* * *
Не согласуются ли все эти повторения в чистой форме времени? Эта чистая форма, прямая линия, действительно определяется порядком, распределяющим до, во время и после во включающем их целом — посредством синхронного априорного синтеза, придающего каждому из них свой тип повторения ряда. С этой точки зрения мы должны сущностно различать чистую форму и эмпирические содержания. Ведь содержания подвижны, сменяют друг друга; априорные детерминации времени, напротив, неподвижны, остановлены, как на фотографии или неподвижном плане, сосуществуют в статическом синтезе, производящем различение по отношению к образу потрясающего воздействия. Это действие может быть любым эмпирическим, по крайней мере может случаться в любых эмпирических обстоятельствах (действие=х); достаточно, чтобы обстоятельства сделали “изоляцию” возможной ради углубления в мгновение, распространяющего свой образ на время в целом, превращая его в как бы априорный символ формы. С другой стороны, среди эмпирических содержаний времени мы различаем первое, второе, третье... в неопределенной последовательности: возможно, ничего не повторяется, повторение невозможно; возможно, также, что последовательность в цикле определима, повторение происходит, но либо в межцикличном виде, где l2 повторяет l, 22 повторяет 2, 32 повторяет 3. (Даже если представить себе неопределенную последовательность циклов, первый этап будет определен как Одинаковое или Недифференсированное, исходное для циклов либо межцикличное). В любом случае, повторение остается внешним чему-то повторенному, установленному в качестве первого; граница проводится между первым разом и самим повторением. Лишь от рефлексии наблюдателя зависит вопрос о знании: первый раз не повторяется (тогда говорят, что это “однажды”); или, напротив, поддается повторению внутри цикла или от цикла к циклу. Если первый раз принимается за Одинаковое, задаются вопросом, достаточно ли второй подобен первому для идентификации с Одинаковым. Этот вопрос может быть разрешен лишь посредством учреждения аналогичных связей в суждении, учитывая изменчивость эмпирических обстоятельств (является ли Лютер аналогом Павла, французская революция — аналогом римской республики?). Но все происходит совершенно иначе с точки зрения чистой формы или прямой линии времени. Ведь теперь каждая детерминация (первый, второй и третий; до, во время и после) — уже сама по себе повторение в чистой временной форме, по отношению к действенному образу. До, первый раз — повторение в той же мере, что и второй или третий раз. Так как каждый раз — это повторение в себе, задача не обосновывается рефлексивными аналогиями по отношению к предполагаемому наблюдателю, но должна переживаться как проблема внутренних условий действия по отношению к потрясающему образу. Повторение уже не относится (гипотетически) к первому разу, способному его избежать, оставаясь, во всяком случае, внешним ему; повторение императивно относится ко многим повторениям, способам или типам повторения. Повторяется само повторение. Более того, “однажды” не определяет первого, избегающего повторения, но, напротив, тип повторения, противостоящий другому типу, происходящему бесконечное множество раз (так противостоят друг другу христианское и атеистическое повторение, кьеркегоровское и ницшеанское: ведь у Кьеркегора само повторение действует однажды, тогда как, согласно Ницше, оно действенно для всех случаев; это не числовое, но фундаментальное различие между двумя типами повторения). ·
Как объяснить, что когда повторение относится ко многим повторениям, объединяет их введением различия между ними, оно обретает тем самым опасную силу отбора? Все зависит от распределения повторения в форме, порядке, системе и ряде времени. Это весьма сложное распределение. Согласно первому уровню, повто-рение До определяется негативно, нехваткой: некто повторяет, потому что не знает, не помнит и т. д., потому что неспособен действовать (произошло ли это действие эмпирически или еще только должно произойти). Таким образом, “некто” означает здесь бессознательно Оно как первую силу повторения. Повторение Во время определяется становлением-подобием или становлением-равенством: некто обретает способность действовать, некто становится равным действенному образу, “некто” означает теперь бессознательный Мыслящий субъект, его метаморфозу, проекцию на Я или Идеал-Я как вторую силу повторения. Но так как становление-подобие или равенство — всегда становление-подобие или равенство с чем-то предположительно тождественным в себе, предположительно обладающим изначальной идентичностью, оказывается, что тот действенный образ, с которым становятся сходным или равным, применим здесь лишь к тождественности понятия вообще или Я. На этом уровне два первых повторения включают и распределяют признаки негативного и тождественного, как образующие границы репрезентации. На другом уровне герой как во сне повторяет первое повторение До — обнаженным, механичнеским, стереотипным способом, создающим комическое; но такое повторение было бы ничем, если бы само не отсылало к чему-то скрытому, замаскированному в собственном ряду, способному ввести в него сокращения, подобно колеблющемуся или созревшему для другого повторения Габитусу. Это второе повторение Во время: герой сам переодевается, примеряет метаморфозу — трагически, в собственной идентичности возвращающую ему подноготную его памяти и всей памяти мира, которую он, обретя способность действовать, приравнивает ко времени в целом. Вот так оба повторения на втором уровне по-своему воспроизводят и распределяют оба синтеза времени, обе характеризующие их формы — голую и одетую.
