Глава 8Мистер Оливер Блэнкс
После небольшого отдыха мне предстояла встреча с моим следующим собеседником, им являлся громила по имени Оливер Блэнкс. Особенностью данного господина являлось абсолютно бесконтрольное проявление гнева, совладать с которым у него никак не получалось. Любые попытки, с его слов, всегда оборачивались провалом. Сам же мистер Блэнкс на деле оказался достаточно приятным человеком, хотя и не слишком образованным. Он был бывшим боксером, в прошлом довольно успешно выступавшим на ринге, и да, он действительно дрался в финале чемпионата Соединенных Штатов пятнадцать лет тому назад. Я навел о нем справки, он тогда проиграл нокаутом в пятом раунде, после чего вся его спортивная карьера мгновенно пошла на спад, он стал проигрывать даже тем соперникам, кто был заведомо слабее, то ли удар перестал держать после нокаута, то ли психологически где-то надломился, после чего так и не смог вернуться к своему тогдашнему победному состоянию. Он надел на себя маску проигравшего, которую так и не смог снять. Это весьма частое явление, оно случается в рядах многих профессиональных спортсменов, являясь прекрасным доказательством того, что в победе или поражении, помимо тела, огромную роль играет еще и внутреннее состояние человека.
Внезапно дверь кабинета распахнулась и моему взору предстал доктор Шульц и уже знакомый мне громила по имени Оливер Блэнкс. Увидев знакомое лицо, здоровяк начал радостно размахивать огромной ручищей, приветствуя меня.
— Привет, Джереми, дружище!
— Привет, Оливер, — поздоровался я в ответ.
Мы прошли в комнату для интервью, именно так я теперь называл это помещение, выделенное специально для этих задач. Оливер с нескольких попыток, наконец, комфортно устроился в кресле, которое едва подходило ему по размеру, после чего и я занял свое место, расположенное напротив него.
— Ну что Оливер, как у тебя дела? Что нового? Чем похвастаешься? — вежливо начал интересоваться я.
— Да вроде все хорошо, Джереми, вот только скучно как-то. Я вчера вечером хотел посмотреть бокс по телевизору, а дежурный санитар не разрешил мне, включив для просмотра какую-то нудятину, от которой у меня башка чуть не лопнула. Так при всем при этом он объяснил свой отказ тем, что якобы бокс пробуждает в человеке агрессию, которую мне необходимо всячески избегать, поэтому и нельзя смотреть жесткие виды спорта по телевизору. Бокс вызывает агрессию? Дожили! А та безмозглая хреновня, которую он мне включал, она больше подходит для малолетних имбецилов, чем для нормальных людей. Почему меня пичкают всякой ерундой, не позволяя посмотреть отбор на чемпионат мира. Знаешь, Джереми, у меня такое чувство, что они нарочно включат мне такую дичь, чтобы я сорвался, обезумел и натворил что-нибудь непоправимое. Я тебе вот, что скажу, — начал было здоровяк, но затем осекся, крутя головой по сторонам, проверяя нет ли здесь еще кого-нибудь, кто бы мог нас подслушать.
— Да, Оливер, что ты хочешь сказать? — я изобразил максимальную степень заинтересованности.
— Джереми, я тебе вот, что скажу, — повторил он, перейдя на шепот, затем посмотрел на закрытую дверь в соседнюю комнату и продолжил:
— Они наверняка хотят сделать из меня полнейшего психа, понимаешь, о чем я? Они специально издеваются над больными страдающими какими-то легкими формами психических заболеваний, чтобы из немного больных сделать полнейших шизиков, тех кто уже не будет способен сопротивляться им и никому не расскажет о том, что здесь творится на самом деле, — лицо Оливера приобрело багровый цвет, демонстрирующий крайнюю степень его негодования, но в то же время его лицо обретало и черты высокой гордости, даже самоуважения, проявляющегося сквозь это кровавое зарево.
— Почему ты так думаешь, Оливер? Кому это нужно? — спросил я, понимая, что сейчас являюсь свидетелем проявляющегося параноидального бреда.
— Я так думаю, потому что так и происходит на самом деле. Им это выгодно, им нужны больные с тяжелыми формами отклонений, за это клиника получает дополнительные пожертвования и всевозможные государственные гранты, так как основным оценочным фактором является количество тяжелобольных пациентов. Не тех, кто является проходными, кто еще вполне может адекватно интегрироваться в социум, такие им не интересны, нет, а те, кто будет сидеть в палате и дни напролет пускать пузыри. Посуди сам, ведь полные психи не требуют никакого уважения к себе, не отстаивают свои права, не пишут жалобы в вышестоящие инстанции, они идеальный материал для того, чтобы набивать ими палаты, периодически пичкая всякими успокаивающими уколами. А за каждого пациента тебе еще и государство будет премию выдавать, приводя в пример как самого верного и преданного служителя нации. Сечешь, о чем я, Джереми? — здоровяк с напыщенным видом постучал пальцем по голове, как бы отмечая свои выдающиеся умственные способности.
— Ну тогда не проще ли брать на лечение только тяжело больных людей, зачем тратить время на тех, кто поддается лечению, выделять им место, палаты, оформлять досуг и так далее. Сомнительно как-то… Может я, конечно, чего-то не понимаю, — пожал я плечами.
