Постум автоматически, ничему не удивляясь, выполнил команду. Болан осторожно, но решительно направил руку Тома к внутренней части бедра, у самого паха.
— Зажми здесь. Да сильней, сильней, не бойся. Ты теряешь кровь, а когда мы начнем ковырять твой саркофаг, может быть еще хуже. Дави сильно и ровно.
Полицейский заверил преступника номер один Соединенных Штатов, что он в точности выполнит его указания.
В окне машины возникли ломик и чье-то смуглое лицо — мексиканец, пуэрториканец или что-то в этом роде. Мягкий голос озабоченно произнес:
— Лучше не рисковать с горелкой, сержант, — тут все пропитано бензином. Только в самом крайнем случае.
Каково, а? Сержант!
Постум с удивлением услышал свой собственный голос:
— Оставьте мне лом, и уходите. У меня больше времени, чем у вас.
Сержант проигнорировал это хриплое карканье. Он просунул лом между ног лейтенанта, нашел точку опоры и его мышцы напряглись.
— Будет немного больно. Продолжай зажимать рану.
— Я сказал, уезжайте, Болан. Я полицейский.
— Рассказывай дальше, — проворчал Мак и навалился на лом.
— Я Том Постум.
На шее Болана вздулись жилы, мышцы взбугрились, на усталом лице прорезались морщины.
— Угу, знаю...
Ну да, он же всеведущ. Может еще и всемогущ к тому же. Металл трещал, подавался, подымался. Волна тепла пошла вниз по ногам.
— Зажимай, зажимай!
Постум понял, что он имел в виду. Кровь толчками потекла с новой силой. Болан снова схватил кисть его руки и прижал к паху.
— Вот так!
— Боюсь, у меня не хватает сил...
— Политик! Мне нужен жгут!
В окошко просунулась длинная пластиковая трубка. Болан схватил ее и обмотал Постуму правую ногу чуть повыше колена. Затем его сильные руки удивительно осторожно ощупали обе ноги Постума. Болан повернул голову к полицейскому и со скупой улыбкой сказал:
— Думаю, переломов нет, иначе ты не сидел бы так тихо.
В окне снова возник смуглолицый.
— Я нужен?
— Вдвоем не развернуться, Политик. Я сейчас его вытащу. Позови Гаджета.
И почти сразу же, по крайней мере так показалось Постуму, его потащили из разбитого автомобиля. Кто-то наложил плотную черную повязку поверх его глаз. Он хотел сказать, что, мол, не надо, что с глазами у него все в порядке, но потом сообразил, что повязка нужна не ради его, а ради их спокойствия.
Голос, который он слышал совсем недавно по радио, подтвердил его мысли.
— Все в порядке, мы ее снимем, когда будем внутри.
Другой голос, тот самый — жесткий и холодный, скомандовал:
— Шевелитесь, ребята. Мы уже выбились из графика.
Постума быстро перенесли в другую машину, просторную, если судить по тому, как они там двигались, и машина тут же тронулась с места. Его положили на что-то мягкое, и все тот же холодный голос, находящийся сейчас в некотором удалении, снова отдал приказ:
— Гаджет, доложи обстановку!
Кто-то опустился на колени рядом с Постумом — наверно смуглый — и поправил жгут, после чего ощупал ноги Тома ниже колен.
— Мы находимся на территории округа, — мягким голосом ответил тот, кого звали Гаджет. — В эфире чисто, нет никаких радиообменов.
Невероятно! Никто даже не позвонил в полицию? Не доложил об этом?!
С глаз Постума сняли повязку. Он лежал на кушетке в салоне автофургона. Соседняя кушетка тоже была занята. Там лежал какой-то связанный старик с повязкой на глазах. Это еще кто?
Смуглолицый тип выглядел ужасно. Он был в порванном боевом комбинезоне, грязном и запятнанном кровью. Красная линия перечеркивала его лоб на дюйм выше бровей — похоже на след пули. Однако парень улыбался ему. Устало, но улыбался.
— Ты, старик, на волоске висел, — сказал он Постуму.
— А то я не знаю, — слабо ответил лейтенант.
Спереди послышался голос Болана:
— Гаджет, ты не хочешь порулить?
Постум увидел наконец третьего партнера Палача, того, кто говорил мягким голосом, — спокойного парня, на лице которого, казалось, навеки застыла улыбка. Он с сочувствием посмотрел на Тома и прошел вперед.
Через несколько секунд в салоне появился Болан. Он тоже выглядел не лучшим образом: глаза красные, лицо почерневшее от пороховой гари. На левой руке кровоточила царапина, вроде той, что красовалась на лбу у Политика. Комбинезон был местами разорван в клочья, местами прожжен насквозь.
Постум никогда не видел человека, выглядящего таким усталым.
Помимо своей воли он проникся симпатией и сочувствием к этому человеку, и снова с удивлением услышал собственный голос:
— Сержант, тебе надо бы прилечь и отдохнуть.
Болан улыбнулся ему и опустился в мягкое кресло.
Постум все понимал. Он знал кое-что о сражениях и о том, что они творят с человеком. Задача выживания в ежесекундно меняющейся обстановке требует от воина напряжения всех его физических и духовных сил и высасывает всю его жизненную энергию. Если учесть то, что он слышал о Болане, то парень давно уже должен был превратиться в иссохшую мумию.
