ния как искусство дифференциальных идей вовсе не игнорирует особенное; напротив, она играет распределением обычных и выдающихся точек. Но речь всегда идет о доиндивидуальных особенностях, распределенных в Идее. Она еще игнорирует индивида. Индивидом и факторами индивидуации играет юмор как искусство интенсивных количеств. Юмор свидетельствует об играх индивида как случаях решения по отношению к определяемым им диф-ференсиациям, тогда как ирония, со своей стороны, переходит к дифференциациям, необходимым для определения задач или их условий.
Индивид — не качество и не пространство. Индивидуация — не определение и не разделение, не спецификация и не организация. Индивид — не species infima, он не составлен из частей. Качественные или пространственные интерпретации индивидуации не способны установить причину, по которой качество теряет общность, или пространственный синтез начинается здесь, а кончается там. Определение и спецификация уже предполагают определяемых индивидов; и пространственные части связываются с индивидом, а не наоборот. Но как раз недостаточно отметить сущностное различие между индивидуацией и дифференсиацией вообще. Такая сущностная разница остается непонятной, пока мы не примем ее необходимое следствие: индивидуация действует по праву диффе-ренсиации, а всякая дифференсиация предполагает интенсивное
поле предварительной индивидуации. Под воздействием поля индивидуации те или иные дифференциальные связи и выдающиеся точки (доиндивидуальное поле) актуализируются, то есть интуитивно организуются, следуя линиям, дифференсированным по отношению к другим линиям. Тогда при этих условиях они формируют качество и число, вид и органы индивида, короче — его общность. Так как существуют индивиды разных видов и одного вида, обычно полагают, что индивидуация продолжает спецификацию, даже если она сущностно иная и пользуется другими средствами. В действительности же любое смешение двух процессов, сведение индивидуации к границе или усложнению дифференсиа-ции компрометирует философию различия в целом. Совершают, на этот раз в актуальном, ошибку, аналогичную смешению виртуального с возможным. Индивидуация не предполагает какой-либо дифференсиации; она ее провоцирует. Качества и пространства, формы и материалы, виды и органы не первичны; они заключены в индивидах, как в хрустале. Весь мир, как в хрустальном шаре, читается в колеблющихся глубинах различий индивидуации или интенсивности.
Индивид наделен всеми различиями, но тем не менее они не индивидуальны. При каких условиях различие мыслится как индивидуальное? Мы хорошо знаем, что задачей классификации всегда было упорядочение различий. Но классификации растений или животных показывают, что упорядочить различия можно лишь при наличии множественной сети наследования сходства. Идеи классификации и наследования живым существам никогда не различались, тем более не противопоставлялись; последняя даже не ограничивала и не уточняла классификацонные требования. Но ведь это необходимо для любой классификации. Например, задаются вопросом, какое из многих различий формирует настоящий “характер”, то есть позволяет сгруппировать в осознанную идентичность существа, схожие по максимуму признаков. В этом смысле род может одновременно быть мыслительным, но тем не менее естественным концептом (в той мере, в какой “выкроенная” им идентичность заимствована у соседних видов). Рассмотрим три растения — А, В, С — из которых А и В деревянистые, С — не деревянистое, В и С — синие, А — красное. Характер формирует “деревянистое” как обеспечивающее большее подчинение различий порядку возрастающих и убывающих сходств. Конечно, можно осудить порядок сходств как принадлежащий к грубому восприятию. Но при условии замены единиц рефлексии учреждающими соединениями (либо функциональными соединениями Кювье, либо композиционным соединением Жоффруа), по отношению к которым различие еще мыслится исходя из суждения по аналогии или в качестве переменной универсального понятия. Во всяком случае, различие не мыслится как индивидуальное, пока оно подчинено критериям перцепционного подобия, рефлексивного тождества, суждения по аналогии или концептуальной оппозиции. Оно остается лишь общим различием, хотя его носителем и является индивид.
