— И что, по-твоему, тебя сдержало? — спросил я, осознавая, что мистер Блэнкс не такой уж и бесконтрольный пациент, каким кажется. Ведь порой он все же осознает, что его поступок недопустим и он сдерживает себя.
— Во-первых, я бы получил огромную дозу успокоительного, а во-вторых, меня бы лишили спортивной корреспонденции, ну а в-третьих, я уже находился под антидепрессантами, поэтому мое состояние не было особо агрессивным.
— Оливер, скажи мне, пожалуйста, в какие моменты ты больше гордишься собой, когда даешь волю эмоциям, наказывая кого-то за его проступок или в тот момент, когда умудряешься сдерживаться, перебарывая себя?
— Ну не знаю, это разные ощущения. В первом случае я чувствую огромное удовлетворение, на смену которому приходит какая-то опустошённость, даже усталость и бессилие. А во втором случае я ощущаю именно гордость, что смог преодолеть это дикое желание. Но будучи гордым, я в то же время и не чувствую себя полностью расслабленным, невидимая сила рвется из меня, атакуя вдвойне в следующий момент, когда я сталкиваюсь с очередным бесчестием в свой адрес. Поэтому сложно сказать, это разные ощущения, но, перебарывая себя, я точно чувствую большее уважение к своей персоне, чем тогда, когда срываюсь. Но, видишь ли, мое сдерживание могут оценить как слабость, поэтому я не сильно стараюсь себя ограничивать, — мистер Блэнкс задумался, и по нему было видно, что он не так уж и часто занимается такими глубокими внутренними размышлениями, направленными на свой личностный самоанализ.
— А в каких ситуациях ты понимаешь, что сдержаться тебе просто необходимо и ты всеми силами пресекаешь возможность срыва? — я продолжил углубляться в особенности проблемы Оливера.
— Ну это происходит тогда, когда я точно уверен, что мой срыв неизбежно повлечет за собой ряд всевозможных взысканий, например, как это происходило в этой больнице первое время.
— А что именно происходило, Оливер?
— Я взрывался по различным поводам, за что меня наказывали, кололи успокоительное и лишали каких-нибудь важных для меня вещей.
— Каких, например? — мне действительно было очень интересно расспрашивать своего собеседника.
— Ну мне не позволяли смотреть телевизор, не выдавали любимые журналы, ограничивали в прогулках, заставляя все время проводить в своей палате в полном одиночестве.
— А разве тебя пугает одиночество, мне казалось, что ты не особо общаешься с окружающими? — уточнил я.
— Да о чем с ними общаться, да и с кем, одни психи кругом, не хватало мне еще общий язык найти с каким-нибудь шизиком, тогда уж точно, не ровен час, и запрут на четвертом этаже, откуда уже только одна дорога. Сам же понимаешь, — выражение сурового лица бывшего боксера говорило о беспомощности и тяжести его положения.
— А какие еще ситуации вынуждают тебя перебороть свой приступ праведного гнева?
— Один раз я сдержался, когда какой-то козел наступил мне на ногу в очереди продуктового магазина. Сначала я хотел взять подлеца за шкварник, чтобы выбить из него всю дурь, но вдруг заметил двух полицейских, которые, по совершенной случайности, тоже оказались в очереди магазина. Поэтому я сдержался, понимая, что мой поступок чреват попаданием в изолятор на несколько суток, а в случае успешного воспитания проходимца, то еще и попаданием в тюремную камеру на довольно приличные сроки. Поэтому я обуздал себя, убедив в том, что мне не стоит так сильно рисковать, плата за справедливость будет слишком высока.
— Это разумное решение, Оливер. То есть ты остановился в тот момент, когда заметил полицейских, а если бы не заметил, то уже, вероятно, бы сидел в тюрьме, — подытожил я.
— Да, поэтому я остановился в тот момент, когда уже схватил негодяя за грудки, оторвав его от пола, но тут заметил копов и просто словами объяснил проходимцу, что он не прав и больше не стоит так делать. Он, конечно, всячески извинялся, объясняя это случайностью и высокой плотностью толпы, где трудно уследить за чужими ногами, — фыркнул собеседник.
— Но ведь он извинился перед тобой, не победа ли это? Зачем его бить, если он осознал свою вину? — я плавно подводил к раскрытию истинных мотивов собеседника.
— Как зачем? — воскликнул мистер Блэнкс, после чего погрузился в раздумья.
— Да, зачем, Оливер? — наседал я.
— Да чтобы он подумал, как следует, и не делал этого в будущем! — нашел ответ громила.
— А может это нужно было тебе, а не ему? И справедливость заключалась не в том, чтобы он что-то понял, а чтобы ты избавился от тяжелого груза нарастающего негодования, и только физическое воздействие дало бы тебе необходимую разрядку. Ты же сам это прекрасно понимаешь, Оливер, будь честен с собой в первую очередь. Не со мной, а именно с самим собой, — произнес я.
— Ну я согласен, что мне нужна разрядка, которая возможна только при определенных активных действиях, таких, как драка или контактный спорт, но что это, в сущности, меняет? — удивился бывший боксер.
