За чаем мы немного поболтали с профессором, он поинтересовался результатами предыдущей встречи, проходившей без его непосредственного участия. А также порасспрашивал насчет поведения моих собеседников, насколько они восприимчивы к моим вопросам, какие темы их интересуют и не проявляют ли они со своей стороны негативных реакций. После того, как чайные кружки опустели, мы направились в кабинет главного помощника мистера Блэка — доктора Генриха Шульца.
Доктор Шульц встретил нас в коридоре, в нескольких метрах от своего кабинета, из которого он, судя по всему, только что вышел к нам на встречу.
— Я уже заждался вас, господа! Подозреваю, что вы опять пили чай, не пригласив к столу своего преданного коллегу, — пошутил он, протягивая мне руку. Особенностью доктора Шульца было то, что во время шуток, как и во время смеха, он никогда не улыбался, а если и улыбался, то делал это как-то холодно, без эмоций. Я и раньше замечал его излишнюю сдержанность, но особо не заострял на этом внимание, а вот сейчас отчетливо это увидел. В отличие от дружелюбного профессора Блэка, который всегда искренне смеялся как над своими, так и над чужими шутками, от доктора Шульца всегда веяло чем-то мрачным и леденящим. Словно внутри ему не хватало тепла, либо он просто относился к тому типу людей, который не очень-то любит окружающих. А меня он вообще считал чужаком, прибившимся к его родной стае. Может, конечно, все это мне просто мерещилось, и возникновение подобных мыслей об этом человеке было абсолютно незаслуженным. Я ведь не могу знать этого наверняка, ведь это не более чем моя интуиция и формирование представлений о человеке за счет его видимых реакций. Да и не стоит исключать того влияния, которое может оказывать на людей их работа в такой непростой сфере. Но в любом случае меня не покидало чувство, что мистеру Генриху я был явно неприятен.
— Что ты Генрих, я же прекрасно знал, что ты занят подготовкой отчетов, поэтому не стал отрывать тебя от работы, а попросил Сьюзан тихонечко проведать, освободился ли ты, дабы наш коллега доктор Джереми смог приступить к выполнению своей миссии, — ответил ему профессор, по-дружески похлопав того по плечу.
— А, ну если так, то тогда ладно, — усмехнувшись, произнес доктор Шульц.
Мы прошли в тот кабинет, где в специальной комнате мне устраивали свидания с пациентами данной клиники. Зайдя туда, я поставил на полочку свой портфель, достал из него записную книжку, ручку и прошел в комнату для переговоров. Около десяти минут спустя в комнату пожаловал мой первый гость — рыжеволосая девушка по имени Элизабет Шифер, которая, завидев меня, сразу начала радостно улыбаться.
— Привет, Элизабет, — поприветствовал я свою знакомую.
— Привет, Джереми! — девушка оживленно размахивала руками, абсолютно не скрывая своих эмоций. Затем она уселась на свое место за столом и замолчала, с каменным лицом уставившись на доктора Шульца, который замер в дверном проеме, явно удивленный такой реакцией своей подопечной. Но девушка явно не хотела начинать общение в присутствии постороннего, поэтому ждала, когда доктор оставит нас наедине. Доктор еще несколько секунд стоял неподвижно, изображая из себя статую, после чего пожал плечами и удалился, закрыв за собой дверь в комнату.
— Как поживаете, Джереми? — поинтересовалась девушка, сорвав с себя каменную маску.
— Все замечательно, Элизабет, провожу ревизию, перестраиваю свою жизнь, — улыбнулся я. — Как у тебя дела? Есть чем похвастаться? — продолжил я.
— У меня все в порядке, знаете, я в последнее время ощутила какой-то внутренний душевный подъем. Начала как-то иначе относиться к своей жизни, она стала для меня менее значимой что ли, как бы вам это объяснить… А что вы перестраиваете в своей жизни, Джереми? — задумавшись, девушка так и не смогла сформулировать мысль, либо не захотела ее озвучивать и перевела тему на мою персону.
— Я решил многое изменить в себе и вокруг себя, устал от того, кем был все это долгое время. Теперь я хочу быть тем, кто мне гораздо ближе и интереснее. Я решил стать другим человеком, вот и все, — объяснил я.
— Удивительно слышать такие слова от человека вашей профессии, хотя, учитывая то, ради чего вы приходите сюда, не так уж это и странно. Но обычный человек не будет стремиться к тому, к чему движетесь вы, значит вы не совсем обычный, или не совсем нормальный, — рассмеялась моя собеседница.
— Элизабет, ты говорила, что стала иначе относиться к своей жизни, эти слова меня сильно зацепили, ведь это именно то, что сейчас волнует меня больше всего на свете — смена внутренних взглядов. Особенно на такие глобальные вещи, как наша жизнь и как мы сами, — я старался вернуть разговор в нужное мне русло.
— Да, Джереми, так и есть, я пока не могу сказать, что полностью изменила свое отношение к собственному существованию, но однозначно стала ощущать какие-то перемены, происходящие внутри. И эти вещи радуют, они приносят мне вдохновение, с которым обретается некий смысл, я начинаю чувствовать, что моя жизнь — это нечто большее, чем то, к чему я так привыкла, но в то же время она… — Элизабет остановилась, на мгновение потеряв мысль.
— Не столь важна, чтобы к ней цепляться, — закончил за нее я.
