больше… Обидно, что осталась одна. Брошенка, как говорит Тоська.
— Этому делу помочь можно, — сказал Цыганков, раскуривая сигарету.
— Интересно… Каким это образом? — полюбопытствовала Вера, глядя на смущенного Цыганкова.
— Выйти второй раз замуж.
— За тебя? — улыбнулась Вера.
— За меня.
— Ты хочешь проявить сострадание ко мне? Дескать, надо куда-то бабе деваться, позор с себя смыть.
— Зачем ты так, — поморщился Цыганков. — Я серьезно говорю. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь… не первый год.
— Подожди, Иван, не надо ничего больше говорить. — Вера не ожидала этого признания, хотя знала, что не безразлична Цыганкову. Она хотела пошутить, спросив его: не за тебя ли, а шутка обернулась вон как! — Ты хороший, самый лучший из мужчин, кого я знаю, но мне сейчас не до этого… не до замужества. Об этом ли мне сейчас думать? Пойми!
— Понял, — сказал Цыганков, вставая. — Не обижайся, если испортил тебе настроение. Давай расстанемся друзьями, теперь не скоро увидимся.
Они вышли во двор. Вечерело. Солнце спряталось за Караганкой, высветлив легкие облачка, плывущие по небу. Тени от мастерской, от ближних домов усмирили жару, полыхавшую весь день.
Автобус уже заполнялся людьми, и Вера подождала, пока Цыганков войдет в него, помахала вслед рукой, и успокоенная после всех волнений дня этими проводами, теплым летним вечером, пошла домой.
13
Время за работой шло незаметно. Нет, не шло, а бежало — день за днем, неделя за неделей. Казалось, давно ли Портнягин вернулся в совхоз, уехал в поле, а прошел уже жаркий июль, с его сенокосной страдой, с девичьими песнями у вечерних костров, с запахами цветущего разнотравья. И уже август, самый разгар хлебоуборки, когда и впрямь время не замечаешь: кажется, совсем недавно влез в кабину трактора, а вот и вечер, пора ужинать и спать — летний сон короток. И только тяжесть в натруженных руках, в затекшей спине напоминают о прошедшем дне, в котором шестнадцать часов непрерывного тракторного тарахтения, оно даже во сне не покидает тебя.
Портнягин работал без сменщика. Отца Тоськи перевели на комбайн — на его, Николая, комбайн, который он с таким трудом готовил и столько перетерпел из-за него. Но он не испытывал большого огорчения от потери комбайна, и на тракторе можно показать себя, тут тоже есть где развернуться, лишь бы машина не подвела.
Вначале ему не хотели даже трактор доверить. Когда они с Тоськой, на второй день после возвращения из милиции, пришли в отдел кадров совхоза, заведующий — сухопарый мужчина с простуженным голосом, предложил ему работу на центральном току.
— Пойдешь на погрузку машин. Мужик ты здоровый, потаскаешь мешки, поиграешь с ними, глядишь, лишняя дурь от тебя отвалится.
— Так ведь приказ есть, — не удержалась Тоська, вступилась за Портнягина, — на трактор посадить. Вы что, приказу не хотите подчиняться?
— Приказ был до суда, до милиции. Теперь он не действует… Иди на склад, — сказал он Портнягину, — а то совсем не возьму, забирай трудовую книжку и шпарь на все четыре. Нам такие не очень…
Портнягин был обескуражен. И если бы не Тоська, он и в самом деле взял бы трудовую книжку и подался куда-нибудь из Караганки. Но Тоська, выйдя с ним в коридор, уговорила его пойти к директору. Директора на месте не оказалось, и он, пересиливая себя, зашел к секретарю парткома Иконникову.
— А, явился! Ну, садись, рассказывай, как дальше жить думаешь?
Портнягин, волнуясь, путаясь, передал ему свой разговор в отделе кадров. Иконников посмеялся, снял трубку, вызвал заведующего к себе.
— Почему отказал Портнягину работать на тракторе?
— А как ему дашь трактор? — голос у заведующего стал совсем скрипучим, противным, как показалось Портнягину, хотя на лице было подобие улыбки. — Запчасти воровал, пятнадцать суток за хулиганство отсидел, такому можно трактор доверить? И в моральном смысле…
— Что в моральном смысле?
— От жены ушел, с другой сошелся. Вон она в коридоре стоит… Нет, Портнягин, товарищ секретарь, падший человек, пока могу только взять разнорабочим.
Иконников слушал заведующего, поглядывая искоса на него, ничем не выдавал своего отношения к предмету разговора. Помолчав, сказал:
— Вот ты говоришь: падший. А не приходилось слышать такую пословицу: падает тот, кто бежит; кто ползает, тот не падает. Не слышал?.. Тогда иди и оформляй Портнягина на трактор. Никто приказа директора не отменял.
— Слушаюсь, — ответил покорно заведующий, но вся его сухопарая фигура выражала несогласие.
Заведующий ушел.
— А ты, Портнягин, учти сегодняшний разговор. Надеюсь, не подведешь меня, не заставишь потом каяться, что защитил тебя, вроде на поруки взял.
