— Товарищ командующий, комдив ведет переговор с командиром полка подполковником Гераськиным.
Говорили они на языке кода, вперемежку с немудреным фронтовым лексиконом. Подполковник Гераськин доложил, что полк ворвался в Евгеньевку. «Решил уничтожить группу пулеметов, установленных в церкви, а затем форсировать реку. Иначе перестреляют в пойме реки». Генерала Тутаринова такое решение явно не удовлетворило. Он дал оценку этому решению короткой, но убедительной фразой… Затем комдив приказал сосредоточить полк на западной окраине и атаковать высоту на противоположном берегу, а для подавления огневых точек в церкви выделить орудие прямой наводки и подразделение противотанковых ружей. «Через двадцать минут, вслед за огневым налетом артиллерии, атака», — закончил Тутаринов.
Перехватив разговор комдива, я одобрил его решение и приказал сразу переходить к преследованию противника, так как остальные дивизии корпуса уже ведут бой за высоты, расположенные к западу от Козловки.
— Сейчас будет нанесен удар во фланг противостоящему вам противнику, — сообщил я генералу Тутаринову. Затем приказал генералу Головскому развернуть левофланговый полк и ударить вдоль берега. После выполнения этой задачи полк вывести в резерв командира корпуса.
В этом, в общем-то сильном, маневре таилась и слабость. Вместо наращивания усилий на направлении, где определился успех, они ослаблялись. Перед этим у меня состоялся разговор с генералом Ждановым. Выяснилось, что 4-й гвардейский Сталинградский механизированный корпус не смог с ходу прорвать оборону в районе Си-ловки.
— Вдоль дороги, — доложил командир корпуса, — мы встретили мощный противотанковый заслон, танки вязнут в балках в непролазной грязи. — Было перечислено с десяток объективных причин, создающих серьезные трудности в развитии боя. Комкор выразил мысль о необходимости рокировки главных сил корпуса к флангу конного корпуса, где местность была более доступна для успешного развития наступления танковой группировки. К тому же здесь намечался успех.
Это было правильно для его корпуса, но неверно для группы в целом. Приказ Жданову был таким — «Оставить часть сил на месте и имитировать подготовку к прорыву. Главные силы корпуса вывести на направление 10-й гвардейской и 30-й кавдивизий в готовности к вводу в бой в направлении Ново-Николаевка, Сталино». Форсирование танков здесь обеспечивали хорошо разведанные броды.
В середине дня мехкорпус был введен в бой для развития успеха кавалерийских дивизий. Сопротивление противника было сломлено. Войска Конно-механизированной группы снова перешли к преследованию. Разгромленные части уже упоминавшихся дивизий противника бросали на дорогах танки, самоходки, орудия, автомашины и другую боевую технику и бежали, полагаясь лишь на собственные ноги. Мы, разумеется, не могли облегчиться подобным образом, чтобы ускорить преследование. Все, буквально все, приходилось тащить с собой. Но преследование продолжалось успешно.
Чтобы не дать противнику оторваться, передовым частям было приказано выбрасывать вперед на пути отхода тачанки с противотанковыми ружьями и из засад расстреливать отходящие колонны, задерживая их движение, рассеивая и разгоняя их.
Этот тактический прием коммунисты быстро распространили во всех полках. Стоило пионеру его, казаку 1-го эскадрона 32-го гвардейского кавалерийского полка Кужарову удачно выскочить с ПТР[35]вперед, устроить засаду и поджечь несколько автомашин, как из-под пера парторга эскадрона старшины Мельникова вышло несколько боевых листков, в которых был описан подвиг коммуниста Кужарова, и даны советы, как лучше делать засады.
Вперед устремились целые подразделения, а затем и части. Весь день под проливным дождем и снегопадом, мокрые и предельно усталые, мы неотступно, с короткими кровопролитными схватками, преследовали врага. Даже прославленная солдатская шинель казалась невыносимо тяжелым грузом на отекших плечах солдат и казаков. И спросил я у казака Остапа Кушнаренко, не сдадут ли силенки, если еще сильнее поднажать? Что никак нельзя дать противнику закрепиться на Малом Куяльнике.
— Пошто нет, товарищ командующий, можно. Ще в два-три раза быстрее можно, — уверенно ответил он.
— Ха, — выдохнул его сосед, — в тебе, Остап, и так вот-вот жила лопнет.
— Так то ж одна. А мы кубанцы-двужильные, но есть и трехжильные, — отмахнулся от соседа Кушнаренко. — Не сомневайтесь, товарищ командующий, выдюжим.
Генерал-полковник Шернер предпринял еще одну попытку остановить Конно-механизированную группу, прорвавшуюся в глубокий тыл армий. Он объединил 3-ю и 97-ю горнострелковые, 256-ю и 335-ю пехотные дивизии и только что подошедшую свежую 127-ю пехотную дивизию в ударную группу. Командующий этой группировкой был назначен, по показаниям пленного офицера, генерал Расп. Штаб группы разместился в хуторе Лазовый. Мне было известно, что Расп командовал 335-й пехотной дивизией, той самой, которой был посвящен приказ генерал-полковника Холлидта с благодарностью за то, что она «с примерной храбростью в атаке и в обороне… пробилась к немецким позициям, захватив с собой всех раненых…» Далее Холлидт выражал «храброй 335-й пехотной дивизии сердечную благодарность». Снова Холлидт благодарит и награждает своих генералов за проигранные бои.
