– Просите денег у государя.
– Я об этом думал.
– Что же?
– Я даже и просил.
– Как! безо всякого права?
– Я с того и начал: Ваше величество! я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастье моей жизни; но, ваше величество, на милость образца нет, и так далее.
– Что же вам отвечали?
– Ничего.
– Это удивительно. Вы бы обратились к Ротшильду.
– Я об этом думал.
– Что же, за чем дело стало?
– Да видите ли: один способ выманить у Ротшильда сто тысяч; это было бы так странно и забавно; надобно бы написать эту просьбу, чтоб ему было весело, потом рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но сколько трудностей!..
Пушкин. О Дурове (1833).
Сентябрь – октябрь. Москва
В 1829 году[239], кажется, Пушкин из Одессы приехал в Москву и остановился в моем доме (ныне дом Обидина, в Глинищевском переулке). Раз он приходит ко мне и говорит: «Меня требуют в Петербург; вот вам ключ от моего сундука с книгами; я поручаю их вам, Лаврентий Николаевич; читайте их, если угодно, но не позволяйте никому рыться в сундуке». После отъезда Пушкина, пользуясь его позволением, я стал пересматривать книги… Между прочим, я нашел у Пушкина сочинение парижского академика[240]. «Voyage de Chappe d’Auteroche en Russie et à la Tobolsk en Sibérie pour observer le passage de Vénus sous le disque de Soleil, 1765». На первом листе было написано: «Au Marechal Mortier, Moscou 1812». Этой находке я очень обрадовался, потому что у меня был атлас к этому сочинению, и на первом листе моего атласа была та же надпись… Когда возвратился Пушкин в Москву, я сообщил ему о моем открытии: «Уступите мне ваш атлас, – сказал он, – а вы, Лаврентий Николаевич, выберите себе взамен одну из моих книг».
Л. Обер[241]. Мое знакомство с Пушкиным (Отрывки из моей памяти). «Русский курьер» 1880, № 158, стр. 4…Ф.Б. Венок на памятник Пушкину. СПб.: 1880, стр. 340–343.
В 1829 году, когда Пушкин воротился в Москву из своего закавказского странствования, я застал его в одно утро за письменным столом; перед ним были развернуты малороссийские песни моего издания 1827 г.
Мыне с жинкой не возиться;
А тютюн да люлька
Козаку в дорози
Знадобиться!
М.А. Максимович. Барсуков, XVIII, стр. 131–132. – Ср.: РА 1874, II, стр. 1071.
Ноябрь – декабрь
Вскоре после моего выпуска из Царскосельского лицея я встретил Пушкина… который, увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил: «Вы верно только что выпущены из Лицея?» – «Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, – ответил я. – А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?» – «Я числюсь по России», – был ответ Пушкина.
Старый лицеист. «Новое время» 1880, № 1521.
* Он [Пушкин] дал мне в альманах «Царское Село» антологическое стихотворение свое «Загадка, при посылке [Дельвигу] бронзового Сфинкса»:
Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?
В веке железном, скажи, кто золотой угадал?
Кто, славянин молодой, грек духом, а родом германец?
Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши.
Оказалась просодическая неисправность во втором гекзаметре: он был у Пушкина так:
Кто, славянин молодой, духом грек, родом германец?
Я заметил это Дельвигу, указал, как легко исправить погрешность перестановкою двух слов и прибавлением союза «а», и попросил Дельвига сделать эту поправку или принять ее на себя. Он не согласился.
– Или покажите самому Пушкину, или напечатайте так, как есть! Что за беда? Пушкину простительно ошибаться в древних размерах: он ими не пишет!..
В последней корректуре я не утерпел, понадеялся, что Пушкин и не заметит такой безделицы, – и сделал гекзаметр правильным. Тиснул, послал ему свой альманах и несколько дней спустя сам прихожу. А он, впрочем довольно веселый, встречает меня замечанием, что я изменил один из его стихов. Я прикинулся незнающим. Он действительно указал на поправку. Я возразил, улыбаясь, что дивная память его в этом случае ему изменила:
– Так не было у вас и быть не могло!
– Почему?
– Потому что гекзаметр был бы и неполный, и неправильный: у третьей стопы недоставало бы половины, а слово «грек» ни в каком случае не может быть коротким словом.
Он призадумался.
– Потому-то вы и поправили стих! Благодарю вас!
Тут мне уже нельзя было не признаться в переделке, но я горько жаловался на Дельвига, который не хотел взять на себя такой неважной для него ответственности перед своим лицейским товарищем…
Долго после того во время холеры, когда он, уже женатый, жил в Царском Селе, я с ним нечаянно сошелся у П.А. Плетнева, который готовил к печати новый том его стихотворений. Пушкин перебирал их в рукописи, читал иные вслух, в том числе и «Загадку», и, указывая на меня, сказал при всех:
– Этот стих барон мне поправил!