— Да, верно, Джереми, вы абсолютно точно понимаете все то, что я ощущаю, — глаза девушки заблестели.
— Вот и я за последнее время пришел к такому выводу, Элизабет. Что вся моя жизнь, которою я ранее проживал, не являлась чем-то значимым в своем глобальном, вселенском масштабе. Это было какое-то во многом примитивное существование, да, оно было социально значимым, я делал полезные для общества и окружающих вещи, но какой ценой? Я был не более, чем винтиком огромного механизма, который крутят невидимые руки, тем винтиком, который легко заменяется другим таким же. А я не хочу быть маленькой деталькой, и не хочу быть большим механизмом, нет, я хочу быть тем, кто крутит все эти бесчисленные шестеренки. Тем, кто не входит в состав, а тем, без кого существование механизма невозможно. Тем, кто сам задает верное направление, без которого работа всех деталей бессмысленна. Его никто не видит, но он есть, и он за гранью всего происходящего, вот кем я хочу стать! Элизабет, понимаешь меня? — произнес я.
— А вы точно немного безумец, Джереми, но это не может не радовать, ведь именно благодаря таким сумасшедшим наш мир еще окончательно не провалился в беспросветную серость и уныние. Не стал землями, где целый взвод бесчувственных солдат тяжелыми ботинками втаптывает в грязь остатки нашей радости, любви и независимости. Это именно то место, которое я часто вижу и которое страшит меня больше всего. Мир, в котором ни один из нас не имеет прав на свободу. Это самое ужасное, что может здесь произойти и это именно то, чего так жаждет окружающая нас серость.
— Да, некоторые думают, что если им не нужна свобода, то остальным она тоже не нужна. Поэтому они будут всеми силами пытаться отобрать у нас то, что им самим неподвластно. Ведь это поведение тех, кто так и не смог стать сильным, кто побоялся ответственности за свою жизнь, но мы ведь с тобой не такие. Мы можем быть теми, кто замахнулся на право стать независимым, — я взглянул в глаза Элизабет и взял ее за руку.
— Да, мы с вами не такие, Джереми, — произнесла девушка, в глазах которых стали проявляться слезы.
— И ты должна быть сильной не для них, а для самой себя в первую очередь. Только взяв власть над собственной сущностью, ты сможешь сохранить себя в мире окружающего тебя сумасшествия. Того серого, глупого и абсурдного мировоззрения, которое нам с тобой так чуждо и ненавистно, — продолжил я.
— Но я не знаю, как мне быть сильной, я не могу контролировать себя, — сквозь слезы произнесла девушка.
— Можешь, Элизабет. Конечно, можешь! Ты единственная, кому это под силу, остальные же не имеют никакой власти над тобой. Внутри тебя есть воля, которая всем управляет, которая держит на привязи срывающих псов разрушения, именно она заставляет тебя действовать тогда, когда руки уже не хотят подниматься. Воля продолжает вести тебя по твоему пути даже тогда, когда тебе кажется, что глаза твои уперлись в глухую и непроходимую стену. Медленными, но верными шагами она заставляла тебя идти, вынуждая тебя бороться и отстаивать право на жизнь. И эта воля должна стать твоей основой, ты должна довериться ей, передать поводья своей колесницы в ее руки, чтобы она галопом неслась вперед, сокрушая твои слабости и сомнения. Взрасти в себе несокрушимую опору, которая станет неотъемлемой частью твоего тела и разума. С каждым днем укрепляй и наращивай этот железобетонный столб, чтобы он никогда не смог прогнуться под давлением происходящих вокруг тебя событий, какими бы ужасными и пугающими они ни были. Закаляй его пламенем, сделай его неуязвимым даже для своих собственных мыслей, и тогда ты увидишь, что твоя несокрушимая основа и есть ты. Настоящая ты, лишенная ненужных человеческих слабостей, стремящихся поработить тебя, сделав слабой и зависимой, как все те, кто тебя все время окружает. Даже твой отец, который хотел причинить тебе боль, нет, он больше не сможет этого сделать, ведь он ничтожно слаб для того, чтобы даже прикоснуться к тебе, — сказал я, специально подводя разговор к карте, которую уже давно следовало бы открыть. Пока я говорил, рука Элизабет сильно сжимала мою руку, но когда я сказал об ее отце, то она еще сильнее вцепилась в меня, словно хотела спрятаться и защититься от напавшего не нее негодяя.
— Элизабет, чтобы он не сделал с тобой когда-то, это больше не станет терзать тебя, он больше не сможет причинять тебе боль, ты не позволишь ему управлять собой. Отныне ты не в его власти! Не смей быть слабой, не смей радовать его своей болью, он не заслуживает этого. Прекрати жить страданиями, которые принес тебе этот человек, живи теми чувствами, которые ему были неведомы. Пусть он останется наедине со своим несчастьем, а ты будешь жить дальше, вопреки ему, назло всем тем, кто в тебе когда-то сомневался. Стань опорой самой себе, стань надеждой самой себе, взрасти любовь для самой себя. Ведь жизнь, она же не стоит ничего, в ней нет ни капли из того, что стоило бы сожаления, это лишь игра, в которую мы смеем или же боимся играть. С этими мыслями ты начнешь просыпаться каждый день, понимая, что больше тебе нечего терять, кроме самой себя, — произнес я, внимательно смотря в глаза на девушке.