Нам было известно, что Беляевку обороняют различные части румын и немцев, принадлежащих, главным образом, 15-й и 21-й пехотным дивизиям. Кубанский корпус в предбоевых порядках устремился к Днестру, уничтожая и разгоняя попадавшиеся на пути колонны частей, подразделений и боевые заслоны.
Ровно в полночь гвардейцы Тутаринова с севера, а казаки Головского с востока бесшумно ворвались в город Беляевку. Там уже шел бой в районе водонапорной станции. Передовому отряду удалось незаметно пересечь дорогу Ясски — Беляевка и по болоту, разлившемуся вдоль западной окраины города, выйти к водокачке. Территория ее была обнесена высоким деревянным забором, по верху которого тянулась колючая проволока. Казаки проникли во двор вплавь по Днестру, быстро сняли охрану и захватили все важнейшие пункты.
Такие дерзкие налеты, как бы внезапны и успешны они ни были, не обходятся без коротких огневых схваток. Поднялась тревога. Командование гарнизона очевидно подумало, что на водокачку напало восставшее население, и бросило на их подавление подразделение охраны с собаками. Разгорелся ожесточенный бой. В это время в город ворвались наши дивизии. Моя оперативная группа офицеров штаба осталась на восточной окраине, в самых крайних домах. Бой в городе развивался успешно. Когда подошла дивизия полковника Гадалина, наращивать усилия уже не было необходимости, поэтому я приказал ему, не задерживаясь, развивать наступление и захватить крупное село Маяки, расположенное в нескольких километрах южнее вниз по Днестру.
Во второй половине ночи командиры дивизий доложили, что противник разгромлен, захвачено несколько сотен пленных и богатые трофеи. Этой ночью немцы готовились переправить за Днестр и угнать в Германию около тысячи советских граждан, согнанных сюда со всех деревень. Они рассказали нам, что другая группа направлялась на Маяки. В донесении сказано, что село взято с ходу. Это правильно. Но совсем недавно мне стали известны некоторые интересные подробности освобождения села.
На крутом берегу Днестра в это утро было многолюдно. Тысячи старух, стариков и детей тревожно суетились, кричали, плакали и, подгоняемые ударами прикладов, спускались с крутого берега к реке, где стояли лодки, рыбачьи катера и наскоро сбитые плоты. То тут, то там раздавались короткие автоматные очереди, обрывающие жизнь тех, кто пытался бежать или упрямился. На берегу становилось все больше и больше бездыханных, распластанных тел.
На пригорке, у дороги, сворачивающей на окольную улицу, стояли мальчик и девочка и смотрели на берег. У Кольки-рыжего ресницы и брови белесые, как днестровский туман, нос облупился. Он стоит прямо, широко расставив ноги. Глаза насуплены, крепко сжатые кулаки уперлись в бедра. Стоит, как на расстреле. Его подружка Люся прижала свои худенькие ладошки к груди. Из порванных рукавов вылинявшего платьица торчат острые локотки. Обветренные губы что-то беззвучно шепчут. При каждом выстреле она вздрагивает. Коля и Люся так потрясены, что не заметили, как к ним подъехали на трех мотоциклах с колясками «гитлеровцы». Они не побежали потому, что знали, — их убьют. Только лица стали будто восковые. Один «немец» во всю глотку ругается, остальные молчат, смотрят по сторонам. И вдруг молодой «фриц» обнимает за плечи Кольку-рыжего (у Люськи сердце оборвалось) и спрашивает его совсем по русски:
— Смотри, хлопчик, во все глаза и запоминай… Батько-то твой где?
Колька подумал: «полицаи это, хотят выведать о партизанах». Ему бы промолчать, а он, охваченный бессильной злобой, бросил вызывающий взгляд на предателей:
— Мой батько в Красной Армии! — выкрикнул он.
«Немец» улыбнулся, погладил рыжие кудряшки, подмигнул и неожиданно сказал:
— Это хорошо, мальчуган, скоро твой батько вернется домой.
Потом странные солдаты сели в мотоциклы, проехали вдоль берега и исчезли за поворотом дороги.
Не успели дети прийти в себя от изумления, как с шумом подъехали новые мотоциклисты. Они начали кричать на солдат, переправляющих колонистов. Те показали в ту сторону, куда уехали необычные солдаты. И вскоре, когда от берега отчалили последние лодки, а первые еще не вернулись за очередной партией колонистов, недалеко от берега во дворе разорвалось два снаряда. Всего два снаряда, а с немцами произошло что-то невероятное. Они начали метаться из стороны в сторону, стреляли по отошедшим лодкам, бросали оружие и пытались вплавь добраться до противоположного берега. И тут, откуда ни возьмись, появились местные жители с оружием и начали отбивать у немцев гурты скота и другое награбленное добро. В этот момент ворвались в село наши гвардейцы — танкисты и казаки.
Про случай в селе Маяки рассказала Людмила Михайловна Парахомовская — жительница города Одессы, та самая девочка с острыми локотками, которая стояла тогда на берегу с рыжим Колькой.
