Судьба часто вносит некоторую нескладицу – конечно же, я родила Катю в июне, а в сентябре у Раи начинался десятый класс! Но – Шуня! Все организовала: наняли приходящую тетеньку на готовку, Райка учила уроки, гуляя с ребенком, и четыре вечера в неделю ходила в школу. Чтобы жизнь для всех не была мучительной, были установлены дежурства по вечернему обиходу дитяти. В условиях подвала и тесноты это было не совсем просто: ванночку снять со стены, воду принести и согреть в ведре кипятильником, разбавить, и т. п., и т. п. Шуня сказала: «Два вечера купаю Катьку я, два – Рая, три – ты». Я: «А почему я – три?» – «Ты – мать».
Справедливо, как всегда…
Начало воспитания. Катя (4 месяца), Рая
Школу окончили, аттестат получен, надо – дальше. Я работала в издательстве, и Раюха захотела в полиграфический техникум. Шуня уговаривала пойти в кулинарный, не послушалась, но и полиграфический не потянула. В это время получили комнату в коммунальной квартире, аж в 23 метра (зато квадратных!). Муж и я в одной половине, а за шкафом – Рая и Катя. А у соседей – Витя, наш будущий суженый. Вскоре – моя поездка и полное изменение жизни.
На третий день знакомства Зяма, застав Райку у плиты с капающими слезами, спросил: «Ты что?» – «Катю жалко». – «Подожди, увидишь…» И действительно, Раиса заобожала Зяму вместе со всеми. Вышла замуж, началась семейная жизнь, надо было работать. Моя Ирка, ставшая юристом после МГУ, работала в Министерстве легкой промышленности и устроила Раису на приличную швейную фабрику в Москве. Там она благодаря талантливости и расположенности к людям училась и становилась специалистом. Однажды позвонила с вопросом: «Как быть? Предлагают вступить в партию». Я: «Вступай». Раиса: «Это вы мне говорите?!» Она знала мое поведение в этой области. Я объяснила, что в ее поступлении ничего неправедного нет. И оказалась права: стала мастером и вскоре съездила с делегацией от фабрики в Японию.
Рая и Катя. Уже легче
Жили, успешно работали, построили кооперативную квартиру. Родили замечательного парня – Сашу. Но… Сашке восемнадцать лет – армия. Долго нет писем. Выясняется – в Афганистане. Жизнь – сплошная тревога. Наконец возвращается, руки, ноги – целый! А голова – тихий, молчаливый, ничего не рассказывает, работает разнорабочим. Через полгода – взрыв! Как с цепи сорвался, компании забулдыг, пьянство и крик: «Не дай вам бог увидеть, что видел я!» С трудом разговорили. Узнали: был контужен, больше недели сидели на горе в окружении без еды, воды, вырвались, цинга, видел напалм…
Взрослая Рая
К нам из Одессы приехала наша подруга Полина Великанова, красавица, замечательный доктор-психиатр. Показали Сашу. Сказала: «Все оставшиеся в живых в Афгане – жертвы. Если даже цело тело, психика повреждена у всех. Пить, конечно, категорически нельзя, надо упорно лечиться, выходить из стресса». Лечь в больницу не уговорили, но возникла вроде бы любовь. Подумали: женится – выздоровеет. Но нет, даже рождение двух дочек не помогло. Жена ушла. Золотая Райка помогала и продолжает помогать с внучками, дружит с ними. Они уже взрослые. А Саша уже немолоденький, большой красивый мужик, живет с родителями, являясь их неизбывной болью. И меня все время мучает мысль, что надо что-то делать! Несколько лет назад он сдался на мои мольбы и пролежал месяц в лечебнице. Но ничего не вышло…
Когда-то Райка была еще в школе, и я спросила ее: «У вас “немка” старая, молодая?» – «Да в ваших годах», – ответила Раиса. Мне было двадцать восемь, а ей, соответственно, семнадцать. Так что сегодня и она уже бабушка и «в годах». Но для меня все та же трогательная девочка. У них есть небольшой домик и участок. Выращивают овощи. Каждую осень я получаю бесценный дар – огурцы, засоленные Райкой. Ни у кого таких вкусных не получается.
Дружу с ними, люблю и знаю, что это взаимно! Такое – редко…
Очередная печаль: Витя, несмотря на все усилия врачей, Райки и внучек, неожиданно из жизни ушел…
Глава 18Изменение адреса
А годы идут! – Смотрины домработниц. – Вера Михайловна и Катя. – Старший редактор. – Работа на курсах. – Возвращение в издательство. – Очередники.
Ищем няньку, вернее домработницу, – готовить, убирать. Детей тогда выпускали гулять одних во двор, приглядывая за ними из окна. Шуня, нанимавшая «персонал» в другие времена, удивлялась, что никак не могу найти – «наверное, не умеешь». Я предложила прийти выбирать вместе.
Назначила встречу человекам шести. Попринимали, спрашиваю: «Можно хоть одну взять?» «Ты права, нет», – признает Шуня. Наконец, надеясь на милую мордашку, оставляю девушку лет двадцати. Но, возвращаясь с первого же выходного дня, приводит с собой солдата, говорит, что это ее двоюродный брат, который служит в Москве, у него увольнительная, и нельзя ли ему у нас переночевать. Спрашиваю: «Где же мы можем его положить?» (она спит в комнате с Катей). Ответ простой: «Он со мной ляжет». Извиняясь, объясняю, что придется ему вернуться в казарму. Через два дня, купив билет, отправляю «мордашку» по месту жительства.