Что-то порочное и извращенное зарождалось в психике полицейского лейтенанта. Он сообразил это, когда, сам того не желая, как бы помимо собственной воли, заговорил:
— Я только что с той улицы, где вы устроили маленький Май Лэй.
— Маленький что?
— Ну... не важно. Короче, я видел бойню на Ривер Роуд.
— Не понравилось зрелище, а?
— Не очень.
Болан закурил сигарету и со вздохом выпустил дым к потолку.
— И мне оно тоже не нравится. И если бы вы, Постум, лучше справлялись со своей работой, то никому бы из нас не пришлось любоваться подобными зрелищами. Вы и другие полицейские, вас сотни и тысячи. Какого черта вы не делаете то, что должны делать?
— Вы правы, — признал Постум. — Прошу прощения, с моей стороны было глупо упоминать... Особенно, если учесть, что жив-то я только благодаря вам. Забудьте мои слова.
Политик обрабатывал раненую ногу Тома. Постум сморщился, когда тот смазал рану какой-то жгучей дезинфицирующей жидкостью.
Болан сидел, уставившись на свою сигарету.
— Хочешь закурить, Постум?
— Нет, спасибо. Знаешь, ты прав. Если бы мы, полицейские...
Болан с трудом держался в кресле. Лейтенант понял, что он не спал уже очень давно. Человек в бегах, человек по которому палят с обеих сторон и который, тем не менее, еще и ухитряется отвечать на огонь...
— Забудь, Постум. Дурной разговор — у меня голова просто чугунная, сейчас я ничего не соображаю. Оба мы солдаты и сражаемся на одной стороне. Не мы создаем законы и правила этой игры, — голос его пресекся, он уронил голову на грудь, но тут же встрепенулся, снова выпрямился. — Вы, полицейские, не на улицах свою войну проигрываете. Вы проигрываете ее в суде, в мэрии, в законодательном собрании, в конгрессе.
— Тебе бы самому стать конгрессменом, — вставил Политик с кривой ухмылкой, — и перевернуть все вверх дном. Никаких обвинений, никаких арестов — понимаешь? Свести их с ума. Никаких арестов, никаких гонораров адвокатам и судьям — понимаешь? Ни арестов, ни подкупа. Никаких взяток, никакого политического влияния, никаких судей — кому они нужны?
— Понимаю, — слабо улыбнулся Постум. — Мафиози тогда на стенку полезут. Да только не будет этого.
— Конечно, нет, — ответил Политик, осторожно вынул из пальцев Болана дымящуюся сигарету и бросил в пепельницу.
Мак ничего не заметил, ибо уже спал беспробудным сном.
Лейтенант с удивлением отметил, что у него слезы на глаза наворачиваются.
— Не верю я ему, — негромко заявил он.
— И никто не верит, — ответил Бланканалес. — Уж сколько лет я его знаю, а до сих пор не верю. Ты будешь последней сволочью, Постум, если хоть пальцем до него дотронешься.
— Я полицейский, я...
— И что с того? Это что — оправдание твоему нежеланию верить собственным глазам и ушам? Мы забросим тебя в госпиталь. Сержант приказал вместе с тобой передать властям кое-какие гроссбухи и прочие трофеи, которые мы прихватили в этом дерьмовом дворце. Если тебе этого мало, то можешь идти ко всем чертям, а я отказываюсь от сомнительной чести принадлежать к распроклятому роду человеческому.
И внезапно Постум пришел к пониманию — теперь он знал — и его расщепленное на две части сознание вновь обрело единство.
— Не стоит вам так утруждаться ради меня, — слабо произнес он, чувствуя себя как никогда сильным.
Нет, Политик, не ради Постума.
Если нужен «Стоунхендж», чтобы у человека раскрылись глаза и прочистились уши, то следовало бы завести по «Стоунхенджу» на каждом углу.
Этот треклятый вояка, заснувший в кресле, этот Мак Болан — он был самым настоящим Стоунхенджем — ослепительным анахронизмом из далекого героического прошлого, когда человек мог безошибочно провести четкую разделительную черту между добром и злом и стоять на ней, и умирать на ней, если надо было.
Стоунхендж раскрылся полностью.
И от этого Постум чувствовал себя в большей степени человеком, чем когда бы то ни было. Более того, он в большей степени ощущал себя полицейским, чем когда бы то ни было.
Глава 17
Болан проснулся от аромата кофе и поджаривающегося бекона. Он в одних шортах лежал в койке. Поверх легких ран и царапин на груди был наложен пластырь.
Над Маком склонялся Бланканалес и обтирал ему лицо губкой, воняющей какими-то медикаментами.
— Обстановка? — хрипло спросил Болан.
— У тебя несколько пороховых ожогов, сержант. Давно тебе делали противостолбнячную прививку?
— Порядочно.
— Понял. Ладно.
Попав во Вьетнам, Бланканалес поначалу работал с медиками. И ему пришлось стать неофициальным санитаром команды «Эйбл» во время полевых операций.
— Ну-ка, дай руку, — сказал он.
Болан подчинился и получил укол.
— Который час? — спросил он.
Политик вытащил из его руки иглу и отложил шприц на марлевую подушечку.
— Скоро полдень.
— Черт! Вы должны были ...