навливаются буксировщики, замолкают курсанты, останавливается командир полка, а за ним и комэска. Все ошалело оглядываются вокруг в поисках того, что только что было аэродромом. Командир разворачивается, и, ориентируясь по тропинке, таким же уверенным шагом отправляется обратно на КДП, тихо приговаривая: «Ёханый туман». Техники, не раздумывая, тут же зарываются в скомканные на самолётных плоскостях чехлы и засыпают сном младенцев. Курсанты под впечатлением такого изменения действительности начинают вполголоса обсуждать характер явления. Конденсация, сублимация, испарения, охлаждения,– вылетают слова и тут же гаснут в молочно-белой дымке. Комэска, развернув в голове плановую таблицу и произведя нехитрые расчёты, видит, что полётами с курсантами пожертвовать нельзя, а вот два его, с таким трудом запланированных перехвата, наверняка вычеркнут, а вместе с этим автоматически вычеркнутся три литра спирта, и, соответственно, не будет новых бархатных чехлов в салон «Жигулёнка», которые уйдут к замполиту. «Ёханый туман!» – думает он. Начальник группы РЭО, молодой улыбчивый капитан, раскладывает на крышке ящика централизованной заправки доску с нардами и снова начинает вечный бой со своим круглолицым малорослым механиком. Потом, спохватившись, рычит на него:
– Я тебе, мозгоклюю недоученному, сколько раз говорил, сначала работа, потом шеш-беш! Ты где канистры поставил, недоросль?!
– Там где всегда, на видном месте, – уверенно отвечает прапорщик, неуверенно оглядываясь.
– Где?! Где это видное место? – уже панически кричит капитан и бежит сквозь белые лохмотья за механиком к двум двадцатилитровым канистрам, мирно стоящим на траве у кромки бетона. Открывает, засовывает щуп и молча показывает механику – не хватает двух литров. «Ёханый туман!» – делает широкие глаза и разводит руками прапорщик.
В это время старый и продублёный техник самолёта, пятнадцатилетний капитан-старлей-капитан-старлей аккуратно на бетоне стоянки укутывает в самолётный чехол целлофановый пакет с прозрачной влагой, бережно прикрывает его большой задней заглушкой от двигателя и уходит в эскадрильский домик за подходящей тарой, ещё не зная, что через десять минут бегущий в тумане курсант споткнётся об водило, упадёт на заглушку и раздавит пакет, пропитав вожделенным запасом весь чехол. «Ёханый туман!» – ругнётся, и, потирая коленку, побежит дальше.
А комэска, проходя мимо курсантов, остановится и скажет:
– Вот, учили вас, что туманы бывают адвентивные и радиационные. А теперь, когда пропустите по паре полётов, будете знать, что существует ещё один вид тумана. Ёханый! – и досадливо махнув рукой, пойдёт на метео, узнавать, когда же прекратится это безобразие.
Это был… Ну, в общем, вы поняли, какой это был туман.
«Ёжик сорвал травинку, на которой сидел Светлячок, и высоко подняв её над головой, как со свечой, наклоняясь и вглядываясь себе под ноги, побрёл в тумане.
Деревья, как мачты, тонули во мгле.
Светлячок – маленький зелёный маяк, – еле-еле теплясь, покачивался в тумане, освещая дорогу.
Но и он упал в траву и погас».
Той зимой они приземлились уже третий раз за неделю на аэродроме в горах одной маленькой и гордой страны. Страна на подъёме обретённой независимости ввязалась в маленькую победоносную войну с не менее гордой соседкой. Ввязалась и завязла. И теперь, демонстрируя старую истину, что в войне победителей не бывает, сидела в западне энергетической блокады. Окружённая не очень дружелюбными или просто враждебными соседями, доказывала всему миру, а в первую очередь себе, что может перезимовать без топлива и электричества.
Запасшись продуктами земледелия и ощетинившись из форточек закопчёными трубами буржуек, на которых готовилась еда, стирались вещи и мылись маленькие дети, столица затихла и примолкла. Город был тёмен, и что несвойственно ему, тих.
Буржуйки, как и дети, постоянно требовали пищи. Когда-то зелёный, сейчас город ощерился голыми пеньками. Красивый и широкий бульвар от аэропорта был изуродован криво срезанными разновысокими обрубками. Вся жизнь сосредоточилась вокруг аэродрома. Отсюда поступали сахар и масло, здесь можно было разжиться керосином. Топливо это было всё – тепло, еда, жизнь.
Ближайший аэродром дозаправки был перегружен бортами и сам задыхался от нехватки керосина, рассылая всем телеграммы: «Топливом не обеспечиваем».
Вот и сейчас, после выключения реверса, командир дал команду на останов двух двигателей, и, зарулив на стоянку на двух, сразу же выключили и их. Протопив перед посадкой салон по максимуму, ВСУ[26] не включали, экономили буквально каждый килограмм драгоценного керосина.
– Ну что, Олег, часа за три разгрузят?– спросил, отодвигая кресло, командир.
– Должны, Алексеич.
– Ну, пойдём, погуляем. Ставим пока вылет на 4:00 местного, а там посмотрим.
Экипаж пошёл в терминал, а Олег, спустившись по открытой рампе к подъехавшим грузовикам, охнул от охватившего непокрытую голову холода. «Однако, новости! – подумал он, прикидывая, сколько же это может быть по Цельсию, – Явно ниже –10». Быстро поговорив с бригадиром грузчиков и растолкав небритых с повисшими жалобно носами и слезящимися глазами просителей керосина, Олег тоже побежал к зданию аэропорта между молчаливо стоящими в темноте ночи лайнерами местных авиалиний. Все пассажирские рейсы давно отменились до лучших времён.
В аэропорт электричество подавалось, горел свет, и в помещениях было более-менее тепло от большого количества разнообразных обогревателей. Независимость была везде и во всем. Каждая аэропортовая служба перешла на личный расчёт, и проходя по коридорам, платить приходилось буквально на каждом шагу. Грузосбор, взлёт-посадка, обеспечение стоянкой, техобслуживание, метео, медицина.
– Привет, Ваган.
– Привет, Олег.
– Что привезли сегодня?
– Сахар.
– Сколько?
– Сорок восемь тонн.
Чик-чик, калькулятор. Вжик – открыл карман лётной кожанки, достал деньги, вжик – положил квитанцию и закрыл карман.
– Здравствуй, Нана.
– А! Здравствуй, Олежек. Как дела, не женился ещё?
– Да некогда все, подожду, пока твоя дочка подрастёт.
– Старый будешь, – улыбается, прищуривая огромные глаза.
– Ай, Нана, мужчина не бывает старый, бывает солидный, – улыбается в ответ Олег.
– Ночевать будете?
– Да где тут у вас сейчас заночуешь? Нет, разгрузимся, и сразу домой.
Чик-чик, калькулятор, вжик-вжик, деньги – квитанция.
– Здорово, Олег! Как дела?
– Ай, ара, это у вас дела, а у меня работа.
– Да какие сейчас дела, сам знаешь, – грустнеет Эдик.
– Знаю, – перестаёт улыбаться и Олег.
– На чём сегодня прилетел?
– На большом.
– Максимальный взлётный 190?
– Нет, на 20 тонн меньше.
– Почему? – поднимает удивлённый взгляд.
– Да мы, чтоб меньше керосина к вам тратить, два двигателя дома сняли.
– Серьёзно?! – в первый момент покупается Эдик. – Ай, шутишь всё, – широко улыбается.
Чик-чик, калькулятор, вжик-вжик, пустеют карманы.
В независимом метео ходили командир со штурманом, разглядывая и перебирая женские и мужские туфли местной работы, которые в огромном разнообразии стояли на всех столах и подоконниках.
– Ну что, как дома погода?
– Нормально. Везде рассчитался?
– Здесь да.. Сейчас пойду ещё через склад, с заказчиком разберусь, и после выгрузки – вперёд и вверх.
– Ну, давай. Что-то я смотрю, ты не по погоде оделся, – отметил командир, – а мы походим ещё по ларькам, клювом пощёлкаем.
– Добро. Встречаемся на самолёте.
Олег повернулся к сидящим женщинам, оживлённо вполголоса обсуждающим что-то, как всегда, очень важное.
– Девочки, а какая температурка за бортом?
– Девятнадцать минус.
– Однако, – снова поёжился Олег, поглядев на свои демисезонные туфли.
Выскочив на улицу, быстро перебежал на склад, забрал накладные, рассчитался за грузчиков, поговорил с получателем. Тот попросил подождать его в машине на стоянке. Снова бегом, нашёл поезженную «шестёрку», открыл дверь и забрался на заднее сиденье в нагретый и прокуренный салон.
– Добрый вечер, Олег, – представился, протянув руку совсем молодому и совсем небритому водителю.
– Добрый вечер, Левон.
– Олег,– поздоровался с другим.
– Арам. Кофе хочешь? Возьми, там термос лежит.
Олег отодвинул два автомата Калашникова с примкнутыми магазинами, небрежно брошенные на пол между сидениями, налил себе кофе, предложил сигареты.
– «Магна»? Нэ надо. «Винстон» хочешь?
– Давай.
Можно было передохнуть. Он откинулся на спинку, посидел, послушал сдержанные рассказы о героизме братьев и дядьев, уловил взглядом две ребристые гранаты, вроде бы в случайно открытом бардачке, ещё покурил, отказался от покупки пистолета, дождался получателя, забрал причитающуюся часть оплаты за перевозку, вжик-вжик забил карманы, вылез из машины. Обнялся, попрощался до следующего раза и перебежал к ларькам, тускло мерцающим в темноте разноцветными свечками. Посмотрел на сувенирные кинжалы, послушал рекламу коньяка «послэднего настоящего 30-ти летнего из бочек, с разграбленного знаменитого завода», понюхал закрашенный самогон, забодяженый ванилью, купил шоколадку и снова поднялся на третий этаж терминала.
– Добрый вечер, медицина. Наши подписывали задание?
– Да давно уже на самолёт пошли.
Зашёл к Нане, передал дочке шоколадку, зашёл ещё покурить с Эдиком, послушал о тяжком быте, слегка пожаловался на условия у себя дома, мол, канистра бензина стоит как средняя зарплата по стране, услышал в ответ, что у них он хотя бы есть, обнялся, попрощался и напоследок заглянул на метео.
– Девочки, добрый вечер ещё раз. Как за бортом?
– Двадцать два.
– Уах!
Олег подошёл к широкому окну и замер. Аэродрома не было.
То есть аэродром был, но абсолютно голый. Под ярко звёздным черным небом с полной Луной отблёскивал только серый бетон, а все самолёты просто исчезли, как и не было никогда. Подавив поднимающуюся панику сумасшествия, он уткнулся носом в стекло, ещё раз внимательно посмотрел в ночь и вдруг осознал, что он же на третьем этаже, а бетон начинался почти под окном.