Предполагаемое разделение жизни и не-жизни безнадежно поощряется не только нашим стремлением к семантической ясности, но также религиозными и моральными аргументами, предполагающими особое место человечества. Принятие того факта, что жизнь – это не естественный вид, а просто слово, которое устанавливает искусственную, изменчивую и очень проницаемую границу вокруг некоторых особенно интересных кусков органического материала, встречает сильное сопротивление со стороны тех, кто боится, что такая позиция приведет к нигилизму. Мы отказываемся исследовать границы жизни, потому что не хотим обнаружить, что наша привилегия незаслуженна. Уже одно это может мотивировать извечный интерес к поиску определения жизни, проведению линии, которую никто не может пересечь, чтобы мы наконец могли наслаждаться нашей священной сферой, защищенной от двусмысленности.
Но что мы получаем от этой одержимости четким определением границ между жизнью и не-жизнью? Представьте себе мир, в котором люди – это просто сложная органическая химия. В этом мире слово «жизнь» – это полезный способ грубо выделить ту часть химии, которая определяет работу биологии. Так ли уж это плохо? Несмотря на страхи перед нигилизмом, я не вижу причин, по которым чей-либо моральный компас мог бы выйти из строя. Подрывает ли определение одного слова вашу способность сопереживать другим кускам органического вещества, имеющим схожие характеристики, другим сгусткам материи, на которых наклеена та же самая этикетка, что и на вас? На самом деле можно вполне убедительно утверждать, что принятие жизни как неестественного вида скорее расширит нашу зону сочувствия. Возможно, те органические формы, которые находятся на границах слова «жизнь», также заслуживают заботы. Твердое определение жизни может привести к тому, что с мулом будут обращаться как со столом. И напротив, признание того, что люди – это всего лишь химия, а жизнь – всего лишь функционально полезное слово, усмирит нашу гордыню. Потенциально это путь к предусмотрительности и вдумчивости, а не к беспечному отношению ко всему, что не считается живым (а также ко всему, что считается), которое существует сейчас.
Если однажды наука приведет нас к более четкой формулировке того, чем же является жизнь, да будет так. Этот сдвиг заострит и ужесточит границу. Но зачем поощрять эти усилия ради удовлетворения патологического спроса на особенность? На самом деле нам не нужно, чтобы жизнь была похожа на золото.
По моему мнению, этого никогда не произойдет: жизнь никогда не присоединится к золоту в пантеоне естественных видов. Она навсегда останется полезным разговорным термином. Причина моей убежденности заключается в том, что жизнь просто не представляет собой, в отличие от золота, единый набор атомов, расположенных в упорядоченной форме, допускающей точное определение. Способность жизни к хаосу, к возникающим свойствам и огромная сложность того, как атомы могут быть расположены для создания невероятного разнообразия материи, которая выполняет множество действий, приводят к ощущению, что жизнь не только исключает любую возможность точного определения, но и что, возможно, нам стоит прекратить пытаться его найти.
Нечеткое определение жизни дает нам возможность включать в нее новые формы материи по мере развития наших знаний о Вселенной. Возможно, в далеком будущем, на другой планете, люди-исследователи наткнутся на какой-то материал, который демонстрирует сложное взаимодействие с окружающей средой, возможно, он даже будет выказывать признаки того, что мы считаем способностью к осознанию своего окружения. Эти качества сделали бы его частью материала, который на Земле мы считаем живым. В то же время состав и сложность этого материала могут быть таковы, что мы не сможем легко определить, является ли он образцом жизни в том смысле, в котором мы представляем жизнь на Земле. Основываясь на жестком определении жизни, мы бы исключили этот материал из круга живых существ, допустив определенное безрассудство по отношению к нему. Возможно, мы могли бы даже уничтожить его, просто на всякий случай. Свободное определение жизни может привести нас к другим результатам: будет поощряться обсуждение и изменение наших представлений о формах жизни.
Отказ от тысячелетнего стремления к определению жизни может открыть нам разум. Научному мыслителю, стремящемуся к таксономической ясности[74], принятие расплывчатого определения жизни может показаться небрежным решением. Но, возможно, это более честный подход, и обычному человеку, и научному мыслителю это должно понравиться. Мы не должны предполагать, что природа создала то, что мы называем жизнью, фундаментально отличным от того, что мы называем не-жизнью. Если мы избежим этой ошибки, то окажемся лучше подготовленными к тому, чтобы учиться на всем, что находим во Вселенной, и на тех материальных субстанциях, которые являются частью нас самих и всего, что нас окружает.
С точки зрения химии и физики в жизни на Земле нет ничего особенного. Но насколько распространены в галактике живые миры или планеты, на которых существа строят радиотелескопы, такие как ALMA (Atacama Large Millimeter Array, Атакамская большая антенная решетка миллиметрового диапазона)? (ESO / B. Tafreshi / CC BY-SA 4.0)
18. Уникальны ли мы?
