Видимо, слава Прыгунова кое-кому не давала спокойно спать. Полетели птичьей стаей жалобы в Чебоксары, оттуда одна за другой поехали всякие проверочные комиссии. И хотя комиссии те уезжали восвояси без каких-либо улик против Трофима Матвеевича — все равно начали ходить разные слухи-разговоры. Прыгунов-де и взятки берет, и спекулирует тем же шифером. А что держится на своем посту — так это потому, что умеет из воды сухим выходить и с начальством ладить.
И вот тогда-то Трофим Матвеевич и сменил должность председателя райсоюза на председателя колхоза. По своей воле это он сделал или вынужденно — никто толком не знает и по сей день.
Колхоз в Сявалкасах особенный, непохожий на другие колхозы района. Пройдись по селу — просторные пятистенки, один к одному, с четырьмя, а то и пятью окнами по фасаду. Многие обшиты тесом и покрашены. Откуда такой достаток у сявалкасинцев? От земли? Нет, на здешних землях не разбогатеешь. Кормит, поит, одевает сявалкасинцев лес. Кто бы ни пошел в лес, он не вернется оттуда пустым. Один проработал на посадке молодняка — глядишь, уже привез в село сруб, а то и два. Другой просто сумел договориться с лесником и заготовил сто пятьдесят пудов луба. Кто дров нарубил, кто стог сена накосил. А то же сено, не говоря о срубах, в цене. Пуд сена стоил столько же, сколько и пуд хлеба. Сруб на баню — четыреста, а на дом и всю тысячу.
Приезжают полевые чуваши и покупают и срубы, и сено, и тот же луб. Дороговато им кажется, кряхтят, чертыхаются, да что поделаешь: и добрый дом хочется заиметь, и корову чем-то надо кормить, а из мочала в долгие зимние вечера можно рогож наткать. А сявалкасинцы радуются такой торговле. Они даже название ей придумали. Неизвестно уже почему, но зовут они такую торговлю, когда прямо дома, не выезжая на базар, можно выгодно что-то продать, — московской торговлей. А чтобы не урезали огороды — в колхозе работает из семьи какой-нибудь древний старик или инвалид. Остальные же — кто в леспромхозе, кто на железной дороге, кто в райцентре.
И получалась интересная картина: село богатое, а колхоз бедный. Ну, не то чтобы в селе только и жили люди, умеющие ловчить. Нет, немало было и таких, которые работали в колхозе. Однако же тон здешней жизни задавали первые, а не вторые.
Такими были Сявалкасы, когда пришел в них Трофим Матвеевич.
Придя домой от Виссара, Трофим Матвеевич сразу же разделся и лег спать. Завтра и в самом деле рано вставать. И надо бы спать. Но не спалось.
Словно жук-короед, точат и точат Трофима Матвеевича разные мысли.
У людей не только будни — и праздники бывают. Вон хоть у того же Вbссара нынче: Светланкин день рождения. А у него такого праздника не было и не будет. У него — одна работа, одни будни. А человек не стальной. Наругаешься, надергаешься за день и так-то тебе необходимо, придя домой, отдохнуть душой и сердцем, так-то хочется услышать тихое ласковое слово, увидеть такую вот свою Светланку. А он приходит домой и не всегда Марью видит. Сидит в своей библиотеке допоздна и домой не очень-то торопится. Конечно, работа эта лучше, чем в магазине, но и вовсе бы бросить можно — что ей, мужниного заработка, что ли, не хватает?!
А и дома Марья — тоже радости мало. Какая-то далекая, чужая она в последнее время стала…
Да, у него есть имя, известность. Его знают н в районе, b в республике. И многие даже завидуют ему, считают счастливым. Счастливый!.. Недолго, совсем недолго он был счастливым…
Память Трофима Матвеевича раскатывала свою катушку год за годом и дошла до тех дней.
Был месяц май, когда он впервые приехал в Сявалкасы. Лавка оказалась запертой, кто-то сказал, что продавщицу видели у качелей.
Качели были устроены на лужайке между двух ветел. Качели как качели. А вот то, что увидел Трофим Матвеевич, когда подошел поближе, ему видеть еще не приходилось.
Когда стоявшая на доске пара взлетала вверх — под ней на полном газу проносилась девушка на мотоцикле.
«Да разве ж так можно! — чуть было не крикнул Трофим Матвеевич. — Секундная заминка и качелями по голове…» Окружившие лужайку парни и девушки возбужденно орут, хлопают в ладоши каждый раз, когда мотоцикл проносится под качелями. А у Трофима Матвеевича каждый раз екает сердце, и ему даже хочется закрыть глаза, словно качели могут ударить его самого.
А вот девушка, оставив мотоцикл у ветлы и уловив момент, когда качели приостановились, быстро, мгновенно вскочила на доску, взлетела вверх и оттуда, с высоты, гордо оглядела окружающих.
— А ну, кто со мной покачается?
— Пусть леший с тобой качается, — отшутился кто-то из парней.
— Bли в Сявалкасах еще не народилось жениха, который бы захотел стать рядом со мной?
— Жених-то есть… — сказал Трофим Матвеевич, подходя к качелям.
— Э-э, сам председатель! — заулыбалась Марья. Большие синие глаза ее светились бьющей через край радостью, сверкали снежной белизной обнаженные зубы. — Ну что ж, ладно что хоть кюльхиринский нашелся. Но если струхнешь — пеняй на себя.