Портнягин помнил этот последний разговор с Иконниковым…
В начале страды он водил на прицепе жатку, потом перешел на уборку соломы, сволакивал копны на место будущих стогов, и вот уже две недели как пахал зябь. Пахать нравилось ему, однообразие работы не смущало, становилось привычным, как сон, как еда, как сама жизнь. И одиночество не очень угнетало его, в работе оно незаметно. Да он и не стремился к людям, не хотел, чтобы лезли к нему в душу с расспросами, в которой был такой хаос, что и сам господь-бог не разобрался бы. Он не задерживался на стану, по вечерам не дремал у костра за разговорами, ложился спать и спал крепко, без снов, утром вставал, наскоро завтракал и шел к трактору.
Но жить в стороне от других было не в характере Портнягина, и он постепенно, незаметно для себя, втянулся в жизнь стана, в полевой быт механизаторов, которые сходились вместе лишь к вечеру, ужинали, говорили о делах, о работе, об урожае, о своих машинах, иной раз просто балясничали, рассевшись перед сном на перекур. И ближе присмотревшись, он увидел людей, которые иначе, чем он, смотрели на свою работу, на отношения между собой, на саму жизнь. Перед ним раскрылось то, что он видел еще в прошлом году, но как-то в погоне за гектарами и центнерами намолота не придавал значения, не вникал в суть явления. Портнягин стал понимать, как далек был от этих людей, когда пошел на поводу у Сашки, стал укомплектовываться по способу: тащи, что плохо лежит… Он уже иначе воспринимал свое прежнее желание любыми средствами вылезти наверх, быть первым. Понимал теперь: это из него пёрло самолюбие, как говорила Вера.
И стал чаще задумываться, вспоминать Веру, и раскаяние временами приходило к нему…
К концу месяца вдруг похолодало, небо затянуло тучами, полил дождь — мелкий, нудный. Похоже, дождь зарядил не на один день. Остановились комбайны, через день-два и тракторы — в поле стало грязно. Портнягин пригнал трактор на стан, сутки просидел в душной и сырой будке, пропитавшейся табачным дымом, и утром с «летучкой» уехал в поселок.
Он не пошел к Тоське на квартиру — расхотелось ему туда идти, да и не было сейчас Тоськи дома, она на работе, а пошел в общежитие. Вахтерша знала его, впустила в комнату, где жил Сашка. Там застелена была одна койка, Костя, как сообщила Портнягину словоохотливая вахтерша, женился и ушел жить к Маше.
Портнягин сходил в душ, смыл с себя полевую пыль, и посвежевший, отдохнувший, пошел в столовую — было время обеда.
И тут, войдя в зал, выглядывая себе место, он увидел Веру. Она пробиралась между столиками к выходу, шла в его сторону. Портнягину поначалу хотелось как бы не заметить ее, но неожиданно для себя он остановился, будто окаменел: перестал дышать, смотрел на Веру, видел ее глаза и, кажется, ничего больше. Вера взглянула на него — ему показалось, с испугом, и прошла мимо. Портнягину захотелось крикнуть, остановить ее, но он подавил в себе это желание, лишь проводил Веру взглядом до двери.
Дрожащими руками, еще не унявшимися от волнения, он взял поднос и пошел к раздаче.
И только сел за столик, как к нему подошла Маша. Настороженно оглядев Портнягина, она сказала, стараясь казаться беспечной:
— Здравствуй, пропащий! Наконец-то заявился! А мы с Костей вспоминали тебя — ни слуху, ни духу. И на свадьбе не был, рюмки за наше счастье не выпил. А хотелось, чтобы поздравил нас… Может, зайдешь? Вечером мы дома, посидим, поболтаем, так давно не виделись.
— Зашел бы, да некогда… Я тут по делам, накоротке, — соврал он Маше. Заходить к Косте ему не хотелось, не было настроения: еще не исчезло смятение от встречи с Верой.
— А ты видел Веру? — спросила Маша и оглядела зал. — Вот только что была, обедала…
— Не видел и видеть не имею желания, — выдавил сквозь зубы Портнягин. Не мог же он сказать Маше, что Вера постаралась не заметить его — самолюбие у Портнягина еще осталось.
— Вон как? — не удержалась Маша. — Значит, Тоська тебе лучше! Эта шалава тебе лучше законной жены?
— Какая она мне законная жена? — Портнягин поднял голову, посмотрел на разгневанную Машу. — Говорят, с Цыганковым снюхалась, не шибко обо мне скучает.
— Ну и дурак же ты! — Маша даже отшатнулась, чтобы получше разглядеть, какого дурака она видит перед собой. — Да у нее и в мыслях этого нет! Живет одна-одинешенька, никуда не ходит. В клуб и то редко. И к ней никто не ходит, только мы с Костей и посещаем.
— Не врешь? — спросил Портнягин.
— Чего мне врать? — ответила Маша. — Вера от меня секретов не держит. Если бы что было, я бы знала… А Цыганков… Он в поле, как и ты. И не бывает здесь совсем. Ладно, ешь, а то остынет. Да и некогда мне с тобой о глупостях говорить.