— Ты и правда не понимаешь, Джереми, ведь обычные больные уже готовый материал для того, чтобы стать полноценно сумасшедшими. А такого полуфабриката намного больше, чем полностью чокнутых, а значит и работать с ним намного интереснее. Теперь дошло, к чем я клоню?
— Ну не знаю, Оливер, я общался с местным персоналом, в том числе и с профессором Говардом Блэком, и у меня не возникло таких мыслей, мне, наоборот, показалось, что люди, работающие здесь, максимально заинтересованы в том, чтобы их пациенты как можно скорее вернулись к нормальной и полноценной жизни.
— Видимо ты ничего не знаешь про четвертый этаж, — ухмыльнувшись произнес бугай, откидываясь на спинку кресла.
— Четвертый этаж? А что с ним не так? — изобразил я полнейшую неосведомленность в данном вопросе.
— Это гиблое место, Джереми, на этом этаже содержатся те, кто уже никогда не выйдут оттуда, — глаза Оливера заблестели.
— Насколько мне известно, то там содержатся пациенты, состояние которых не позволяет им взаимодействовать с обществом, это больные с тяжелыми формами психических заболеваний, но какое это имеет отношение к твоей теории?
— Как это какое, ведь именно туда попадают те, кого они здесь как следует обработали, превратив в животное, овощ или и того хуже. А знаете почему доступ туда закрыт для простых смертных? — Оливера аж раздувало от собственной важности.
— Это нормальная практика, ограничивать доступ к людям с тяжелыми формами болезней, ненужное взаимодействие может травмировать и тех и других, — ответил я.
— А вот и нет, там содержатся те, кто в своей жизни был крайне неугоден правительству или обществу. Они слишком много знали и на слишком многие процессы могли повлиять, поэтому их изолировали от общества, поместили на обособленный этаж одной из частных клиник какого-то городишки, и теперь они прозябают там, медленно и верно умирая в ужасающих условиях. Периодически их разбавляют, подбрасывая им таких, как мы, еще недавно абсолютно нормальных и разумных людей.
— Не понимаю, кому это нужно? Неужели это какой-то масштабный заговор?
— Джереми, не будь дураком, ты же понимаешь, миру не нужны те, кто мыслит по-другому, не нужны те, кто не умеет подчиняться, не нужны те, кто ценит и уважает себя, — он объяснял мне это с таким выражением, что я на мгновение почувствовал себя малолетним школьником, которому грозный отец разъяснял очевидные вещи. А ведь если отбросить все абсурдные предположения мистера Блэнкса, то он говорил очень правильные и разумные вещи. Ведь социум действительно не терпит выскочек, ему не нравятся те, кто имеет свое, отличающееся от остальных мнение, и он крайне ненавидит тех, кто пытается как-то изменить привычный ход вещей.
— Вот спроси меня, Джереми, почему я оказался здесь? — произнес громила.
— И почему ты оказался здесь, Оливер? — спросил я.
— Потому что сильно уважал себя, поэтому я и оказался в этой дыре!
— А твое уважение проявилось в нанесении телесных повреждений тем, кто осмелился его попирать? — поинтересовался я.
— Это ты сейчас съехидничал? — глаза Оливер стали наполнятся пламенем, челюсть напряглась, а огромные ладони сжимающиеся в кулак звучно заскрипели.
— Нет, что ты, просто профессор ознакомил меня с твоим досье, и я запомнил, что тебя задержали после того, как ты поколотил парней, имевших наглость оскорбить тебя. Если честно, я бы на твоем месте поступил точно так же, — мгновенно исправился я.
— А-а… — затяжно произнес Оливер, и даже слегка рассмеялся, было видно, что приступ гнева, готовившегося к выплеску, был отсрочен на неопределенное время.
— Я сам крайне не приемлю неуважительного отношения к себе, поэтому считаю, что твоя самозащита оправдана, но тебе стоило немного контролировать себя, не надо было калечить людей, достаточно было бы дать им пару хороших затрещин.
— Ну нет, я что женщина, чтобы оплеухи раздавать, я мужчина и тем более боксер в прошлом, я если и бью, то наповал.
— Оливер, одной твоей оплеухи хватило бы для того, чтобы отправить в нокаут двух взрослых мужчин, ты же сам понимаешь.
— Вот это верно, силище во мне знатная, сам порой переживаю, чтобы в драке не переборщить, а то прибью кого-нибудь ненароком.
— А ты это контролируешь? — полюбопытствовал я.
— Нет, я в этот момент не принадлежу самому себе, — расстроенный здоровяк опустил голову.
— А в какие моменты у тебя возникает желание кого-нибудь избить? — спросил я.
— Да в любые. Когда мне что-то не нравится, во мне мгновенно пробуждается желание наказать обидчика и желательно посильнее. Вот когда санитар не дал мне посмотреть бокс, то я чуть было не сорвался, так хотелось подвесить негодяя в дверном проеме своей палаты, чтобы использовать его в качестве боксерской груши, но ведь я совладал с собой, не сделал этого, — горделиво произнес Оливер.