Приказ генерала армии Р. Я. Малиновского был получен поздно вечером 7 апреля. Перед нашей группой ставилась задача — прочно удерживать захваченные районы, чтобы через них не допустить отхода войск противника за Днестр. В боевом распоряжении указывалось на необходимость активными действиями громить отходящие колонны немцев и выражалось пожелание: «Хорошо было бы захватить сильным отрядом Овидиополь. Вести разведку на Одессу. Сохранить водокачку».[43]
Содержание его можно было объяснить тем, что Конно-механизированная группа свои задачи выполнила. А тем временем в районе Раздельной вновь развернулись напряженные бои, в которые оказались втянутыми значительные силы общевойсковых соединений фронта. В этих условиях и возникла необходимость временно закрепиться на захваченных рубежах и активными действиями не допускать отхода немецких и румынских войск за Днестр.
В дальнейшем нам предстояло развивать наступление от Днестра на восток, на Одессу, что обязывало вести в данном направлении усиленную разведку. Сразу же был отдан приказ генералу Жданову: продолжая наступление, во взаимодействии с бригадой Завьялова выйти на рубеж северо-восточнее Беляевки и отрезать здесь пути отхода из Одессы на днестровские переправы.
Ночь выдалась на редкость темная. Черные свинцовые тучи стелились низко над самыми крышами. В такую бы ночь двинуться на Одессу, но приходилось временно закреплять захваченные рубежи. По этому поводу казаки бурчали себе под нос: «Не казачье это дело в обороне сидеть. Оборона что заводь, рейд — быстрина».
Мы, конечно, не думали действовать пассивно. В ходе ее организации предусматривались маневры огнем артиллерийских групп, внезапные контратаки, стремительные обходы, охваты…
152-й истребительно-противотанковый полк был развернут на огневых позициях по восточной окраине Беляевки. Здесь же под его прикрытием заняли ОП три полка гвардейских минометов. Прочно удерживая захваченные районы, наши войска отбрасывали натыкавшиеся на них подразделения и части противника. Всюду завязывались короткие, яростные схватки. Особой заботой для нас была организация активных действий на Овидиополь. Имея относительно полное представление о силах и характере действий противника, я понимал, что «захватить сильным передовым отрядом Овидиополь» будет нелегко. Поэтому у меня созрело решение, такую задачу возложить на усиленную 10-ю гвардейскую дивизию, а руководство рейдом на Овидиополь возложить на моего заместителя генерала Горшкова. Это было вызвано тем, что полковник Гадалин был ранен, а назначенный командиром дивизии полковник С. А. Шевчук не успел еще вжиться в новую должность. Дивизия все-таки должна была действовать самостоятельно, на изолированном направлении.
При свете коптилки, сделанной из гильзы снаряда, собравшиеся у меня генералы Пичугин, Горщков и другие обсудили вопросы, связанные с задачей, поставленной 10-й гвардейской дивизии.
В общем, пока все шло хорошо. Конно-механизированная группа держала за горло 6-ю немецкую и 3-ю румынскую армии. Они были деморализованы. Органы их тыла подверглись разгрому. Войска задыхались, отсутствовало снабжение боеприпасами, вооружением, не было людских оперативных резервов. Их трепало в предсмертной агонии из-за непоправимого нарушения связи и управления; они не могли устоять под ударами войск нашего фронта, наступающих с востока. С тылу же их громила Конно-механизированная группа, и они не имели возможности организованно отойти за Днестр.
Еще одна приятная весть: генерал Тутаринов доложил, что водокачка разминирована, из машинного отделения насосной станции и других мест извлечено несколько тонн взрывчатки. Днестровская вода продолжала поступать к жителям Одессы.
Начало уже светать, когда я накинул бурку и вышел во двор. Где-то за южной окраиной села раздавался сильный автоматно-пулеметный огонь. Гул боя вокруг Беляевки чем-то напоминал шум разбушевавшегося ночного шторма. Многочисленные трассирующие траектории обрывались на окраине села. Противотанковые батареи выжидающе молчали. Ночью немецкие танки из-за обилия оврагов и балок боялись идти вперед. Подошел старшина Король, мой шофер.
— Вы бы вошли в дом, товарищ командующий, — попросил он, — а то вон сколько шальных летает.
Мне казалось, что настало время, когда можно часок-другой вздремнуть. Раскинул на лежанке бурку и только принял горизонтальное положение — сознание заволокло сизой дымкой сна. Но уже в следующий миг от какого-то тревожного предчувствия я проснулся. В комнате стояла тишина. И вдруг мне почудилось, что где-то совсем рядом говорят по-немецки. Я напряг слух. Говорили в соседней комнате.
— Ап den Rang des Verderbens geraten… Es ist Zini hasendwerden[44]— с душевной надорванностью произнес, видно, пожилой человек.
— Halt den Rachen![45] — оборвал его резкий, как паровозный гудок, голос.
Стараясь не шуметь, я схватил автомат. При моем появлении в дверях высокий, сутулый блондин выронил оружие и не двинулся с места. Другой, забыв об автомате, юркнул к окну, но… бездыханно повис на подоконнике. В комнату заскочил командир взвода охраны старший лейтенант Ласкин, с ним несколько казаков. Смотрю в окно: немцы! Они бегут через огород к дому. Казаки выскакивают из хаты. Слышу голос Ласкина: «Не стрелять, слушать команду». Иду к рации. В это время за спиной раздается резкий треск, словно рушится горящая стена. Это автоматчики бьют длинными очередями по набегающим гитлеровцам. Возле радиостанции один человек, остальные там, где идет бой.