– Тем не менее надо поправить, – говорит он.
Я с дрожащими коленями говорю:
– Вы и поправьте, а здесь стоит моя подпись и я себе позволить подлог не могу.
На тех же коленях возвращаюсь к своим, рассказываю, все в панике, что мне врежут. Если он и исправил, то относительно меня повел себя прилично – никаких последствий не было.
Много лет спустя мы встретились. Я с Зямой была в Израиле, и нас пригласили к нашему послу Бовину. «Познакомьтесь», – а я, узнав своего инструктора ЦК, не успела произнести фразу «А мы знакомы», потому что получила вполне ощутимый удар: Зяма лягнул меня ногой. Был прав. Бовин был прекрасный человек, порядочный, и напоминать ему о вынужденных обстоятельствах, конечно же, не следовало.
Пишу об этом, потому что сегодняшние поколения пока что воспринимают такое как абсурд. Но надо, чтобы не потеряли присутствия духа и не позволили страху возобладать…
Глава 25Встреча с Эрнстом Н.
Гастроли в Швейцарию. – «Сорок первый». – Эрнст Неизвестный. – Переводчица Инна. – Жить могу только дома.
1976 год. Театр на гастролях в Швейцарии. Я уже езжу с Зямой. Все живем в Цюрихе и на автобусах вместе с декорациями выезжаем в разные города. Сегодня – Берн, столица Швейцарии. С нами на редкость ужасный «сорок первый» – кагэбэшник. Перед спектаклем в своей уборной Зяма надевает рабочую форму. Кроме меня здесь еще Мартын Хазизов – гитарист. Стук в дверь, входит человек и протягивает Зяме открытку. Смотрим – фотография Эрнста Неизвестного. На оборотной стороне написано: «Дорогой Зиновий, передайте моей маме привет. Зиновий, Браво! Эрнст Н.». Естественно – вопрос: «Он здесь?» – «Да». Мы, как идиоты, опять: «А что же он не зайдет?» – «Он не хочет доставить вам неприятности. Сегодня всё ваше посольство здесь». И тут мы понимаем, что этот человек тоже бывший «наш» и знает, что мы «не имеем права» общаться с «изменниками». Я выскакиваю из гримерки, бегу по узкому фойе театра, вижу «сорок первого» далеко от этой гримерки. Добегаю до скопления публики и в одной группке вижу Эрнста. Естественно, почти подлетаю, но замедляюсь, увидев его глаза, показывающие, что обниматься нельзя. Улыбаемся друг другу и кратко пожимаем руки с таким же кратким «здравствуйте». Но… кончается спектакль, Зяма выходит кланяться последним. И кланяется не стоя, а проходит по сцене – чего обычно не делает. А сейчас идет, чтобы подойти к тому краю, где у самой сцены стоит Эрнст. Гердт пожимает руки стоящим у сцены, чтобы в конце пожать Эрнсту…
Зяма переодевается, сидим сначала в гримерке, потом на улице. До отъезда надо ждать часа два – пока рабочие погрузят декорации в грузовой автобус и поедут со всеми в гостиницу в Цюрих. И Зяма, и я молчим, чувствуем себя ужасно, униженно – явно не смеем плюнуть на кагэбэшника и провести эти два часа с Эрнстом…
Эрнст Неизвестный в Швейцарии
Говоря о Швейцарии, вспоминаю, что именно в Цюрихе поняла полную невозможность для себя жить в любой стране, кроме своей, кроме Москвы и (удивительно!) Валдая. Гуляли с Зямой по Цюриху, сели на скамейку около какого-то большого магазина. «Я устала, посижу, а ты иди», – сказала я и стала издали рассматривать витрину. Всё мне подходило – и костюмчики и мокасины, все в моем духе! И вдруг я представила, что я тут живу. Сколько я тут стою? С театром работала переводчица Инна. Она кроме немецкого (родного), французского (чуть слабее) знала русский, говорила с небольшим акцентом, читала, но писать не могла. Наши рабочие сцены попросили меня спросить у Инны, где в Цюрихе «поляки». Это такие торговые места, которые были во всех европейских городах (есть ли теперь – не знаю), которые торговали дешевкой, как раз по нашим деньгам. Я спросила ее в присутствии ребят, она ответила, что не знает такого понятия. «А где вы покупаете?» – «Где вижу то, что мне понравится».
Мы с Зямой были в гостях в их с мужем доме. Половина второго этажа была библиотека, сделанная как настоящая – со стеллажами, указателями. В очень большой части – русская. При этом кроме книг «тамиздата», много старинных изданий. У Инны и у мужа было по автомобилю и еще один большой общий – для путешествий. Я прикинула и поняла, что столько, сколько Инна, я стою.
И вдруг, сидя на лавочке посреди чужого города, я представила: я тут живу! Меня охватил неожиданный ужас, вероятно, изменивший выражение моего лица, потому что подошедший в этот момент Зяма сказал:
– Что случилось?
Я рассказала про свои мысленные рассуждения.
– И что, к чему пришла?
– Никогда! Ни за что на свете!
– А если выбирать: концлагерь или заграница?
– Концлагерь!
Зяма:
– Почему?
Я:
– Жуткие, но свои.
Я не только не осуждаю уехавших и понимаю их доводы, есть такие, по которым скучаю и которых люблю. Хотя они перестали быть моими единомышленниками…
Но отмщение за это швейцарское унижение произошло!
Глава 26Слава Ростропович
Поручение советника по культуре посольства СССР. – Репетиция с датским оркестром. – С Образцовыми на концерте Славы.
Через год театр на гастролях в Дании, в Копенгагене. Сидим в номере, Зяма с переводчицей повторяет текст «Концерта» на датском языке. А я, продираясь сквозь этот язык, ищу в газете, идет ли, а если да, то где, фильм «Пролетая над гнездом кукушки». Нахожу. Но нахожу и объявление о концерте Ростроповича! Показываю переводчице, чтобы убедиться, что я правильно поняла. Да! Концерт через два дня. Слава Ростропович – еще более одиозный «уехавший», но и Зяма, и я почти одновременно говорим: «Все, плюём, обязательно повидаемся».
Выходим гулять, спрашиваем у переводчицы, какой отель самый старый и фешенебельный. Ответ: Winter Palace. Идем туда, спрашиваем, ждут ли они Ростроповича. Очень любезно говорят, что ночью ждут, дают номер телефона в его номере. На следующий день Зяма звонит. Слава берет трубку.
– Радость моя, Славочка, здравствуй!
– Здравствуй, да чья это я радость?
– Это Зяма Гердт и Таня со мной.
– Ребята! Жмите ко мне, у меня небольшое интервью, потом позавтракаем, и, если хотите, со мной на репетицию! Жду!
Зяма идет к Образцову заявить, что мы идем встречаться с Ростроповичем, что бы потом ни сказали. И вдруг! У Образцова сидит советник по культуре посольства СССР в Дании. Выслушав Зямины слова, он неожиданно говорит: «Как прекрасно, а мы раздумывали, кого попросить об этом! Пожалуйста, вот номер телефона нашего посла, попросите Ростроповича ему позвонить, он хочет с ним встретиться».
Не очень поняв, что все это значит, идем в Славин отель. В фойе группа журналистов, перед ними Слава. Видит нас, извиняется, целуется с нами и шепчет, что он сейчас быстро от них отделается. И действительно, очень быстро отвечает им всем, разговаривая на английском. Была удивлена, что произношение, при его-то слухе, было ужасным!
Идем на второй завтрак в гостиничный ресторан. Милая беседа – Зяма говорит, что за завтрак платит он. Слава, крутя хохол, вспоминает:
– У тебя гонорар или суточные?
– Суточные.
Спрашивает, сколько дней гастроли, перемножает в голове и хохочет.
– На завтрак без вина хватит!
Передаем просьбу позвонить послу. Слава:
– Кто посол?
Зяма:
– Егорычев.
– А, это который был в Москве главным партийным секретарем? Ему позвоню, он помог мне плитку для дачи достать! Ладно, в перерыве репетиции позвоню.
Едим, Слава рассказывает о жизни «не дома».
– Например: в Нью-Йоркском зоопарке родился жирафенок. Как его назвали? Правильно, Слава!
Естественно, наш вопрос: ностальгия? Он:
– Когда возникает, а, конечно, возникает, вспоминаю подъезд в доме наискосок от филиала Большого (теперь театр Оперетты), куда я выскочил и рыдал, когда директор Ансимов сказал мне, что моих способностей недостаточно для дирижирования и больше я этим заниматься не буду.
На передачу телефонного номера посла рассказал, что это не пер вое предложение со стороны власти на контакты. Несколько недель тому назад ему в Париже позвонили из советского посольства и попросили прийти. Боясь, что задержат, он сообщил французам. Тогда Миттеран предоставил ему свою президентскую машину, на которой он и поехал в родное посольство. Это было сделано для того, чтобы машина ждала его у входа. Президентский автомобиль может стоять без ограничений в любом месте.
Посол предложил Славе передать всю приобретенную им «недвижимость» Советскому Союзу и всей семье возвращаться домой. Слава сказал, что он готов это сделать сразу же, как только в газете «Правда» будет опубликовано, что Ростропович не предатель и не враг. На том благополучно покинул родное посольство…
Кстати, завтракали с легким вином. Когда официант открыл бутылку и дал Славе как главе стола вино пробовать, он, глотнув, сказал с присущей ему необыкновенной легкостью и обаянием: «Сейчас я буду вы…аться, как будто я в этом что-то понимаю!» – выпили.
Слава зашел к себе в номер и взял виолончель. Пока ехали в машине, он рассказал, какая это виолончель необыкновенная, на ней есть какой-то знак от Наполеона. Репетиция происходила в зале, производившем впечатление вполне концертного, но находившегося в обыкновенной гимназии. По коридорам болтались мальчики и девочки, громко, весело и чрезвычайно свободно себя ведущие. Тут же, в расширении коридора, стоял большущий автомат, выдающий кофе, чай, какао, молоко и другие напитки, без каких-либо монет, а только нажатием кнопки, что они и делали. Очень просто, но нас, советских, впечатлило!
Никогда эту репетицию не забуду! Наверное, этот датский оркестр был не из первачей и Славе было вполне напряжно. Но как он с ними разговаривал и показывал! Как добрейший и ласковейший даже не учитель, а отец или брат: «Маэстрочко… – а дальше по-английски или немецки, – здесь чуть-чуть, вот так!» Главной была интонация, и на наших глазах происходило чудо: лица музыкантов становились вдохно