Быть может, великим нововведением Дарвина было учреждение мышления об индивидуальных различиях. Лейтмотив Происхождения видов таков: вы еще не знаете, на что способно индивидуальное различие! Вы еще не знаете, куда оно может привести в сочетании с естественным отбором. Дарвин ставит задачу в терминах, во многом напоминающих те, которыми по другому поводу воспользуется Фрейд: нужно узнать, при каких условиях маленькие различия — свободные, плавающие, несвязанные — становятся значительными, связанными и устойчивыми. Да, естественный отбор, действительно играющий роль принципа реальности и даже успеха, показывает, как соединяются и накапливаются различия в одном направлении, но также как они все больше стремятся к расхождению в различных и даже противоположных направлениях. Главная роль естественного отбора — дифференсировать различие (один из наиболее отличительных пережитков). Там, где нет или уже не происходит отбора, различия остаются или снова становятся смутными; там, где он происходит, различия фиксируются и расходятся. Таксономические соединения — роды, семьи, порядки, классы — более не побуждают мыслить различие как соотносящееся с подобием, тождеством, аналогиями, определенными оппозициями в качестве некоторых условий. Напротив, эти таксономические соединения мыслятся исходя из различия, дифференсиации различия как основного механизма естественного отбора. Конечно, индивидуальное различие, мыслимое само по себе, сырье отбора или дифференсиации, еще не имеет у Дарвина определенного статуса; свободное, плавающее, не связанное, оно сливается с неопределенной изменчивостью. Поэтому Вейсман внес в дарвинизм существенный вклад, показав естественную причину индивидуального различия, заключающуюся в половом размножении: половое размножение как принцип “непрерывного производства разнообразных индивидуальных различий”. В той мере, в какой сама половая дифференциация является результатом полового размножения, мы видим, что три больших биологических дифференциации — видов, органов и полов — крутятся вокруг индивидуального различия, а не наоборот. Это три лика коперниковской революции дарвинизма. Первый связан с дифференсиа-цией индивидуальных различий, таких как расхождения признаков и определение групп; второй — с взаимосвязью различий как координацией признаков внутри одной группы; третий — с производством различий как непрерывного материала дифференсиации и взаимосвязи.
По-видимому — конечно, если видимое хорошо обосновано — половое размножение подчинено критериям вида и потребностям половых органов. Действительно, яйцо должно будет воспроизвести все органы того организма, к которому принадлежит. Так же приблизительно верно, что половое размножение действует в рамках вида. Но часто замечали, что все способы размножения включают феномены органической “дедифференсиации”.Яйцо воспроизводит органы, лишь если развивается в не зависящей от них сфере. Оно развивается в границах вида, лишь если представляет также специфические феномены дедифференсиации. Действительно, лишь существа одного вида могут превзойти вид и произвести, в свою очередь, существа, функционирующие в качестве набросков, временно сведенные к супер-специфическим признакам. Именно это открыл фон Байер, показав, что эмбрион не воспроизводит многовековые взрослые формы, принадлежащие другим видам, но переживает и переносит состояния, предпринимает движения — специфически нежизненные, превосходящие границы вида, рода, порядка или класса; они могут быть прожиты только им в условиях эмбриональной жизни. Байер делает из этого вывод, что эпигенез идет от более к менее общему, то есть от самых общих типов к специфическим родовым детерминациям. Но эта внешняя обобщенность не имеет ничего общего с абстрактным таксономическим понятием; ведь она как таковая проживается эмбрионом. С одной стороны, она отсылает к дифференциальным связям, составляющим виртуальность, существующую до актуализации видом; с другой стороны — к первым движениям такой актуализации, то есть к индивидуальности в сфере формирования яйца. Итак, внешние жизненные обобщения превосходят виды и роды в направлении индивида и доиндивидуальных особенностей, а не абстрактной безличности. Если заметить вместе с Байером, что очень рано проявляется не только тип эмбриона, но даже его специфическая форма, из этого не обязательно следует вывод о скорости и относительном ускорении воздействия индивидуации на актуализацию или спецификацию114. Не индивид является иллюзией по отношению к духу вида, но вид — иллюзия, правда неизбежная и обоснованная, по отношению к действиям индивида и индивидуации. Речь идет не о том, чтобы узнать, может ли индивид быть действительно отделен от своего вида и органов. Не может. Но не свидетельствует ли сама эта “нераздельность” и скорость появления вида и органов о правовом примате индивидуации над диффе-ренсиацией? Индивид находится над видом, по праву предшествует виду. А эмбрион — это индивид как таковой, взятый непосредственно в поле своей индивидуации. Половое размножение определяет самое это поле; если оно сопровождается ранним возникновением специфической формы плода, это означает, что само понятие вида зависит прежде всего от полового размножения, ускоряющего развитие актуализации посредством индивидуации (само яйцо — местонахождение-движений). Эмбрион — некий фантазм его родителей; любой эмбрион — химера, способная функционировать как набросок и переживать нежизненное для каждого отдельного взрослого. Он производит вынужденные движения, вызывает внутренний отклик, драматизирует первостепенные жизненные отношения. Задача сравнения сексуальности животных и человека состоит в исследовании того, как сексуальность утрачивает функциональность и порывает связи с размножением. Дело в том, что человеческая сексуальность интериоризирует условия производства фантазма. Мечты—наши чисто психологические яйца, личинки или индивиды. Тем не менее, витальное яйцо — уже поле индивидуации; сам эмбрион — индивид в чистом виде; их совокупность свидетельствует о первенстве индивидуации по отношению к актуализации, то есть одновременно — к спецификации и организации.