[368], говоря, что «Bertrand и Raton»[369] не были играны на СПб. театре по представлению Блума[370], датского посланника (и нашего старинного шпиона), присовокупил: «Je ne sais, pourquoi; dans la comédie il n’est seulement pas question du Danemarck».
Я прибавил: «Pas plus qu’en Europe» [ «Я не знаю почему; в комедии совершенно не затрагивается вопрос о Дании». – «Не более, чем в Европе»].
Пушкин. Дневник.
8–9 мая. Тригорское
*…Я сама от него слышала, кажется, в 1835 году (да, так точно, приехал он сюда дня на два всего – пробыл 8 и 9 мая), приехал такой скучный, утомленный. «Господи, – говорит, – как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!»
М.И. О[сипова] по записи М. С[емевского]. «СПб. ведомости» 1866, № 139, стр. 2.
Октябрь
Когда в разговоре о стихотворении «На выздоровление Лукулла»[371] Бенкендорф хотел от него добиться, на кого оно написано, то он отвечал: «На вас» и, видя недоумение усмехнувшегося графа, прибавил: «Вы не верите? отчего же другой уверен, что это на него?»
Грот, стр. 290.
Ср.: РС 1881, № 8, стр. 616–617.
Конец октября – начало ноября
M-me Vrevsky est sans cesse entourée de ses enfants, qui ne font que crier et brailler du matin au soir, [Г-жа Вревская постоянно окружена детьми, которые кричат и шалят с утра до вечера], и он [Пушкин] говорит:
– Поверить не можешь, что за скучный дом.
О.С. Павлищева Н.И. Павлищеву (24 октября 1835 г.). ПС XVII–XVIII, стр. 184.
Ноябрь
…Alexandre… me dit: «Il y a neuf cents roubles pour Vous, mais on ne Vous donnera rien, car mon père, malgré que je le lui prouvais, s’obstine à soutenir que c’est pour Léon. A муж твой виноват: если бы он написал прежде Пеньковскому, деньги были бы у него»
[Александр мне сказал: «Есть девятьсот рублей для Вас, но они не будут Вам выданы, потому что мой отец, несмотря на мои доказательства, упорно уверяет, что это для Льва»].
О.С. Павлищева Н.И. Павлищеву (22 ноября 1835 г.)…XVII–XVIII, стр. 190.
Ноябрь – декабрь
…Тогда только что вышли повести Павлова[372]; я их прочла с большим удовольствием, особенно «Ятаган». Брат Алексей Николаевич [Вульф] сказал, что он в них не находит ровно никакого интересного достоинства. Пушкин сказал:
– Entendons nous. Я начал их читать и до тех пор не оставил, пока не кончил. Они читаются с большим удовольствием.
А.П. Керн П.В. Анненкову. ПС V, стр. 155.
Декабрь
[Коссаковская][373] lui dit d’un ton railleur:
– Savez-vous, monsieur, que votre Godounoff peut paraître intéressant en Russie?
– Madame, tant comme vous pouvez passer pour une jolie femme dans la maison de madame votre mère.
[Коссаковская как-то говорила: «Знаете ли, что ваш Годунов может показаться интересным в России?» – «Сударыня, так же, как вы можете сойти за хорошенькую женщину в доме вашей матушки»].
С тех пор она равнодушно на него смотреть не могла.
О.С. Павлищева Н.И. Павлищеву (20 декабря 1835 г.). ПС XVII–XVIII, стр. 203.
Строки Радищева навели на меня уныние. Я думал о судьбе крестьянина. К тому ж подушные, барщина, оброк!
Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина?
Англичанин. – Английский крестьянин.
Я. – Как! свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее русского раба?
Он. – Что такое свобода?
Я. – Свобода есть возможность поступать по своей воле.
Он. – Следовательно, свободы нет нигде; ибо везде есть или законы, или естественные препятствия.
Я. – Так; но разница: покоряться законам, предписанным нами самими, или повиноваться чужой воле.
