поступок, оставшийся, думаю даже в эпохе.
А Александр Трифонович, такой гражданский и при этом такой лирик, пишет это стихотворение, показывающее, что есть на земле более важный для человека «свежий и ясный мир», а не только «тревоги и потрясения». Жизнь продолжается!
Простите, но еще одно стихотворение приведу, потому что оно кажется мне ответом на полностью не имеющий ответа вопрос «зачем живем»:
К обидам горьким собственной персоны
Не призывать участье добрых душ.
Жить, как живёшь, своей страдой бессонной,
Взялся за гуж – не говори: не дюж.
С тропы своей ни в чём не соступая,
Не отступая – быть самим собой.
Так со своей управиться судьбой,
Чтоб в ней себя нашла судьба любая
И чью-то душу отпустила боль.
Ведь это философское указание: как надо себя вести в жизни, а как просто, все понятно, «все на русском языке». Похоже на прозрачность воды до дна в глубоком чистом озере.
Соперничать могут только великие музыканты…
Глава 28На родственников повезло
Родственники, которые стали друзьями… Евгения Викторовна Александрова. – Дом на Малой Бронной. – Большой Федя и маленький Федя. – Федя и Лора, Виктор и Тоня. – Федор Дмитриевич – профессор и Аня. – Судьба Феди-маленького. – Завещания бабушки. – Последний брак Федора Дмитриевича.
Евгения Викторовна Александрова; почему Александрова, никогда не пришло в голову спросить, вероятно, псевдоним для подписи художественных переводов (Бальзак, Золя), сестра моего папы Александра Викторовича. Была замужем за его гимназическим другом Горбовым, Дмитрием… Родила сына Федора (о нем скажу позже). Знала языки, французский в совершенстве, так как в детстве была послана в швейцарский пансион. О чем, рассказывая мне, все время повторяла: никогда не отдавайте детей в пансион, лучше их не заводите… Даже понимая его пользу, считала пребывание в пансионе худшим временем своего детства.
После развода с Митей Горбовым вышла замуж (читайте медленно) за Льва Энгельгардта, отца первой папиной жены Лидии. А Митя Горбов (отец Феди) женился на сестре Лидии – Людмиле. Дружили всю жизнь!
Следователю НКВД тетка рисовала генеалогическое дерево, он тоже понять этого рассказа не мог (как, я думаю, и вы). А мой сводный по отцу брат Виктор Правдин во время папиного пребывания в лагере жил у тети Жени вместе с Федей Горбовым, двоюродным братом (по отцу) и дедушкой (по матери), мужем тетки.
Тетка занималась художественным переводом с французского и работала в Институте океанологии Академии наук, тоже переводя разные научные статьи со всех европейских языков.
Рассказывала, что очень любила английские статьи. Даже в самых разнаучных были шутки. Например, к серьезной статье по океанологии приложена картинка: две русалки лежат на прибрежной скале, и одна спрашивает: «Брунгильда, ты веришь в матросов?..»
Меня очень любила, дружила с Шуней. Очень много со мной разговаривала, приучила к стихам, показала всех поэтов Серебряного века, о которых мы, подростки тридцатых-сороковых, понятия не имели, в школе их не велено было даже упоминать. Была, несомненно, умна и вообще одарена. В 1975 году на восьмидесятилетие моего папы – ее брата – написала стихи по-французски «Bonjour, tristesse». Но для нас, французским не владеющих, и по-русски «Старость, здравствуй!» заменив в переводе tristesse – «грусть» на «старость».
Дружила с моряками с китобойной флотилии «Слава», даже меня с ними знакомила, было очень интересно.
Обожала собак. В сильно относительно, но все-таки благополучное время – не молоденькая, но молодая, муж старше на двадцать восемь лет (!), но обожаемый, сын Федя и племянник Витя – спортивные, красивые студенты, и большая удача – сумела с дикими трудностями вернуть свою маму, мою бабушку Марию Зиновьевну из эмиграции, где она осталась одна после смерти мужа. Была собака, девочка Буля, очень породистый боксер, но внешности страшнющей! При этом приветливости и ласковости такой, что тетка всегда говорила: когда придут воры, Буля покажет, где лежат серебряные ложки. Я бывала у тетки и бабушки довольно часто, и Буля, встречая меня, ставила лапы мне на плечи и сразу умывала языком все лицо… Я очень любила ездить «на Бронную». Помимо всего, там на обед всегда был компот из сухофруктов (на третье), особенно груши! Дома от бедности он бывал только по выходным.
Дом стоял (и стоит!) на углу Малой Бронной и Спиридоньевского переулка. Булю водили гулять на Патриаршие пруды, а я там каталась на коньках. Тетка не могла жить без животных, и, когда Були не стало, дворовые мальчишки, обожавшие ходить к тете Жене, однажды принесли крошечного щенка, сказав, что это девочка – карликовый пудель. Назвали Дашей, вымахала не просто в большого, но в огромного теленка. И когда на Патриарших тетку спрашивали о породе Даши, она говорила: «Гигантский карликовый пудель». Несмотря на размеры, ласкова была беспредельно. Милиционер, дежуривший в парке Патриарших, носил сушки в кармане шинели – Даша их обожала…
Тетю Женю все звали «бабушка синенькая». Так ее назвал внук, маленький Федя, сын большого. С ее мамой, то есть моей бабушкой, я познакомилась, приехав из Сибири. Мне тогда было пять лет. С полного одобрения Шуни, но не участия в мероприятии, она меня крестила, но потом никак не навязывала церковного поведения, а только рассказывала библейские сюжеты, чтобы, как она говорила, понимать великую живопись.
Кроме общения с бабушкой меня отдавали гулять с «мальчиками». У Федора и Виктора была большая спортивная компания, и меня, когда садились на ходу в трамвай, кидали первому, кто уже впрыгнул на подножку. Было очень весело и совсем не страшно, но я понимала, что никому из старших об этом рассказывать не надо.
Мальчики уже здоровые лбы – студенты. Федя в медицинском, на военфаке, Виктор в Инфизкульте. Естественно, женятся.
Федя – на студентке своего меда, Лоре. Виктор – на Тоне, девушке из их компании. Была часто цитируема: однажды кто-то, обращаясь к женской части компании, крикнул: «Девки, бляди, поторапливайтесь». И Тоня воскликнула: «Слыхали, он нас девками обозвал!»
Лора и Федя рожают маленького Федю.
Война. Быстро выдают дипломы. Федя идет доктором в авиационный полк, Виктор – в один из партизанских отрядов, организуемых НКВД из спортсменов и засылаемых (сбрасываемых с парашютами) в тыл противника.
Лора работает в больнице и живет с сыном на Бронной. Довольно часто тетя Женя приезжает к нам с маленьким Федей, которому отдана всеобщая любовь. Он действительно был замечателен, хорош собой и очень способный! Старший Федя характером в смысле широты души был в свою маму. И поэтому, если кто-нибудь из летчиков или всех остальных получал отпуск, отсылал на побывку в Москву к жене и маме (на Бронную!).
Однажды, уже в конце войны, так прибыл бравый летчик, Герой Советского Союза, Иван (фамилию забыла). И, несмотря на проживание у матери и сына товарища, хоть и маленького, роман состоялся. Война кончилась. Федя вернулся. Все было слишком очевидно. И поэтому при разводе в суде он попросил оставить сына ему и его маме. Лора согласилась!
Думаю, если бы ребенка забрали, Евгения Викторовна сошла бы с ума, так была вся в нем. Еще Федор Дмитриевич сказал, что, пользуясь расположением суда, просит войти в его положение только что вернувшегося и ничего еще не заработавшего и исходить при назначении оплаты за развод из позиции ad minimum. Добавил: «Простите за латынь, но я ведь врач».
Возвращающиеся с войны, конечно, кто мог, везли трофеи: одежку – платья, плащи, мебель – кресла, буфеты, даже картины. Федя привез необходимейшую вещь – шляпу-шапокляк, складывающийся цилиндр (как у Чаплина)!
По медицинской профессии он был психолог, невролог. Обладал редкостной интуицией и умением в каждом видеть его индивидуальность. Эти качества должны быть у любого врача, но, к сожалению, бывают не всегда…
Федор Дмитриевич начал и работал до конца своих дней в Институте космической медицины. Готовил Гагарина и подписывал его полет. И был с Королевым на Байконуре в момент запуска! Рассказывал о вселенском шуме этого момента. А когда я спросила, согласился бы он полететь, если бы ему предложили, ответил, что не задумывался бы ни минуты, давая согласие!
После развода жил со своей мамой, нашей бабушкой, и маленьким Федей. Но вскоре женился на Ане. Жизнь несколько осложнилась. Аня была воспитана явно на другой волне, отличной от волны нашего вполне разношерстного, но однородной морали семейства. Совершенно неожиданно для всех, даже для Феди, стала в недобром смысле этого слова мачехой для маленького Феди. А после рождения Сережи и потом Маши это стало особенно очевидным.
Федя очень много работал. Кроме работы в космической медицине стал профессором на кафедре психологии в Московском университете. Он подал для защиты кандидатской степени работу «Я — второе Я», но ее сочли докторской, и он вскоре стал профессором. Поэтому был полностью погружен в деятельность и в семейные сложности вникать не успевал. Страдала, конечно же, Евгения Викторовна, полюбившая и новых внуков, а погружена же была, естественно, в воспитанного ею старшего.
Когда гром разверзается среди ясного неба, это особенно страшно. Аня и Федя вечером возвращались от Аниных родителей, и при входе в парадное своего дома Ане стало плохо. Федор помчался домой на второй этаж за шприцем с лекарством. Вернувшись мгновенно, успел только подхватить Аню…
Жизнь продолжала посылать дичайшие испытания… Сын Федя, перестав быть «маленьким», женился на Тамаре. Родили дочку. Но, дожив до тридцати трех (возраст Христа), стал алкоголиком. Ужасно, но наследственным. Его дедушка Го́рбов Митя, тихий высокообразованный литератор, пил. Отец-ученый – тоже.