Как бы то ни было, группировка генерала Распа, по показаниям пленных, заняла оборону на высотах западнее и юго-западнее Сталино, то есть по высотам, прилегающим к реке Малый Куяльник. Город лежал в котловине, образованной окрестными высотами. Река делила город на две равные части, западные скаты круто обрывались, образуя многочисленные промоины. Наличие каменных зданий и церкви позволяло создать здесь крепкие опорные пункты и узел сопротивления, подходы к которому могли прикрываться огнем с прилегающих высот.
После боя.
Было уже темно, когда передовые части Конно-механизированной группы, сбив усиленное боевое охранение противника с восточных высот, вышли к реке Средний Куяльник. Здесь в слиянии Среднего и Малого Куяльников и находился городок Сталино. Захват контрольных пленных подтвердил, что в районе Сталино закрепились до пяти дивизий противника. Необходимо было найти «ахиллесову пяту» обороны. Пока что было ясно одно — атаковать ночью и непременно захватить Сталино. «Обходный маневр справа? — прикинул я. — Но для этого надо форсировать две реки и несколько балок. Слева тоже не легче». Невольно представляю, как полки поднимаются и снова, надрываясь, идут сквозь дождь и непроглядную тьму по глубокой и вязкой грязи. «Может быть дать час-другой отдохнуть? Тем временем лучше изготовить артиллерию, организовать работу органов тыла, закончить сосредоточение мотопехоты и танковой бригады, а в полночь начать прорыв на узком фронте? Пожалуй, так лучше».
Штаб Конно-механизированной группы расположился в Марциановке. Это было несколько северо-западнее Сталино.
Офицеры штаба сразу же разъехались по соединениям, чтобы быстрее и точнее довести до руководящих командиров боевые распоряжения, помочь подтянуть все, что отстало, организовать взаимодействие, собрать сведения о расходе боеприпасов и горючего, о потерях и так далее. Эти сведения требовал фронт. Мы, конечно, добросовестно докладывали наши издержки и потребности, заведомо зная, что восполнить их сможем только после операции. А нужда же была большая. Дело в том, что с отрывом от войск фронта, а значит и фронтовых баз снабжения, подача горюче-смазочных веществ, боеприпасов и продовольствия по существу прекратилась. Расход же сразу превзошел все нормы. Бездорожье съедало ГСМ в три-четыре раза больше, а почти непрерывные и, как правило, самые «прожорливые» ближние бои с потрясающей быстротой поглощали боеприпасы. Ведь если столкнулись с врагом грудь в грудь, тут не прикажешь экономно расходовать боеприпасов, не превышать лимита. Часто у казаков стали появляться немецкие автоматы и боеприпасы к ним, гранаты с длинными деревянными ручками, 81-мм мины с дополнительными кольцевыми зарядами (они использовались для стрельбы из наших 82-мм минометов) и многое другое. Большие надежды в этом отношении мы возлагали на станцию и город Раздельная, где находилась крупная база снабжения противника.
С вечера поднялась сильная пурга, температура воздуха резко понизилась, землю сковал гололед. Воспользовавшись этим, хорошо подобранные передовые отряды на широком фронте спустились к реке и под покровом непроницаемой тьмы начали переправляться вброд. Несколько усиленных эскадронов и дивизионов были направлены в обход для перехвата путей отхода противника.
Полки 10-й гвардейской кавалерийской дивизии и бригады 4-го гвардейского мехкорпуса бесшумно подтягиваются на скаты высот перед городом. Мы стоим по колено в грязи и нетерпеливо ждем. Атака в 2.00, по времени, без сигнала, без артподготовки, в полной тишине. Ветер сильный, порывистый. Мокрый снег бьет в глаза, слепит. Впереди вспыхивает «фонарь». Но свет его застревает в снегопаде, не пробивается к земле. Ко мне подходит генерал Головской.
— Дивизия сосредоточилась на исходном рубеже, — докладывает он, — автотранспорт подтягивается, пробиваясь через грязь.
— Двинулись вперед, — говорю я и смотрю на часы — 2.00. Он понимает, что это — о начавшейся атаке города.
Невольно вслушиваюсь, стараясь уловить движение полков. Тишина. Кажется, слышу, как падает снег. Время тянется мучительно медленно. Я почему-то вспоминаю разговор с полковником Каревым перед форсированием Тилигула и спрашиваю Василия Сергеевича:
— Кто у вас первым форсировал Тилигул?
— A-а, мне Карев рассказывает о вашем разговоре. — По голосу чувствую, что генерал тепло улыбается. — Взвод Алешкова действительно первым бросился в реку, но вырвался он на противоположный берег без своего командира. Сразила его немецкая пуля в тилигульской воде.
Он хотел сказать еще что-то, но вдруг послышался далекий треск пулеметов, автоматов, глухие взрывы гранат. Где-то в центре города…