— Это меняет твое представление о данной ситуации, Оливер. Сейчас ты смотришь на мир так, словно твоя проблема является следствием поступков других людей, будто это тяжкая ноша окружающих, а не твоя собственная. Если хочешь избавиться от своего пребывания здесь, если желаешь научиться справлять с гневом, полностью охватывающим твой разум, то ты должен понять, что все происходящее является лишь следствием твоей реакции, твоего восприятия и твоего негодования. Тебе необходимо осознать проблему в себе, только после этого ты сможешь как-то начать с ней бороться, до этого же будешь искать ее в других, что не приведет тебя к избавлению, — я попытался максимально доходчиво разъяснить мистеру Блэнксу истинную суть всей его ситуации.
— Ты хочешь сказать, что моя проблема заключается в том, что я отстаиваю свои права? — хотел было возмутиться бугай.
— Ни в коем случае не осуждаю твое желание отстаивать свои права, даже более того, я уважаю подобные стремления, я же говорил тебе, что сам бы поступил аналогично в озвученной тобой ситуации. Особенно если речь идет о защите своей личности и своих интересов. Но только нельзя это делать такими радикальными и жесткими методами. Пойми, не всегда стоит бить людям морду, иногда все можно решить и с помощью разговора, убедив оппонента, что он не прав, что по итогу сохранит и ему здоровье и тебе свободу. Разве это не разумнее? Проблема же скрывается именно в твоей реакции на происходящие явления, твоя реакция пожирает тебя, а не люди вокруг, и чем быстрее ты это поймешь, тем быстрее сможешь найти выход, — произнес я, внимательно посмотрев в глаза Оливера, надеясь, что это хоть как-то усилит транспортировку моих мыслей до его головного мозга.
— Я, кажется, начинаю понимать, — произнес мистер Блэнкс после минутного молчания.
— Так к чему ты пришел в итоге, Оливер?
— К тому, что ты должен помочь мне избавиться от этой проблемы, — неожиданно озвучил здоровяк.
— Я помогу тебе, но только тем, чем смогу. Ведь избавиться от своей проблемы ты сможешь только сам. Ты же понимаешь это? — я внимательно посмотрел на Оливера, слегка нахмурившись.
— Да, Джереми, я понимаю, но мне нужен кто-то умный рядом, кто лучше меня разбирается во всем этом, тот, кому я смогу доверять. А пока что ты единственный, кто у меня вызывает доверие, — здоровяк слегка сбавил голос.
— А как же врачи, Оливер, почему они не вызывают у тебя доверия? Ведь они занимаются твоим лечением и заинтересованы в том, чтобы ты был здоров, — удивился я.
— Тсс, Джереми, ты что, совсем меня не слушал? А как же четвертый этаж, а? Забыл? — голос Оливера сменился шепотом.
— То есть ты никому из них не доверяешь, совсем никому, поэтому и не хочешь откровенно беседовать с ними о своей проблеме, — закивал я.
— Джереми, если я им раскроюсь, то стану совсем уязвимым и они заклюют меня, как беспомощного индюка, поэтому я не раскрываю им душу, не хочу, чтобы они использовали все это против меня, — глаза Оливера наполнились какой-то грустью. Я смотрел на него и понимал, что такой человек, является жертвой собственной подозрительности, которая делает его невероятно несчастным. Ведь он абсолютно не доверяет людям, даже тем, кто пытается ему помочь, он не может обрести близких друзей и товарищей, так как его высокая степень недоверия не позволяет сделать этого, она обрекает его на полнейшее одиночество, от которого он, судя по всему, уже значительно устал. Поэтому и позволил себе раскрыться, поэтому рискнул довериться абсолютно постороннему человеку, в котором он нашел что-то, что показалось ему проблеском надежды, вот только что это, я так и не смог разгадать.
— Оливер, а ты можешь вспомнить, когда у тебя начались подобные срывы? Что повлияло на потерю контроля за своими яркими и разрушительными эмоциями? — продолжил я углубляться в изучение его проблемы. Вот удивительное дело, когда я, человек абсолютно далекий от психиатрии, сейчас ощущал себя специалистом именно этой области медицины, который легко общается с непростым пациентом и вытаскивает из него какие-то сокрытые потаенные воспоминания.
— Я не помню, когда это произошло со мной впервые, но точно знаю, что это было с самого детства, я никогда не умел нормально контролировать свой гнев, всегда взрывался и стремился наказать обидчика. Если не избить, то хотя бы накричать на него как следует.
— Так, получается все это возникло еще очень и очень давно, когда ты был совсем ребенком, — начал размышлять я.
— Да, только мне кажется, что с годами мне стало тяжелее бороться с этим, сопротивляться этому, — Оливер углубился в воспоминания своей жизни.
— Ты хочешь сказать, что в детстве этот состояние легче поддавалось контролю, чем сейчас? Или в ранние годы ты еще не настолько к нему привык, что временами пытался с ним бороться?
— Да, пожалуй, второй вариант, тогда оно еще не настолько породнилось со мной, а еще и стеснение, оно, наверное, оказывало свое влияние.
— Стеснение? А что конкретно ты имеешь ввиду? Можешь привести пример, когда оно влияло на твою вспышку гнева?