— Поставь вон в раздевалку. Не бойся, не пропадут.
— Да эти чемоданы не каждому и под силу, — засмеялся Павел. — Спасибо вам.
— Ну, какие еще благодарности!.. А сегодня, кажется, партийный актив собирают. И из Сявалкасов обязательно приедут. Так что тебе и беспокоиться не о чем. Гуляй, а когда нагуляешься — приходи.
— Вот это здорово! — обрадовался Павел.
Поставив чемоданы, он вышел на улицу и неспешно зашагал в сторону почты.
2
Райцентр постепенно просыпался.
Навстречу Павлу шла шумная гурьба мужчин, одетых в одинаковые фуфайки, ватные брюки и валенки. За плечами каждого — котомка, а замыкающий бригаду здоровенный детина нес на плече еще и три пилы, завернутые в тряпку.
Не трудно было догадаться, что это за люди и куда они идут. И если бы они были из Сявалкасов, то Павел мог бы точно сказать, что в котомке у каждого лежат лапти и портянки, потому что нет лучше обувки для работы в зимнем лесу! Земляки Павла даже подсмеивались над полевыми чувашами[1], заготавливающими лес в валенках. Снег в лесу глубокий, набивается за голенища, тает там, и люди возвращаются в бараки в холодной мокрой обуви. А сявалкасинец, придя в барак, сбросил легкие лапти, надел сухие валенки п ходит себе кум королю.
Повстречались Павлу, должно быть, полевые чуваши: они, наверное, еще вчера вечером добрались До райцентра, заночевали здесь, а вот теперь, спозаранку, идут в лес. И на какой-то миг Павла охватило желание идти вместе с ними и, как когда-то в юности, валить лес, вдыхая запах хвои и смолы, а вечером блаженно вытянуться на нарах, покрытых мягким душистым сеном…
На здании рядом с почтой Павел увидел закопченную вывеску «Столовая» и непроизвольно сглотнул голодную слюну. Он вспомнил, что последний раз ел вчера часов в пять вечера, да и то — что это была за еда! Вагон-ресторан работал плохо, и чуть ли не всю дорогу — а она была не близкой — пришлось питаться всухомятку. А какой же чуваш долго проживет без яшки́[2]. Недаром же говорится: «Яшки́ нет — силы нет, поел яшки́ — силы некуда девать». И так-то захотелось Павлу поесть домашней, сваренной в печи горячей похлебки, таким-то необыкновенным лакомством она ему виделась, что сменял бы он на нее, казалось, самые изысканные яства. Да, долго, долгонько не был Павел дома!
Столовая была, конечно, еще закрыта, и Павлу ничего не оставалось, как повернуть вслед за бригадой лесорубов и идти на станцию. Там привокзальный ресторанчик работал, кажется, круглосуточно; во всяком случае, к приходу поездов его открывали обязательно.
Так совпадало, что поезда и на Москву и из Москвы приходили рано: небольшой зал ожидания был тесно забит народом. То ли простуженным, то ли заспанным голосом дежурный по станции объявил о скором приходе очередного поезда, и все засуетились, заторопились, кто-то довольно бесцеремонно толкнул Павла в бок, а кто-то двинул увесистым чемоданом в колено, пока он проталкивался к двери ресторана.
В ресторанчике было сравнительно малолюдно. За стойкой горой возвышалась грузная полусонная буфетчица. Сколько ни помнит Павел, она всегда работала в этом буфете, и на сердце даже как-то теплее стало, словно от встречи с хорошо знакомым человеком, хотя тетя в кокошнике вряд ли помнила парня, который и бывал-то в этом уставленном пальмами ресторанчике всего каких-нибудь пять-шесть раз.
Красивая молодая официантка, скорее похожая на цыганку, чем на чувашку — длиннокосая, черноглазая, — сразу же подошла к столу, за который сел Павел, и поторопила с заказом: вот-вот придет поезд, и ввалится толпа пассажиров. Все она делала быстро, ловко: Павел едва успел оглядеться, освоиться за столом, как перед ним уже дымились горячие щи. Ел он торопливо, обжигаясь, и лишь на последней ложке почувствовал, что щи недосолены, но зато наперчены сверх всякой меры, как шюрбе[3].
Официантка принесла второе, кофе и тут же рассчиталась. И вовремя: пришел поезд, и ресторан за какую-нибудь минуту заполнился пассажирами. Сонная буфетчица сразу оживилась; отпуская спиртное и закуски, щелкала на счетах, громко называла сумму и так же громко, со звоном кидала на стойку сдачу.
Павел старательно работал челюстями: мясо было явно недожаренным. А вот картофельное пюре оказалось приготовленным по-домашнему вкусно.
«Ну, кажется, заморил червячка!» Павел отодвинул пустую тарелку и взялся за кофе. Отхлебнув глоток, он почувствовал на себе чей-то взгляд и, еще не успев оглянуться, услышал, как кто-то назвал его по имени. Голос был знакомым, и в нем слышалось радостное удивление. Да кто же это? Неужели…
За соседним столом, справа, сидел новоиспеченный, судя по одежде, капитан артиллерии: на нем и шинель была новехонькой, и погоны, что называется, с иголочки. А рядом с капитаном, за его плечом… да, да, рядом с капитаном сидела Галя. Подкрашенные губы и подведенные брови делали знакомое лицо каким-то новым, может быть, даже чужим, а вот глаза — глаза были такими же ясными и манящими, какими их знал и какими запомнил Павел еще с тех, теперь уже давних, юношеских пор.