Год аренды квартиры заканчивается, должны переезжать в загодя найденную малогабаритную двухкомнатную на проспекте Мира. Весна, бабушка с другой стороны, Вера Михайловна, просит разрешить ей взять Катю на время ее отпуска в поездку в Тбилиси. Разрешаем, у меня с бывшей свекровью отношения доверительные. Уезжают, проходит неделя, только успеваем перевезти вещи. Правда, скарб невелик: три чемодана с одеждой, мешок с кастрюлями, из мебели – шкафчик для Катиных вещей и игрушек и кресло-кровать для нее же.
В предыдущей квартире мы спали на хозяйской, а теперь купили тахту – привезут из магазина. И получаем телеграмму: Вера Михайловна с Катей возвращаются. Оказалось, Катя так заскучала, что невозможно было уговорить. Выручает, конечно, Шуня – берет Катю, и живут опять в Абрамцеве, на даче у Абрикосовых, а мы приезжаем на выходные.
В это время я совершенно озвереваю от работы над переводами на арабский язык классиков марксизма-ленинизма и бездарно написанной пропагандистской советской, так сказать, литературы. Мое редакторское имя стоит на сделанных вместе с «носителями языка» переводчиками-арабами трехтомнике Маркса и Энгельса и десятитомнике Ленина.
Таня, Катя, Шуня. 1962
У себя в редакции занимаю самую высокую после заведующего должность – старший редактор. И оклад соответствующий вполне, особенно с двадцатипроцентной надбавкой за «восточный» язык (за западные – десять). Но тексты, с которыми работаю, доводят до исступления.
Доканывает окончательно «шедевр» в сорок (!) печатных листов – как бы справочник «СССР сегодня и завтра», написанный скучно, хвастливо, к тому же безграмотно (об Узбекистане в начале войны: «И каждый, в ком бьется честное сердце узбека, шел на фронт» и т. п.), с политическими ошибками – статья «Профсоюзы» помещена в главу «Партия». И я, беспартийная, получаю благодарность от главного редактора издательства за пойманный «политический» ляп.
Имею два предложения работы: в качестве старшего преподавателя на кафедру арабского языка, то есть кафедру моего Института востоковедения, влившегося в МГИМО. И второе – завкафедрой восточных языков и преподавателем арабского на Курсах иностранных языков в Министерстве внешней торговли. Зарплата одинаковая. Учить студентов, конечно, интересней, чем внешнеторговых специалистов. Но выясняется, что, принимая должность «старшего» преподавателя, я перехожу дорогу работающей там преподавательнице, которую, естественно, хорошо знаю – была на три курса старше меня в нашем институте. Поэтому пошла на курсы.
Когда подавала заявление об уходе, начальник отдела кадров издательства сказал: «Я твое личное дело в архив сдавать не буду – все равно вернешься». Он был, конечно, по тем временам явлением удивительным: на вид строгий, редко улыбающийся, явно порядочный человек, расположенный к людям и думавший о них и о работе. Я проработала на курсах три года, и каждые три месяца он звонил мне и спрашивал: «Не надоело?» Оказался прав – осточертело обучать, как я вполне недобро говорила, «крестьян в заграничных костюмах». Когда на последний его звонок я ответила «да», был краток, сказав: «Приходи». Я и пришла. Протянул мне мою старую анкету и попросил внести изменения, если таковые имеются.
А изменения были! Например, адрес.
Когда мы разводились с мужем, было решено: автомобиль «Волга», который почему-то был на мое имя, я до оформления развода перевожу на него, а он оставляет нам с Катей комнату (напоминаю: 23 квадратных метра!) с надеждой, что ему за благородство что-нибудь тут же дадут в КГБ. Когда он кончал институт, ему предложили работу там. Но я сказала, что разведусь. Проработав почти десять лет в международном отделе Комитета по делам физкультуры и спорта, как только мы расстались, он пошел по семейной стезе.
Потом было объявлено, что комнату надо разменивать. Занимался этим мой бывший свекор. Нашелся вариант – восемь и одиннадцать метров. Сказала, что беру восемь, смотреть не поеду, соображала, что ни в восьми, ни в одиннадцати мы не поместимся. Совершенно в тот момент этого не понимая, как оказалось, поступила мудро. К этому времени достроили Зямин кооператив, он смог передать квартиру жене, развелся. Мы «зарегистрировались», его прописали, и нас оказалось трое на восьми метрах. А норма была три метра на человека, и мы стали очередниками!
У всех организаций были «квартирные фонды», которые иногда, к сожалению, редко, становились реальностью. В жилищном управлении хотели выделить Зяме «метры» за счет небольшой части фонда Образцовского театра, которому в тот год давать ничего не собирались. Но Сергей Владимирович (Образцов) объяснил нам с Зямой, что еще «столько людей ютятся в подвалах», что театр пойти на это не может. Сам он в это время с женой Ольгой Александровной жил в большущей барской квартире в переулке на Тверской. И это, учитывая его заслуги, было вполне справедливо. Но не надо было, особенно мне, рассказывать про подвалы – я это знала на практике.