. А.С. Пушкин. РС 1874, № 2, стр. 396–399 (записано в 1846 г.).
Весна. Петербург [у Демута]
…Я жил в гостинице «Демут», где обыкновенно квартировал А.С. Пушкин. Я каждое утро заходил к нему, потому что он встречал меня очень любезно и привлекал к себе своими разговорами и рассказами. Как-то в разговоре с ним я спросил у него – знакомиться ли мне с издателями «Северной пчелы»?[200]
– А почему же нет? – отвечал, не задумываясь, Пушкин. – Чем они хуже других? Я нахожу в них людей умных. Для вас они будут особенно любопытны!
Тут он вошел в некоторые подробности, которые показали мне, что он говорит искренно…
К.А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 6, стр. 563.
Апрель – май
Пушкин навел разговор на приключения Свиньина[201] в Бессарабии, где тот был с важным поручением от правительства, но поступал так, что его удалили от всяких занятий по службе. Пушкин стал расспрашивать его об этом очень ловко и смело, так что несчастный Свиньин вертелся, как береста на огне.
– С чего же взяли, – спрашивал он у него, – что будто вы въезжали в Яссы с торжественною процессиею, верхом, с многочисленною свитой, и внушили такое почтение соломенным молдавским и валахским боярам, что они поднесли вам сто тысяч серебряных рублей?
– Сказки, милый Александр Сергеевич, сказки! Ну, стоит ли повторять такой вздор? – восклицал Свиньин…
– Ну а ведь вам подарили шубы? – спрашивал опять Пушкин и такими вопросами преследовал Свиньина довольно долго…
К.А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 6, стр. 569–570.
Рассуждая о стихотворных переводах Вронченки[202], производивших тогда впечатление своими неотъемлемыми достоинствами, он [Пушкин] сказал: «Да, они хороши, потому что дают понятие о подлиннике своем, но та беда, что к каждому стиху Вронченки привешена гирька».
К.А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 6, стр. 568.
Петербург [гостиница Демут]
Многие его [Пушкина] замечания и суждения невольно врезывались в памяти. Говоря о своем авторском самолюбии, он сказал мне: «Когда читаю похвалы моим сочинениям, я остаюсь равнодушен: я не дорожу ими, но злая критика, даже бестолковая, раздражает меня». Я заметил ему, что этим доказывается неравнодушие его к похвалам. «Нет, а может быть, авторское самолюбие»… Я уговаривал Пушкина напечатать остроумную его отповедь «Атенею», но он не согласился, говоря:
– Никогда и ни на одну критику моих сочинений я не напечатаю возражения, но не отказываюсь писать в этом роде на утеху себе[203].
К.А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 6, стр. 567.
6 мая [воскресенье]
Ходил в Летнем саду. Видел Пушкина, Плетнева и Вяземского. Пушкин взял под руку. «Походите с нами», и я ходил по саду. «Вы здесь гуляете в качестве чиновника, а не в качестве наблюдателя и поэта (на мне орден). У меня нет детей, а все [выб…ки]. Не присылайте ко мне вашего журнала»[204].
Б.М. Федоров. Из дневника. А.С. Пушкин. Изд. журн. «Русский библиофил» 1911, стр. 34.
8 декабря
К Пушкину… [он] говорил о Карамзине:
– Летописатель XIX столетия. Я вижу в нем то же простодушие, искренность, честность – он ведь не нехристь, – и здравый ум, – по крайней мере, я знаю это о двух последних томах. Чинов не означал, а можем ли мы познакомить с нынешней Россией, например, не растолковавши, кто такие действительный тайный советник и коллежский регистратор?
М.П. Погодин. Дневник. ПС, XIX–XX, стр. 91.
30 декабря
В 1828 г. я часто встречался с Пушкиным и однажды предложил ему вписать что-нибудь из своих стихов в мой альбом. Он при мне же вписал известные стихи: «Муза»[205]. На вопрос мой, отчего эти пришли ему на память прежде всяких других, – «Я их люблю, – отвечал Пушкин, – они отзываются стихами Батюшкова»[206].
Н.Д. Иванчин-Писарев[207]. Альбомные записи. «Москвитянин» 1842, II, стр. 147.
Конец 1828 г. – начало 1829 г.
…С.] Норов[208] встретился с ним [Пушкиным] за год или за полтора до его женитьбы. Пушкин очень любезно с ним поздоровался и обнял его. При этом был приятель Пушкина [В.И.] Туманский[209]. Он обратился к поэту и сказал ему:
– Знаешь ли, Александр Сергеевич, кого ты обнимаешь? Ведь это твой противник. В бытность свою в Одессе он при мне сжег твою рукописную поэму…
– Нет, – сказал Пушкин, – я этого не знал, а, узнав, теперь вижу, что Авраам Сергеевич не противник мне, а друг, а вот ты, восхищавшийся такою гадостью, как моя неизданная поэма[210], настоящий мой враг.