В первую секунду ему тоже захотелось ответно вскрикнуть «Галя!» — но он удержался. Удержал его важный, непроницаемый вид капитана. Павел встал, сделал шаг к соседнему столу.
— Доброе утро, Галя.
Ему показалось, что голос у него дрогнул и тем самым выдал его. Но капитан продолжал так же усердно жевать свой бутерброд, а Галя со спокойным выражением лица и таким же спокойным голосом представила Павла мужу.
— Гришенька, не помню, рассказывала тебе или нет… С Павлом мы до девятого класса учились вместе.
— Рад познакомиться. — Капитан по-военному четко встал. — Гриша.
Павел крепко, как это бывает при встрече с хорошо знакомым человеком, пожал ему руку. Рука показалась ему вялой, малосильной и не по-мужски нежной. Ничего интересного, останавливающего внимание не нашел Павел и в лице капитана: оно было какое-то стертое, с ускользающим взглядом. И ростом капитан был только по плечо Павлу. Что нашла в этом заурядном человеке Галя? Неужто позарилась на деньги, на эти вот золотые погоны?!
Должно быть что-то почувствовав, Галя заторопилась:
— Рассказывайте. Давно ли вы здесь? Кажется, говорили, что вы в Казахстане?
Павлу не хотелось верить своим ушам, не хотелось верить, что это говорит Галя — его Галя. «Вы» у чувашей услышишь не часто, разве что при обращении к старшему или совсем незнакомому. И потому оно сейчас звучало чуждо, резало ухо.
— Только сегодня приехал.
— Дома еще не были?
— Нет, — все так же односложно отвечал Павел.
— И мы вот тоже на недельку. Решили навестить Гришиных родителей. Мать что-то прихварывает. Собирались было на юг. Так собирались! Теперь, считай, пропал отпуск…
Перед Павлом была чужая семья, чужая жизнь, и он не знал, как поддерживать разговор, о чем спрашивать, что рассказывать. Самое лучшее, наверное, это бы встать и уйти. Но и уходить ни с того ни с сего тоже было неудобно.
Опять выручила Галя.
— Вы сейчас механиком? Инженером? Володя рассказывал, что оканчиваете сельхозинститут.
— Всяко было. Был и механиком… Сейчас на агронома учусь. Только до конца еще далеко, — Павел неопределенно махнул рукой.
— В отпуск? — продолжала ставить вопросы Галя.
— Нет, насовсем.
— Родина тянет?
— Галя, — поднялся капитан, — я пойду посмотрю, не приехал ли кто из наших. А может, и чужая какая подвода подвернется.
Догадливый капитан, ничего не скажешь! Хочет дать им вволю поговорить. Но Павел словно бы убоялся остаться с Галей один на один и сказал, что вряд ли что найдется, он сам искал и не нашел.
— А все же поищу, — настоял на своем капитан, круто повернулся и четким мелким шагом пошел к двери.
Ресторан так же быстро, как и заполнился, разом опустел. Уж лучше бы пошумней, полюдней было. А то вот сейчас не знаешь, что и сказать. А столько накопилось на сердце за эти годы, столько хотелось высказать Гале! Но где эти слова, почему не идут на ум?
Павел поискал-поискал нужные слова, но так и не нашел. И сказал то, что его занимало больше всего:
— Не дождалась! А ведь обещала ждать.
Прозвучало это, может быть, резковато. Да и вообще стоило ли, надо ли было бередить старое, отболевшее, но уж если сказалось, — значит, так тому и быть.
— Гриша трижды сватался.
— И ты не устояла?
— Не люблю заставлять людей кланяться и упрашивать, — уклончиво ответила Галя.
Говорила она все тем же ровным голосом, но лицо залила жаркая краска и руки стали неспокойными, нервными; не зная, чем бы занять их, Галя отломила кусочек мякиша и начала катать его в пальцах. И только чернобурка, свисающая с ее плеча, глядела на Павла равнодушно-холодными стеклянными глазами.
— Помнишь, — опять заговорила Галя, — когда ваш год провожали в армию, вы пели: «Пусть милашки нас не дожидаются, наши невесты еще в люльках качаются»? И ты, Павел, не горюй, для тебя в Сявалкасах дюжина невест и моложе и красивей меня найдется… Но и меня вспоминай. Я тебя часто вспоминаю. И сегодня во сне видела. Оказалось — к встрече.
А Павел думал о том, что ему и в родном селе появляться теперь стыдно. Ведь сявалкасинцы привыкли видеть их с Галей вместе и считали женихом и невестой. И значит, совсем уж никудышный он парень, если его бросила девушка!.. Пока служил в армии, сколько раз он представлял в мыслях встречу с Галей, сколько раз ее видел во сне! Не дождалась. Каких-нибудь полгода не дождалась! И Павел по демобилизации уехал на целину. Но и там, на целине, когда Павел уже знал, что Галя вышла замуж, она все еще оставалась и в его мыслях, и в его сердце. Он и хотел забыть про нее и не мог… И вот они встретились, и сидит перед ним вроде бы и та, знакомая, и вместе с тем совсем незнакомая, чужая женщина. Чужая жена.
— Эх, Галя, Галя! — вздохнул Павел. И опять повторил: — Не могла дождаться!