— Ну, это еще надо посмотреть, кто первый струсит!
Легко летает неслышная под ногами доска, гнется дубовая перекладина. Замирает сердце от ощущения высоты и стремительности полета. Кажется, вместе с тобой качаются ветлы, дома, вся земля.
Трофим Матвеевич решил во что бы то ни стало если и не устрашить Марью, то закачать до изнеможения: пусть знает, как хвастаться!
Н когда качели остановились — Марья соскочила первой.
— Ну, парень! — И подняла большой палец. — Во, парень. А у вас, видно, заячьи сердечки, хоть и сявалкасинцами себя называете.
— Давай, давай хвали своего начальника! — огрызнулись в ответ ребята.
Трофим Матвеевич сел на мотоцикл сзади Марьи, они помчались по улице села. Вела машину Марья смело, уверенно, ловко объезжая рытвины и ямы.
И вся она оказалась ловкая, ладная, статная, когда вместе с Трофимом вошла в магазин и сняла рабочий халат. Теперь резко обозначились ее тонкая талия и высокая сильная грудь. Ему захотелось сказать Марье что-то хорошее. И он вспомнил, что когда-то в Ленинграде, кажется в Эрмитаже, он видел «Венеру Таврическую». Марья чем-то напомнила ту картину.
— Венера! — стараясь придать голосу шутливый оттенок, сказал Трофим Матвеевич.
— Что, что?
— Богиня красоты.
— Ну, если у глупости есть своя богиня, то вполне возможно, что она и вырастила меня, — засмеялась Марья, делая вид, что не придает словам Трофима никакого значения, хотя и видно было, что они ей приятны.
Потом она разом посерьезнела, поскучнела и прямо, без обиняков спросила:
— Вы приехали что-то проверять?
Да, он приехал проверять жалобу, в которой писалось, что хорошие товары продаются по знакомству, магазин часто бывает запертым. И он ожидал, что, услышав обо всем этом, Марья растеряется. Ничего похожего! Она в ответ громко расхохоталась:
— Верно. Но вы обратились не по адресу. Эта жалоба написана не на меня, а yа вас. Если нужных товаров в достатке нет — кому я и что продам? Давайте мне побольше товаров, и никто кляуз писать не будет!
Растерялась не Марья, растерялся сам Трофим Матвеевич. И сказал что-то совсем невразумительное, лозунговое:
— Надо уметь торговать и тем, что есть.
— Ну уж, этому меня пусть не учат. Тот, кто аккуратно вносит паевые, тот в первую очередь и получает льняные платки и дешевые ситцы.
— А почему лавка была закрыта, когда я приехал?
Нечего больше сказать, дай хоть за это зацеплюсь. Глупо, конечно, Трофим и сам понимал, но эта Венера Таврическая так вела разговор, что постоянно загоняла его в угол и он никак не мог от обороны перейти к наступлению. Вот и на последний его вроде бы каверзный вопрос Марья ответила очень просто:
— А что за нужда стоять за прилавком с утра до вечера, если покупателей пет?!
К чему бы еще придраться? Товары аккуратно разложены на чистых полках, везде видны ценники, витрины сверкали и даже пол был намыт так чисто, что по нему ступать жалко. Очень культурная, оказывается, продавщица в Сявалкасах, и как же это раньше Трофим Матвеевич не знал ее!..
С тех пор Марья не выходила из головы Трофима Матвеевича. Его и во сне преследовали ее смелые синие глаза. И через неделю он, захватив с собой председателя сельпо, поехал в гости к Марье. А потом уже и совсем зачастил. Познакомился с родителями невесты. Да, Марья стала его невестой, а потом и женой. Марье тогда шел девятнадцатый год, ему… ему было тридцать два…
Ах, какое это прекрасное было время! Цвела черемуха, и соловьи всю ночь напролет заливались в приречных зарослях. Ему казалось, что соловьи поют для них и черемуха расцвела тоже для них… До этого он не раз говорил себе: ну чего не женишься, годы-то уходят… Хорошо, очень хорошо, что он не женился раньше!
Безмятежно, словно сладкий сон, прошел медовый месяц. Как он нежил, как целовал свою Марью! Недаром ведь по-чувашски медовый месяц еще называют и месяц чуп-чуп — месяц поцелуев.
А потом, уже в пору сенокоса, однажды ночью Трофим Матвеевич проснулся от стона Марьи. Еще с вечера она сказала: «Ночь будет душной, вдвоем жарко, лягу на диване». Трофим вскочил со своей постели и подбежал к дивану.
— Подай таз! — сквозь сжатые зубы простонала Марья. — Не слышишь, умираю…
Тогда только Трофим пришел в себя и понял весь ужас случившегося.
— Что ты делаешь? — закричал он. — Что делаешь?
— Сама знаю. Погаси свет.
Больше Марья не сказала ни слова. От большой потери крови время от времени она впадала в забытье. Трофим Матвеевич хотел позвать врача, однако Марья отказалась наотрез:
— И не вздумай!
А наутро, побледневшая, с синяками под глазами, Марья встала с постели и, как ни в чем не бывало, начала одеваться.
— Ты куда?
— А кто же за меня — ты будешь работать?
Он, конечно, не пустил ее на работу. Но Марью с той ночи словно подменили. Она как-то разом потускнела, замкнулась в себе, холодок отчуждения чувствовался теперь в каждом ее жесте, в каждом взгляде.