Разумеется, можно представить себе оба повторения как составляющие цикла, где они образуют две аналогичные части, повторяющиеся в конце цикла, начинающие новый путь, аналогичный первому; наконец, две эти гипотезы, внутри- и межцикличная, не исключают, но подкрепляют друг друга, на разных уровнях повторяя повторения. Но все здесь зависит от сущности третьего времени. аналогия требует заданности третьего времени подобно тому, как круг Федона требует дополнения двух своих дуг третьей, решающей вопрос об их собственном возвращении. Например, различали Ветхий Завет — повторение ввиду нехватки, и Новый Завет — повторение путем метаморфозы (Иоахим Флорский); или, иначе, различали век богов — из-за нехватки в человеческом бессознательном, и век героев, путем метаморфозы человека в мыслящем субъекте (Вико). Двойной вопрос: 1) повторяются ли оба времени друг в друге в равной мере, внутри одного цикла? 2) повторяются ли оба времени в аналогичном новом цикле? Ответ на этот двойной вопрос зависит в основном лишь от сущности третьего времени (будущий Завет Флорского, Век людей Вико, Человек без имени Баланша). Ведь если третье время, будущее—само место решения, вполне возможно, что оно сущностно исключает обе гипотезы — внутри- и межцикличную,разрушает их, выпрямляет, распрямляет время, вычленяя его чистую форму, то есть срывает его “с петель” и в качестве третьего повторения обусловливает невозможность повторения двух других. Тогда, в соответствии с новой границей, различие между повторениями становится таковым: До и Во время являются и остаются повторениями одноразового действия. Третье повторение распределяет их на прямой линии времени, одновременно исключая их, побуждая действовать единовременно, сохраняя “каждый раз” исключительно для третьего времени. В этом смысле Иоахим Флорский подметил самое главное: у одного означаемого —два значения. Главное — третий Завет. У одного повторяемого — два повторения, но лишь означаемое, повторяемое повторяется в себе, отменяя собственные значения и состояния. Граница проходит уже не между первым разом и гипотетически возможными благодаря ему повторениями, но между условными повторениями и третьим повторением, повторением в вечном возвращении, из-за которого невозможно возвращение двух других. Лишь третий Завет вращается вокруг себя. Вечное возвращение существует лишь в третьем времени: неподвижная плоскость здесь снова оживает; прямая линия времени, как бы влекомая собственной протяженностью, вновь делает странную петлю, ни в чем не сходную с предыдущим циклом; она ведет к неформальному и соответствует лишь третьему времени и всему тому, что ему присуще. Как мы видели, состояние действия ввиду нехватки не возвращается; состояние агента метаморфозы не возвращается; в качестве вечного возвращения возвращается только результат — необусловленное. Центробежная, избирательная, выталкивающая сила вечного возвращения состоит в распределении повторения в трех временах псевдо-цикла таким образом, что два первых повторения не возвращаются, случаются однажды; и только третье повторение, вращающееся вокруг себя, возвращается каждый раз, вечно. Негативное, подобное, аналогичное — повторения, но они не возвращаются, навсегда изгнанные колесом вечного возвращения.
Мы знаем, что Ницше не описал вечное возвращение по причинам как обычной “объективной критики” текстов, так и непритязательности их поэтического или драматического понимания. Мы узнаем из текстов Заратустры, что о вечном возвращении как еще недостигнутой и невыраженной истине речь заходит дважды: первый раз, когда говорит карлик, шут (III, “О видении и загадке”); второй раз, когда говорят животные (III, “Выздоравливающий”). Первого раза достаточно, чтобы Заратустра заболел, пережил страшный кошмар и решился совершить морское путешествие. Второй раз Заратустра, выздоравливающий после нового приступа, снисходительно улыбается животным, зная, что его судьба свершится в третий непредсказанный раз (возвещающий конец, “грядущий знак”). Мы можем воспользоваться посмертными записями лишь в направлениях, подтвержденье опубликованными трудами; ведь это как бы зарезервированная область, ждущая будущей разработки. Мы знаем лишь, что Заратустра не закончен, что у него должно было быть продолжение, включающее смерть Заратустры: нечто вроде третьего времени, третьего раза. Но и в своем современном виде драматическое развитие Заратустры позволяет наметить ряд вопро