Он. – Ваша правда. Но разве народ английский участвует в законодательстве? Разве власть не в руках малого числа? Разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?
Я. – В чем вы полагаете народное благополучие?
Он. – В умеренности и соразмерности податей.
Я. – Как?
Он. – Вообще повинности в России не очень тягостны для народа; подушные платятся миром, оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол крестьянину доставать оный, как и где хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простора действовать.
Я. – Но злоупотребления частные…
Он. – Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников – волосы встанут дыбом; вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! В России нет ничего подобного.
Я. – Вы не читали наших уголовных дел.
Он. – Уголовные дела везде ужасны. Я говорю вам о том, что в Англии происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях: нет в мире несчастнее английского работника. Но посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять – десять народу, но лишающей их последнего средства к пропитанию…
Я. – Живали вы в наших деревнях?
Он. – Я видал их проездом и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа.
Я. – Что поразило вас более всего в русском крестьянине?
Он. – Его опрятность и свобода.
Я. – Как это?
Он. – Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро; сверх того, несколько раз в день моет себе руки. О его смышленности говорить нечего: путешественники ездят из края в край России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия: никогда я не встречал между ними того, что соседи называют un badaud, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны.
Я. – Справедливо. Но свобода? Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?
Он. – Взгляните на него: чтó может быть свободнее его обращения с вами? Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?
Я. – Не удалось.
Он. – То-то! Вы не видали оттенков подлости, отличающие у нас один класс от другого; вы не видали раболепства masters нижней палаты перед верхней, джентльмена перед аристократиею, купечества перед джентльменством, бедного перед богатым, повиновения пред властию. А продажные голоса, а уловки министерства, а поведение наше с Индией, а отношения наши со всеми другими народами!
Англичанин мой разгорячился и совсем отдалился от предмета нашего разговора. Я продолжал следовать за его мыслями, и мы приехали в Клин.
Пушкин. Разговор с англичанином о русских крестьянах. Мысли на дороге, прибавление I.
* Государь сказал Пушкину:
– Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме.
– В таком случае, – подхватил Пушкин, – попрошусь у вашего величества туда в дворники.
А.О. Смирнова. Из записной книжки. РА 1890, II, стр. 283.
…«Мертвые души» – так это прямо идея Пушкина, возникшая в его уме еще в то время, когда он жил в Новороссии. И если он не претендовал на то, что Гоголь ее похитил у него, то лишь потому, как говорил он сам мне потом, что «я, может быть, и не осуществил бы ее, потому что у меня много было другого дела, также важного по существу своему и требующего немедленного осуществления».
В.И. Любич-Романович[374]. Гоголь в Нежинском лицее (из воспоминаний). ИВ 1902, № 2, стр. 553.
1835–1836 гг.
Он [Пушкин] как-то встретил на улице императора Николая Павловича. «Ну, что же ты испытал?» – спрашивает его приятель. «Подлость во всех жилках», – отвечал Пушкин.
Л.Н. Толстой по записи неизвестного[375]. Публ. Д.В. Философова. «Русская Мысль» 1910, № 12, стр. 118.
Здесь кстати вспомнить то, что Пушкин давно уже сказал о них [хулителях «Ревизора» Гоголя]:
– Что за нежный и разборчивый язык должны употреблять господа сии с дамами! Где бы, как бы послушать? То-то и беда, что нашему брату негде.
Кн. П.А. Вяземский, II, стр. 314.
Кажется, за год до кончины своей он говорил одному из друзей своих: «Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются».
Анненков, I, стр. 159.
1835–1837 гг.
Важнейшие события его жизни, по собственному его признанию, все совпадали с днем Вознесения. Незадолго до своей смерти он задумчиво рассказывал об этом одному из своих друзей, и… упоминая о таинственной связи всей своей жизни с одним великим днем духовного торжества, он прибавил: «Ты понимаешь, что все это произошло недаром и не может быть делом одного случая».
Анненков, I, стр. 315.