Бар. Е.Ф. Розен[242]. Ссылка на мертвых. «Сын Отечества» 1847, № 6, отд. III, стр. 16–18.
23 декабря
I met last night at Baron Rehansen’s the Byron of Russia; his name is Poushkin, the celebrated and, at the same time, the only poet in this country… I could observe nothing remarkable in his person or manners; he was slowenly in his appearance, which is sometimes the failing of men of talent, and avowed openly his predilection for gambling: the only notable expression, indeed, which dropped, from him during the evening was this: «J’aimerois mieux mourir que ne pas jouer».
[Я встретил прошлым вечером у барона Р. русского Байрона – Пушкина, знаменитого и вместе с тем единственного поэта в России… Я не заметил ничего особенного в его личности и его манерах; внешность его неряшлива, этот недостаток является иногда у талантливых людей, и он откровенно сознается в своем пристрастии к игре: единственное примечательное выражение, которое вырвалось у него во время вечера, было такое: «Я предпочел бы лучше умереть, чем не играть».]
Томас Рэйкс (Raikes), эсквайр. Публ. С.Ф. Глинки…XXXI–XXXII, стр. 105–106.
После 1829 г.
Могу сказать только, что почти при каждом со мною свидании, бывало, Пушкин спросит: не написал ли я новых лирических пиес – и всегда советовал не пренебрегать при серьезном, продолжительном занятии драмою и минутами лирического вдохновения. «Помните, – сказал он мне однажды, – что только до 35 лет можно быть истинно лирическим поэтом, а драмы можно писать до 70 лет и далее!»
Бар. Е.Ф. Розен. Ссылка на мертвых. «Сын Отечества» 1847, № 6, отд. III, стр. 12.
Он [Пушкин] частенько говаривал мне:
– У нас еще через пятьдесят лет не оценят Дельвига! Переведите его от доски до доски на немецкий язык: немцы тотчас поймут, какой он единственный поэт и как мила у него русская народность.
Бар. Е.Ф. Розен. Ссылка на мертвых. «Сын Отечества» 1847. № 6. отд. III, стр. 15.
Пушкину все хотелось написать большой роман. Раз он откровенно сказал Нащокину[243]:
– Погоди, дай мне собраться, я за пояс заткну Вальтера Скотта[244].
П.В. Нащокин по записи П.И. Бартенева. Бартенев, стр. 35.
1829–1833 гг.
Когда Павел Войнович был еще холост, Пушкин проездом через Москву, остановившись у него, слушал, как какой-то господин, живший в мезонине, против квартиры Нащокина, целый день пиликал на скрипке одно и то же. Это надоело поэту, и он послал лакея сказать незнакомому музыканту:
– Нельзя ли сыграть второе колено?
Конечно, тот вломился в амбицию.
В.А. Нащокина. Воспоминания о Пушкине и Гоголе. Иллюстр. прил. к «Нов. времени» 1898, № 8122, стр. 7.
1830 г.
…В 1830 году, когда журналисты, прежде поклонявшиеся Пушкину, стали бессовестно нападать на него, я написал письмо к Погодину о значении Пушкина и напечатал его в журнале… Пушкин был очень доволен. Не зная лично меня и не зная, кто написал эту статейку, он сказал один раз в моем присутствии: «Никто еще никогда не говорил обо мне, то есть о моем даровании, так верно, как говорит в последнем номере «Московского вестника» какой-то неизвестный барин»[245].
С.Т. Аксаков. Литературные и театральные воспоминания. Собрание сочинений, изд. «Просвещение», т. IV, стр. 315.
[У цыган]
Бежит ко мне Лукерья, кричит: «Ступай, Таня, гости приехали, слушать хотят». Я только косу расплела и повязала голову белым платком. Такой и выскочила… И только он меня увидел, так и помер со смеху, зубы-то белые, большие, так и сверкают. Показывает на меня господам: «Поваренок, – кричит, – поваренок!» Засмеялась и я, только он мне очень некрасив показался. И сказала я своим подругам по-нашему, по-цыгански: «Дыка, дыка, на не лаго, таки вашескери» [Гляди, значит, гляди, как не хорош, точно обезьяна]. Они так и залились. А он приставать: «Что ты сказала, что ты сказала?» – «Ничего, – говорю, – сказала, что вы надо мною смеетесь, поваренком зовете». А Павел Войнович Нащокин говорит ему: «А вот, Пушкин, послушай, как этот поваренок поет»… Тогда были в моде сочиненные романсы. И главный был у меня: «Друг милый, друг милый, с-да-лека поспеши». Как я его пропела, Пушкин… кричит: «Радость ты моя, радость моя, извини, что я тебя поваренком назвал, ты бесценная прелесть, не поваренок!..»
Цыганка Татьяна Дементьевна[246]