У соцреализма, что ни говори, много сирот…
═ ═ ═ ═
Еще о выставкоме. Кажется, Краснодар. Вечером члены выставкома в кафешке собираются с местными художниками. Демократично. Разговоры, понятно, об искусстве. Один из местных, жилистый белозубый парень, все тянется встрять. Его сажают на место – не по чину. Наконец он прорывается. – Дайте я вам, питерцам, расскажу, что такое искусство.
Мы вежливо киваем. Местные в ужасе отодвигаются от стола.
– Так вот, иду утром на этюды. Этюдник беру, такую вот смугленькую, – официантка, на которую он показал, посмотрела на него счастливыми глазами. – Чекушку беру – больше ни-ни, вечером работать. Идем на бахчу – бескрайняя. Попишу часа два, – тут он звучал как-то неубедительно. – Потом отдыхаем. Кулаком арбуз разобьешь – сочный! Закусишь. Солнце установится – домой, за работу. Я монументалкой занимаюсь. Вот эту стену расписывал, к примеру.
Роспись в кафе была чудовищно безвкусна – какие-то нимфы с немецких календарей, пейзане. Но это было не важно. Главное было, что называется, statement.
– Искусство, это когда стукнешь по стене, – он действительно двинул по расписанной дешевой казеиновой темперой стене, – а цвет гудит!
Цвет, действительно, загудел.
═ ═ ═ ═
На Юге с искусством было миролюбиво. Это сейчас появились острые выставки, Гельман, злые ряженые казаки. Тогда ожесточения не было. Но были просьбы, по-человечески. Причем, чем далее на Кавказ, тем чаще. Помню, в Махачкале (кажется) к нам, не местным членам выставкома, обращались местные, из самых уважаемых. Разговоры начинались издалека. Мы уже знали, что последует какая-нибудь просьба. Безмерно вежливо, обращаясь к каждому поименно, старейшие начинали.
– Тут такое дело, деликатное. У нас такой человек есть – ну, уважаемый. Цены нет… – Дальше шло причмокивание. – Вы не подумайте – просто начальник. За такого мы бы и слова не сказали. – Небольшая пауза, подразумевающая обиду, если бы нам в голову пришла такая дикая мысль. – Нет, этот действительно искусство любит, художникам помогает. Сам рисует. Ну, немножко плохо еще рисует. Научится. Зато чабанов рисует, передовиков. – Вносят рисунки. Общий выдох:
– Да-аа.
– А зачем ему это нужно?
– Понимаете, уважаемые, если мы его на зональную выставку выдвинем, он легко в Союз художников вступит. Это нам больше, чем ему, надо. Это нам уважение окажут.
Старший из нас (это тоже соблюдалось), москвич, строго спрашивал:
– Допустим, мы его формально выдвинем, вы его в союз берете, но претендовать на участие в выставке он, надеюсь, не будет?
– Как можно, мы понимаем.
– Черт с ним. Единогласно?
Вечером, естественно, банкет под открытым небом. Неофит оказался симпатичнейшим дядькой в папахе. Как и плохо нарисованные им чабаны. Как и все вокруг. Зачем ему был этот союз художников, трудно представить. Он был директором местного коньячного завода.
Еще о коррупции
Выставком заседает в каком-то маленьком городке в предгорьях Кавказа. Местные художники, как обычно, сидят кружком на корточках, делятся впечатлениями. Это, повторю, маленький городок, это вам не местные столицы, где художники были уже вальяжными и артистичными на вид. Здесь все проще. Выходим на крыльцо, кто подышать, кто покурить. Все устают – количество работ, которые надо просмотреть, бесконечно (со всей области). Видим человека с барашком.
– Вы заседайте, уважаемые, я уже огонь развел, сейчас варить будем. Для бульона тоже все достал – лук-укроп-морковь. Вы только правильно заседайте.
Наш московский старшой возмущается:
– Вы что себе позволяете? Вы что, думаете, мы сами не можем купить себе барашка?
Тишина. Переговоры между местными. Часа через два снова выходим на крыльцо. Тот же художник. С барашком.
– Извини, дорогой, тот барашек тебе правильно не понравился. Не типичный. Этот получше будет. Так начинать?
Еще о выставкоме. Рассказ В. Гусева
– Ну, наш выставком-то был победнее твоего. Советский Юг! Конечно, вино, шашлыки и пр. А я тормознул – выбрал «Советский Урал». Скромно. Да и то не повезло. Как-то местный председатель союза художников вывез всех в степь. Природа! Птички! Накрыл поляну – в буквальном смысле: скатерти прямо на траве. Расставили бутылки, всякую снедь. Порезали помидорчики, огурчики посолили. Воздух ароматный, благодать! Председатель так и сказал: вдохните воздух! Прочувствуйте. Вдохнули. Взяли паузу, перед первой. И зря! Потому что пролетал кукурузник, поливая колхозные поля какой-то химической гадостью, против всяких там вредителей. То ли промахнулся, то ли из вредности, но выпустил всю свою химию прямо на нашу поляну! Все погубил! Весь кайф! Председатель даже сгоряча бутылку схватил и запустил в кукурузника. Конечно, не достал.
Ножички
Вспомнил о детской игре «в ножички». Расчерчиваешь круг на участки – всем игрокам поровну. Каждый старается воткнуть в соседний участок и прирезать кусок себе. Играешь, пока можешь хотя бы на цыпочках стоять на своем участке. У меня крутилось в голове: кого напоминают неопрятные дядьки, которые на передачах у толстых, гордонов и бабаянов входят в раж по поводу бомбовых ударов, заговоров и блоков? Никакие они не директора самозваных институтов, никакая это не геополитика – то, во что они играют. Это мелочь дворовая играет в ножички. Инфантилизм, конечно, смешной, но вот земли под ногами может не хватить…
Мелунас
Существует теория «шести рукопожатий». Якобы два любых человека на Земле опосредованно связаны между собой цепочкой из пяти уровней общих знакомых (или шестью рукопожатиями). Может, и так. Однако на фиг мне эти любые люди. Впрочем, никогда не напрашивался и в знакомцы к знаменитостям. Если и получалось, то как-то между делом. Я это к тому веду, что всего-то два человека заставят эту теорию пробуксовывать. Пожмите руку Андрею Мелунасу или Толе Белкину, и вы без всяких там уровней напрямую соприкоснетесь с феерическим количеством персонажей. С замечательными чудаками и оригиналами (так называлась книга М. Пыляева, милейшего литератора позапрошлого века). Просто неизбежно соприкоснетесь. О Толе я уже писал. Остается Мелунас. Как бы описать его пообъемнее? Не получится, все равно выскользнет. Он, несомненно, дельный человек – иначе откуда благосостояние? Занимался бизнесом, журналистикой, издал книгу-бестселлер. Но он и человек, думающий о красоте ногтей. Очень думающий. Сибарит. Эпикуреец. Да еще какой. Как-то мы путешествовали вместе с ним и Сергеем, моим сыном, вполне уже взрослым и экономически успешным малым, лет двадцать живущим в Китае. В Гонконге он заселил нас в лучшую гостиницу. Приятно все-таки, когда твоего ребенка «все знают», бросаются к нему навстречу, расталкивая прочих гостей. Отблеск его славы волей-неволей ложится и на тебя. Гостиница была суперсовременной, набитой электронными штучками. Просторный номер, клозет с прозрачными стенами, полом и потолком (надеюсь, не прозрачными извне) позволял с высоты птичьего полета наблюдать судоходство в Виктория-Харбор. Честно говоря, мне не приходилось живать в столь комфортабельный номерах. У Мелунаса был такой же. Утром сын вежливо поинтересовался, как нам спалось. Не успел я открыть рот, как Мелунас пожаловался: «Не сомкнул глаз всю ночь. Никогда не попадалось такой неудобной гостиницы».
– В чем дело? – изумились мы с сыном.
– Я привык класть очки на полочку слева. Рядом со стаканом с холодной водой. А здесь полочка была такой маленькой, что очки со стаканом не умещались. Или очки, или стакан. Я промучился всю ночь. Такой вот Мелунас на горошине.
Бескомпромиссность в вопросах комфорта.
Мелунас – кладезь информации, необходимой приличному человеку. Так, он твердо знает, где уважающий себя мужчина должен в Лондоне приобретать носки и вообще нижнее белье. Harrods? Вульгарно. Не угадали. А стоит ли Михаил Сардинский в неком резерве претендентов на престол? И какой? То-то же.
Эти сведения могут мне и не пригодиться. Но все равно приятно, что в случае чего я знаю, к кому обращусь.
Какое-то время Андрей просто помешан был на Готском альманахе.
– Такого-то едем в Комарово?
– Ты что, с ума сошел? Мне надо лететь в Ниццу. Там отмечают помолвку княжны Миттербрук с одним из бесчисленных Габсбургов. Он – дурак дураком, она прелестна. Жалко даже. Но лететь надо – обидятся.
Как мальчик из интеллигентной гуманитарной ленинградской семьи попал в это хитросплетение аристократических связей – загадка. Но – попал. Он знает всех. И все знают его. Ежедневный веер приглашений. Когда мы наблюдали по телевизору церемонию захоронения останков Императорской семьи в Петропавловском соборе, сразу же распознали аккурат за спиной Ельцина осанистую фигуру Андрея. Так что, несмотря на наши бесчисленные подначки, Мелунас вхож, вхож… И не только на похоронные церемонии…
Он уехал совсем молодым. С Невского, угол Литейного, в Нью-Йорк конца 1970-х. В Ленинграде у него была более чем приличная бабушка Берта. Она следила за собой до конца, до девяностолетнего возраста: прическа, маникюр. Она была подругой Зощенко, поддерживала его в самые трудные годы. Мама, Лина – переводчик Джойса. Стойкость этих интеллигентнейших женщин закалялась советской властью, это понятно. Но она крепла и в борьбе с юным Мелунасом, уже тогда чрезвычайно общительным и передружившимся со всеми окрестными трудными подростками. На удивление многие не потерялись с годами, более того – сопровождают Андрея всю жизнь – от первого глотка портвейна до гостевания у него на вилле в Таиланде. Появление молодого Мелунаса в городе желтого дьявола было отмечено в романе «Это я, Эдичка» вменяемого тогда Лимонова. Было бы странно, если бы он не стал своим в русско-нью-йоркской среде, по концентрации талантов в ту пору постепенно превосходившей обе советские столицы. Но если бы Мелунас ограничивался русским Нью-Йорком, он так бы и остался в масштабе эмиграции. Но он был космополитом в старом добром, ненавидимом кондовыми советскими патриотами смысле, потому эмигрантом себя не чувствовал. Жизнь оказалась длинной, как говаривал Бродский. У Мелунаса – авантюрной и бурной. Он богател и разорялся в Штатах, отшлифовывал свои взгляды и манеры в Европе. Судьба закрутила его в одном водовороте с действительно яркими людьми. Аристократия – это так, с