Поездка из города Маунтин-Вью в город Саннивейл в Калифорнии
Иногда глубокие вопросы берут свое начало из чего-то совершенно заурядного. Это был как раз такой случай. Я решил поехать на такси от моего мотеля в Маунтин-Вью до хозяйственного магазина в Саннивейле, в двадцати минутах от меня, чтобы купить холодильную камеру. Мне она была нужна для образцов, которые мы планировали собрать в ходе космического эксперимента. Образцы должны были приехать в порт Лос-Анджелеса уже через несколько дней, после возвращения на Землю с Международной космической станции одной из капсул SpaceX Dragon. Честно говоря, я уже немного отчаялся, так как не нашел ни одного маленького холодильника в предыдущих трех магазинах. Так что последнее, о чем я думал, был смысл жизни.
Моя таксистка спросила меня, кем я работаю, а я выдал ей краткий пересказ. Она была искренним и довольно темпераментным человеком. Когда я упомянул о своей работе по поиску инопланетной жизни, она мгновенно заинтересовалась.
– О, мне было бы интересно узнать, – сказала она, поглядывая на меня из-за своих очков в зеленой круглой оправе. – Очень интересно. Существует ли кто-то еще или есть только мы? Я нечасто об этом думаю, но иногда бывает. Когда натыкаешься по телевизору на программы о разных планетах, поневоле думаешь, если ли там кто-то еще?
– А для вас имеет значение, одни ли мы во Вселенной? – спросил я.
– Просто хочется знать. Дело не в том, что это как-то повлияет на нашу жизнь, но что, если мы и правда одни? Единственные во всем космосе, – сказала она.
Глубоко в человеческой психике заложено непреодолимое стремление быть исключительными. Я думаю, что это слово – «исключительный», – должно быть, одно из самых туманных в английском словаре, однако мы стремимся узнать, применимо ли оно к нам.
– Думаете, это сделает нас особеннее, если мы такие одни? – решил задать вопрос я.
Она немного подумала и сказала:
– Это не влияет на то, особенная ли я для других людей. Но это большой вопрос.
Я замолчал и уставился в окно. Являются ли человеческие существа исключительными во Вселенной – это вопрос, который лежит в основе наших надежд и тревог. Для многих людей быть ничем не примечательным значило бы отрицать какую-либо цель в человеческой жизни. Вселенная, в которой мы не являемся особенными, – это та Вселенная, в которой мы понижены до статуса простых животных, как это видят некоторые люди. Так что, пожалуй, неудивительно, что, сидя в такси и рассказывая об инопланетной жизни, начинаешь задумываться о том, что все это значит для нас. Играем ли мы кого-то сто́ящего в этой великой драме и зависит ли ответ на этот вопрос от того, единственные ли мы разумные существа во Вселенной? Само собой разумеется, простого ответа не существует. Это один из тех вопросов, который включает в себя множество других. Что именно значит быть исключительным? Что является исключительным – отдельные люди, человеческий вид, планета Земля или что-то совсем другое?
Как ученый, я отвечу на вопрос моей таксистки с чисто научной точки зрения. Я имею в виду, что не собираюсь обсуждать, являетесь ли вы исключительным человеком. С чисто фактической точки зрения ответ очевиден и, следовательно, вопрос неинтересен: ни один человек не идентичен другому, поэтому с этой элементарной точки зрения вы уникальны. Если же быть исключительным – значит быть достойным восхищения, я оставлю это на суд других.
На протяжении всей этой книги я поднимал другой вопрос об исключительности, поддающийся научному исследованию: является ли само существование жизни на Земле исключительным? Мы не знаем. Мы знаем, что молекулы, из которых мы созданы, состоят из простых кусочков, которые, вероятно, пролились на первобытную Землю, а также появились на самой Земле. Тем не менее мы не знаем, достаточно ли этого для возникновения жизни и была ли неизбежна сборка этих кусочков в реплицирующиеся клетки. Наши поиски жизни за пределами Земли могут привести к некоторому решению вопроса о том, является ли появление жизни на такой планете, как Земля, исключительным или распространенным явлением. Этот поиск также может помочь нам выяснить, может ли возникнуть разум после появления клеток, учитывая, что разрыв между ними огромен и может сохраняться в течение миллиардов лет. Интеллект может быть обычным или редким явлением, а может быть исключительной способностью человека.
У нас есть четкие ответы на один из вариантов вопроса об исключительности, а именно – уникальна ли наша планета. Действительно, наши ответы настолько однозначны, что мало кто додумается спросить. Но так было не всегда. Древние греки разделились: одни считали, что Земля не является чем-то исключительным, что на небе могут быть и другие подобные ей небесные тела. Но именно взгляды Аристотеля преобладали в Средние века. Аристотель утверждал, что Земля – центр Вселенной, а Солнце вращается вокруг нее. Эта позиция была привлекательной для более поздних, монотеистических религий, которые поместили нашу планету и человечество в частности в центр Божественного замысла. На протяжении более тысячи лет наше исключительное место во Вселенной не подвергалось сомнению. Чтобы демистифицировать Землю, потребовалась «ересь» Николая Коперника и его книга