Воспоминания крестьянина 75 лет Афанасия Васильева о Пушкине. «Спб. ведомости» 1899, № 130.
Тригорское
*…Маменьке вздумалось было, чтобы я принялась зубрить грамматику… Ломоносовскую. Я принялась было, но, разумеется, это дело показалось мне адским мучением. «Пушкин, заступитесь!» И что ж вы думаете? Стал он говорить маменьке, и так это убедительно, что та и совсем смягчилась. Когда же Пушкин сказал: «Я вот отродясь не учил грамматики и никогда ее не знал, а, славу богу, пишу помаленьку и не совсем безграмотен», – тогда маменька окончательно отставила Ломоносова.
М.И. О[сипова] по записи М. С[емевского]. «СПб. ведомости» 1866, № 157, стр. 2.
1826 г., 1 августа
Познакомясь в гостинице с уездным заседателем Чихачевым, я услышал от него, что он, Чихачев, с Пушкиным сам лично знаком, что Пушкин ведет себя весьма скромно и говаривал не раз:
– Я пишу всякие пустяки, что в голову придет, а в дело ни в какое не мешаюсь. Пусть кто виноват, тот и пропадает; я же сам никогда на галерах не буду.
А.К. Бошняк[120]. Записка о Пушкине. Б.Л. Модзалевский. Пушкин под тайным надзором. 3-е изд., 1925, стр. 24.
3–4 сентября
Приехал вдруг ночью жандармский офицер из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем – неизвестно. Арина Родионовна растужилась, навзрыд плачет. Александр-то Сергеич ее утешать: «Не плачь, мама, – говорит, – сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст». Жандарм торопил в дорогу, да мы все позамешкались: надо было в Тригорское посылать за пистолетами… Жандарм увидел [их] и говорит: «Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны». «А мне какое дело? Мне без них никуда нельзя ехать, это моя утеха».
Кучер Пушкина по записи К.Я. Тимофеева. «Журн. Мин. нар. просв.» 1859, т. 103, отд. II, стр. 148.
8 сентября. Москва
«Я, – говорил государь, – впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного и покрытого ранами – от известной болезни. «Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге?» – спросил я его между прочим. – «Стал бы в ряды мятежников», отвечал он»[121].
Бар. М.А. Корф[122]. Записки. РС 1900, № 3, стр. 574.
«Я впервые увидел Пушкина, – рассказывал нам его величество, – после коронации, в Москве, когда его привезли ко мне из его заточения, совсем больного и в ранах… Что вы бы сделали, если б 14 декабря были в Петербурге?» – спросил я его, между прочим. «Был бы в рядах мятежников», – отвечал он не запинаясь».
Л. Майков. Пушкин в изображении бар. М.А. Корфа. РС 1899, № 8, стр. 310.
Un Feidjeger m’arracha à ma retraite forcée m’amena en poste à Moskou, tout droit au Kremlin et encore tout couvert de boue, on m’introduisit dans le cabinet de l’empereur, qui me dit:
– A, bonjour, Pouchkin, étes vous bien aise d’être rappelé?
Je lui fis une reponse convénable. L’empereur causa longtemps avec moi et me demanda:
– Pouchkuin, auriez vous pris part au 14, si vous étiez à Pétersbourg?
– Absolument, Sire, tous mes amis étaient du complot et je n’aurais pas pu n’en pas être aussi. L’absence seule m’a sauvé et j’en remercie le Ciel.
– Vous avez fait assez de bêtises, – reprit l’empereur, – j’éspère, qa’à présent, vous serez raisonable et que nous ne nous brouillerons plus. C’est a moi, que vous enverrez tout ce que vous composerez; desormais c’est moi qui sera votre censeur.
[Фельдъегерь вырвал меня из моего насильственного уединения и привез в Москву, прямо в Кремль, и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет императора, который сказал мне: «Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?» Я отвечал, как следовало. Государь долго говорил со мной, потом спросил: «Пушкин, принял ли бы ты участие в 14-м декабря, если бы был в Петербурге?» – «Непременно, государь… друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога». – «Ты довольно шалил, – возразил государь, – надеюсь, что теперь ты образумился и что размолвки у нас впредь не будет. Присылай все, что напишешь, ко мне, отныне я буду твоим цензором».]
Пушкин по записи А.Г. Хомутовой[123]. РА 1867, стр. 1066.
…Император Николай, на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его между прочим: «Что же ты теперь пишешь?» – «Почти ничего, В. В.: цензура очень строга». – «Зачем же ты пишешь такое, чего не пропускает цензура?» – «Цензора не пропускают и самых невинных вещей: они действуют крайне нерассудительно». – «Ну, так я сам буду твоим цензором, – сказал государь. – Присылай мне все, что напишешь».
А.О. Россет[124] по записи Я.К. Грота. Грот, стр. 288.
9 сентября. Москва
…[Княжна А.И. Трубецкая[125] сказала Веневитинову[126]]: «Я теперь смотрю de meilleur oeil на госуд[аря], потому что он возвратил Пушкина». «Ах, душенька, – сказал Пушкин, – везите меня скорее к ней».
М.П. Погодин. Дневник. ПС, XIX–XX, стр. 74.
11 сентября
Веневитинов рассказывал мне о вчераш[нем] дне… «Альман[ах][127] не надо издавать, – сказал он, – пусть Погодин издает [или издаст] в последний раз, а после станем издавать журнал, – кого бы Редактором, а то меня [?] с Вяз[емским] считают шельмами. «Погод[ина], – сказ[ал] Веневитинов. – Познакомьте меня с ним и со всеми, с кем бы можно говорить с удовольствием]. Поедем к нему теперь».
М.П. Погодин. Дневник. ПС, XIX–XX, стр. 73–74.
Между прочим, приезжает сам Пушкин. Я не опомнился. «Мы с вами давно знакомы, – сказал он мне, – и мне очень приятно утвердить и укрепить наше знакомство нынче».
М.П. Погодин. Дневник. ПС, XIX–XX, стр. 75.
12 сентября. [В театре]
Соб[олевский][128] подвел меня к нему [на представлении «Аристофана»[129]]. «Ах, здравствуйте!» – «Вы не видали этой пиесы?» – «Ее только что во 2-й раз играют. Он написал еще Езопа при дворе». – «А это, верно, подражание [не разб.]». – «Довольны ли вы нашим театром?» – «Зала прекрасная, жаль, что освещение изнутри».
М.П. Погодин. Дневник. ПС, XIX–XX, стр. 75–76.
Середина сентября. Москва
Венев[итинов] рассказывал о суеверии Пушкина. Ему предсказали судьбу какая-то немка Кирнгоф и грек в Одессе. «До сих пор все сбывается, напр[имер]… два изгнания. Теперь должно начаться счастие. Смерть от белого человека или от лошади, и я с боязнию кладу ногу в стремя, – сказал он, – и подаю руку белому человеку».
М.П. Погодин. Дневник. ПС, XIX–XX, стр. 74–75.
16 сентября. [На празднике на Девичьем Поле]
…Пушкин, который относился несколько ко мне:
– Жаль, что на этом празднике мало драки, мало движения.
Я ответил, что этому причина белое и красное вино, если бы было Русское, то…
М.П. Погодин. Дневник. ПС, XIX–XX, стр. 77.
28 сентября
Пушкин сказал мне: «Я не видал вас сто лет. Когда же у меня?»
М.П. Погодин. Дневник. ПС, XIX–XX, стр. 78.
Сентябрь – декабрь
Известие о кончине императора Александра Павловича и о происходивших вследствие оной колебаний по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидаться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться туда, но – как быть? В гостинице остановиться нельзя – потребуют паспорта, у великосветских друзей тоже опасно – огласится тайный приезд ссыльного. Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву[130], который вел жизнь не светскую, и от него запастись сведениями. Итак, Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер, сам же едет проститься с тригорскими соседками. Но вот на пути в Тригорское заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути из Тригорского в Михайловское – еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой: ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горячкой. – Распоряжение поручается другому. Наконец, повозка заложена, трогаются от подъезда. Глядь! в воротах встречается священник, который шел проститься с отъезжающим барином. Всех этих встреч – не под силу суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой и остается у себя в деревне. «А вот каковы бы были последствия моей поездки, – прибавлял Пушкин. – Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я забыл бы о Вейсгаупте[131], попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!»[132]
С.А. Соболевский. Таинственные приметы в жизни Пушкина. РА 1870, стр. 1386–1387.
Сентябрь – октябрь
В Москве на обеде, данном в честь Пушкина, предложено было несколько тем в свернутых бумажках. Мицкевичу[133] по жребию досталась тема: «Смерть Константинопольского патриарха, убитого турецкой чернью»… Поэт простоял несколько минут в молчании, сосредоточился, затем стал импровизировать… Пушкин, восхищенный, соскочил с места… и, бегая по комнате, кричал: «Quel génie, quel feu, sacré, que suis-je auprès de lui» [Какой гений, какой священный огонь, что̀ я после него], затем обнял Мицкевича и осыпал его поцелуями.