Со слов А.С. Норова. А.В. Никитенко. Записки и дневник, СПб., 1905, II, стр. 240.
1828–1829 гг.
В это время он [Пушкин] очень усердно ухаживал за одной особой[211], к которой были написаны стихи: «Город пышный, город бедный…» и «Пред ней, задумавшись, стою…».
Несмотря, однако же, на чувство, которое проглядывает в этих прелестных стихах, он никогда не говорил об ней с нежностью и однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал:
– Вот, например, у ней вот какие маленькие ножки, да чорт ли в них?
В другой раз, разговаривая со мною, он сказал: «Сегодня Крылов просил, чтобы я написал что-нибудь в ее альбом».
– А вы что сказали? – спросила я.
– А я сказал: Ого!
В таком роде он часто выражался о предмете своих воздыханий. Когда Дельвиг с женою уехали в Харьков, я с отцом и сестрою перешла на их квартиру, Пушкин заходил к нам узнавать о них и раз поручил мне переслать стихи к Дельвигу, говоря:
– Да смотрите сами не читайте и не заглядывайте.
Как в ненастные дни собирались они…[212]
А.П. Керн. Майков, стр. 251–252.
1829 г.
У княгини Зинаиды Волконской[213] бывали литературные собрания понедельничные, на одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел «Чернь»[214] и, кончив, с сердцем сказал:
– В другой раз не станут просить.
С.П. Шевырев[215]. Воспоминания. Майков, стр. 331.
Начало года
…[Пушкин] все еще хотел казаться юношею. Раз как-то… я произнес стих его, говоря о нем самом:
Ужель мне точно тридцать лет?[216]
Он тотчас возразил:
– Нет, нет! У меня сказано: «Ужель мне скоро тридцать лет». Я жду этого рокового термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью.
Надобно заметить, что до рокового термина оставалось несколько месяцев!
К.А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 6, стр. 569.
Январь. Тверская губ., с. Павловское…П.И. Вульфа
Былсо мной в это время и такой случай. Один из родственников Павла Ивановича [Вульфа][217] пробрался ночью ко мне в спальню, где я спала с одной старушкой прислугой. Только просыпаюсь я, у моей кровати стоит этот молодой человек на коленях и голову прижал к моей голове…
– Ай! Что вы? – закричала я в ужасе.
– Молчите, молчите, я сейчас уйду, – проговорил он и ушел.
Пушкин, узнав это, остался особенно доволен этим и после еще с большим сочувствием относился ко мне.
– Молодец вы, Катерина Евграфовна, он думал, что ему везде двери отворены, что нечего и предупреждать, а вышло не то… – несколько раз повторял Александр Сергеевич.
Е.Е. Синицина, урожд. Смирнова, по записи В.И. Колосова. РС 1888, № 10, стр. 92.
Ср.: Дневник А.Н. Вульфа…XXI–XXII, стр. 51 и 250–251; А.С. Пушкин в Тверской губернии в 1827 (sic) г. Тверь, 1888 г.
…Подали [за обедом] картофельный клюквенный кисель. Я и вскрикнула на весь стол.
– Ах, боже мой! Клюквенный кисель!
– Павел Иванович, позвольте мне ее поцеловать, – проговорил Пушкин, вскочив со стула.
– Ну, брат, это уж ее дело, – отвечал тот.
– Позвольте поцеловать вас, – обратился он ко мне.
– Я не намерена целовать вас, – отвечала я, как вполне благовоспитанная барышня.
– Ну позвольте хоть в голову, – и взяв голову руками, пригнул и поцеловал.
Е.Е. Синицина. РС 1888, № 10, стр. 90.
Часто вертелись мы с ним и не в урочное время.
– Ну, Катерина Евграфовна, нельзя ли нам с вами для аппетиту протанцевать вальс-казак.
– Ну, вальс-казак-то мы с вами, Катерина Евграфовна, уж протанцуем, – говаривал он до обеда или во время обеда или ужина.
Е.Е. Синицина. РС 1888, № 10, стр. 91.
Вставал он по утрам часов в 9—10 и прямо в спальне пил кофе, потом выходил в общие комнаты, иногда – с книгой в руках, хотя ни разу не читал стихов. После он обыкновенно или отправлялся к соседним помещикам, или, если оставался дома, играл с Павлом Ивановичем [Вульфом] в шахматы. Павла Ивановича он за это время сам и выучил играть в шахматы, раньше он не умел, но только очень скоро тот стал его обыгрывать. Александр Сергеевич сильно горячился при этом. Однажды он даже вскочил на стул и закричал: