Я – в костюмчике из жатого индийского ситца болотного цвета, Зяма – с распахнутым воротом, совершенно летнем костюме… Бедный Олег, вручив билет, на котором недвусмысленно было написано dress code – smoking, сказал Зяме: «Так тебя не пустят, идем!» – и повел к себе в номер надевать на него бабочку. (Она долго жила у нас, а, когда Зямы не стало, я подарила её «на счастье» нашему другу.)
На Зяму нельзя было смотреть – таким виноватым он себя ощущал, понимая, как я огорчена, что при моей любви к кино надо уезжать… «Нет! – закричал он. – Значит, так: ты играешь богатую американку, с придурью, которая так любит этот костюмчик, а на всех ей наплевать, правда, хорошо, что хоть туфли как надо…»
В составе русской группы подошли к красной дорожке фестивального дворца. Я не только не великая актриса Мария Николаевна Ермолова, но и в самодеятельности никогда не участвовала. Так что уверенной придурочной американки (тем более в составе русской группы), конечно, из меня не вышло.
Второй раз в жизни я чувствовала на себе удивленное внимание такого количества людей. Первый раз такое произошло задолго до этого в Ташкенте. Я приехала туда в качестве переводчика с двумя сирийскими арабами – крупными партийцами, которым показывали разно образную богатую советскую жизнь: фабрики, колхозы-миллионеры, а в Ташкенте в пятницу для доказательства свободы – мечеть. Повели на самые почетные места, где, естественно, ни одной женщины не было, а в мечети и вокруг нее, как мне потом сказали, более пяти тысяч молящихся. Приведя меня туда, начальники совершали нарушение, но – «высокие гости…». Я стояла, опустив глаза, но мне было наплевать, от меня ничего не зависело.
А здесь, в Каннах, – я же сама виновата, могла бы и не пойти!
И тут герой дня Олег Янковский подходит, берет меня под руку, и мы поднимаемся по этой красной дорожке… Можно это забыть?!
Глава 38Две поездки в Армению
50 лет советской власти. – В Сирии с Кайсыном Кулиевым и Гарегином Севунцем. – «…коньяк-то ее!» – Три дамы в тресте «Арарат». – Столетний юбилей. – Рассказ Зямы о Шустовых.
Одним из отвратительных проявлений старости является нарастающее отсутствие желаний. Поэтому когда моя мама, перенеся два инфаркта и туберкулез легких и достигнув 74 лет, вдруг сказала, что ей хочется «на старости лет» посмотреть на коньячные владения ее деда и отца в Армении, мы (Зяма и я) очень обрадовались. И, естественно, стали думать, как организовать поездку.
Я однажды получила очень страстное приглашение приехать в Ереван. Возникло оно смешным образом. В юбилеи Октябрьской революции (для совсем молодых – произошла в 1917 году) во все страны ЦК партии посылал делегации каких-нибудь деятелей культуры, чтобы они рассказывали о «великих достижениях» советской власти. И я поехала в ее пятидесятилетие в качестве переводчицы с двумя такими деятелями: поэтом Кайсыном Кулиевым и армянским писателем Гарегином Севунцем в Дамаск и Бейрут.
Кайсын Кулиев – очень талантливый поэт и, что даже главнее, замечательный человек, мужественный, с редким даром интереса к людям и доброты. Когда в самом начале войны (1941 год) по приказу Сталина с Кавказа в Сибирь и Казахстан стали товарными вагонами целыми народами вывозить чеченцев, ингушей и каракалпаков, дав им на сборы 24 часа, Кайсын, проживавший в Москве, все бросил и помчался, чтобы быть с ними.
Гарегин Севунц незадолго до этого издал роман «Тегеран» и был довольно популярен, потому что очень раскручивали.
Выступали и в Сирии, и в Ливане в огромных залах. Кайсын говорил человеческие, теплые слова, и провожали его овацией.
Севунц же выступал по-советски, и ему хлопали вежливо. Он все говорил, что Кайсына я перевожу хорошо, а его хуже.
Сирия, Пальмира. Гарегин Севунц, Кайсын Кулиев, Таня
Так об Армении. Однажды после очередной встречи вернулись в гостиницу очень поздно. Кайсын говорит:
– Идемте выпьем.
Я говорю:
– Ночь, все закрыто, терпи.
И вдруг Гарегин говорит:
– У меня есть наш шикарный коньяк, сейчас принесу.
Кайсын:
– А ты у Тани спросил, ведь коньяк-то ее?!
Севунц:
– Ты что, у меня в чемодане!
Кайсын:
– Чемодан твой, а коньяк ее!
Гарегин:
– ???.
Кайсын:
– У тебя коньяк Шустова, а она – его внучка!
Надо было видеть лицо Севунца! Он закричал: «Как мне повезло вас встретить! Прошу – приезжайте ко мне, встреча будет шикарной! Обещайте!» Мы с Кайсыном хохотали, а он не переставал просить приехать.
Когда же мы решили везти маму в Армению, то, конечно, этим приглашением не воспользовались, а друг моего сводного брата Виктора ереванец Спартак нас встречал (кроме мамы и меня с нами была моя школьная, до конца дней, подруга Леля), поселял в гостиницу и вечером показывал город. Были сильно впечатлены, увидев толстые и высокие, как у старого замка, стены треста «Арарат».
Утром Спартак примчался с вопросом о том, чего бы мы хотели.
Мы сказали, что, вероятно, это выглядит достаточно странно со стороны вполне одной глубоко пожилой и двух не самых молоденьких дам, тем не менее главное наше желание – посетить заводы треста «Арарат».
Вспомнив Севунца, я сказала:
– Может, мы и сами можем это организовать, с помощью маминого паспорта.
При виде маминой фамилии у Спартака стало такое же выражение лица, как было у писателя.
Через полчаса единственным его вопросом было – удобно ли нам завтра в любое время.
В десять часов утра подъехала черная «Волга»[11] и подвезла к воротам «Арарата». У ворот и во дворе по обеим сторонам дороги тесными шпалерами стояли люди. Мы шли вслед за встретившим нас директором (!), а люди хватали нас, восклицая восхищенно: «Дочка! Внучка!» Мы смеялись, улыбались, но чувствовали, конечно, смущение – наши предки Рим спасли.
Вошли в огромный зал, наполненный людьми, и директор (увы, не помню имени) объявил в микрофон:
– К нам приехали дочка и внучка Шустова отбирать предприятие.
На что, хоть и смущенная, Шуня тут же сказала:
– Что Вы, что Вы, только посмотреть, как поставлено дело!
Я давилась от смеха и думала – вот что значит дочка капиталиста!
Директор нижайше извинился перед нами, сказав, что вызван в райком партии, а покажет нам все даже лучше, чем он, главный инженер. Он подвел нас к худому, высокому, очень армянскому человеку средних лет.
Я заметила его еще до этого, когда он входил в зал с явно недовольным выражением лица. Но после объявления директора он за улыбался. Я спросила, чем он был недоволен, когда входил. Он сказал, что вызвали по селектору, который всегда хрипит, и он услышал: дочка и внучка Суслова[12].
– А это же другое дело!
Показывая и рассказывая нам про предприятие, у него, по-моему, не было другой задачи, кроме как показать, как при Шустовых было хорошо и как теперь ужасно. Например, теперь – воровство! Уносят в пакетах, под одеждой и т. п. какое удается спиртное. А тогда каждый (!) работник мог взять до двух литров в день, а на Рождество, Пасху, дни именин – сколько кому надо. Опять же бочки! Специально выдержанные, дубовые, теперь их разломали, кладут «для духа» в сделанные сегодня. Недаром Шустовы получили во Франции лицензию на название «коньяк», все остальные – бренди, виньяк и пр.
Нас повезли в обсерваторию в Абастумани, и, когда мы вышли и шли к машине, к маме подошел вполне солидный человек, отвел в сторону и сказал:
– Спасибо вам и вашей семье от армянского народа!
Поездка удалась, мама была очень довольна. А я поняла, что желания иметь – необходимо.
Прошло много лет. Вдруг приходит письмо с шикарно оформленным приглашением госпоже Правдиной-Шустовой с супругом (!) на празднование столетнего юбилея треста «Арарат».
Первый (и единственный) раз ездили не я с Зямой, а он со мной!
Празднование длилось несколько дней, и гулеха шла потрясающая, хотя были и печальные впечатления. Это было время, когда Михаил Сергеевич Горбачев затеял антиалкогольную кампанию.
У меня такое чувство, что все русские цари – и деспоты, и строители-реформаторы, и просто обыватели-подкаблучники – не повредили России так, как за исторически короткое время сумели это сделать большевики и их наследники.
Я хорошо отношусь к Горбачеву, помню конец афганского кошмара и возвращение Сахарова. Но идиотизм этой кампании с вырубанием дивных многолетних виноградников забыть трудно.
В Ереван на юбилей съехались виноделы со всего Союза – производители коньяка из Молдавии, Одессы, вина из Крыма – знаменитой Массандры и еще массы мест. Было очень приятно видеть людей – специалистов в своем деле, истинно за него переживающих.
Для них устраивались дегустации, на которые нас приглашали, и мы, конечно, ходили. После первой я надралась, но потом на училась. Каждый вечер в разных ресторанах устраивались встречи-банкеты и все рассказывали про свои дела.
Меня заставляли рассказывать про предков. Я объяснила, что помню деда – Сергея Николаевича, но общение было недолгим – мне было пять лет, когда его не стало. Поэтому могу рассказывать только о том, о чем знаю от мамы.
Во времена моего детства взрослые, особенно из дворянских и богатых купеческих домов, о прошлом распространялись мало. Они нахлебались от советской власти из-за своих званий и богатств. И то и другое было отнято, поэтому и вспоминать было безрадостно. Мамин отец, Сергей Николаевич, был одним из сыновей в компании «Шустов и сыновья». Несмотря на, конечно, имевшиеся возможности, собственного дома не имели, а снимали этаж из двенадцати комнат в самом центре Москвы, в конце бульвара за Страстным монастырем (был снесен, на его месте кинозал «Пушкинский»).