Обнаженный по пояс Павел вышел с полотенцем в руках.
— Марья Сергеевна? — видно было, что Павел удивлен. — Как это ты надоумилась? Проходи, садись, чего у дверей стоять?
— Я, Павел, к тебе по делу…
Марья все еще не могла взять нужного тона, все еще не знала, как держать себя, что говорить, потому и сразу ухватилась за «дело», как утопающий хватается за соломинку.
— Скоро и лето. А мотоцикл у меня не на ходу. Надо бы починить… Вот трос оборвался. Не отремонтируешь?
— Да ты пройди, присядь.
Не снимая пальто, Марья села на стул, осмотрелась. Белый потолок, чистые — похоже, недавно вымытые — бревенчатые стены. И крашеный пол тоже чист. Да кто же ему моет? Ясно, что чистота наведена женскими руками. Но чьи это руки? Только ли они касаются пола или обнимают и хозяина избы?.. А вот на лавке порядка нет: кучей лежат книги, рядом — рубашка, под лавкой — раскрытый чемодан.
Из-за переборки вышел одетый Павел.
— Порядок у тебя, Павел, — не утерпела Марья. — Ровно бы жена есть.
— Да я же говорил, что вдвоем живем, — улыбнулся Павел. — Домовой убирает.
Павел глядел на Марью и терялся в догадках. С какой бы это стати председателевой жене являться к нему? Трос, говорит. Но от них недалеко живет Петр, а до меня надо шагать больше версты…
И Павлу вспомнились глаза Марьи, какими она смотрела на него во время того завтрака. И понятной стала и ее стеснительность, и разговор о каком-то — будь он неладен — тросе.
Павел задернул занавески на окнах. Облегченный вздох Марьи словно бы сказал ему, что он поступил правильно. И то, что не в тросе дело, — тоже правильно…
— Ну, давай посмотрим твой трос.
Он повертел его в руке.
— Отремонтировать можно. Сварить электросваркой. По правде сказать, ручной тормоз не очень-то и нужен.
Павел пристально посмотрел на Марью. Та не выдержала его взгляд, смешалась, заторопилась:
— У меня и ножной не держит. Может, и его сваришь?
— Если надо — почему бы и нет.
— Коли так, с меня пол-литра. — Марья поставила на стол бутылку с коньяком. — А то и за погрузку тогда не выпили.
— Ну, это-то ты зря, — сказал Павел недовольно.
— Почему? Разве грешно выпить? Говорят, кто не пьет и не курит — наполовину женщина.
— Тогда я полная женщина, — засмеялся Павел.
— Не обижайся: народное присловье. За сколь купила, за столь и продаю.
— Народное — значит, верное… Ну, да что говорить: пришедшего гостя не выгоняют. А если есть что выпить, то надо приготовить и закуску. У меня, холостяка, не очень-то богато, но что-нибудь, однако же, найдем.
Павел достал яйца, остаток шыртапа, принесенного Володей.
— Дай я приготовлю, — вскочила со стула Марья.
Быстро сняв и повесив пальто, она осталась в одном платье. И когда Павел увидел ее такую — а без пальто, как приехал, ему видеть Марью еще не приходилось, — он невольно залюбовался ее стройной фигурой. И толстая коса до пояса с заплетенной в нее белой капроновой дейтой, и цвет платья, и его, точный по талии, покрой — все молодило Марью, делало ее совсем непохожей на замужнюю женщину.
— Павел, а к тебе никто не должен приходить?
— Вроде бы нет.
— Все же не лучше ли закрыть сени на крючок? А то вдруг кто явится и невесть что подумает.
«Если закроешься, куда больше будет оснований подумать невесть что», — хотел сказать Павел, но не сказал, а вышел и закрыл сени.
Как быстра, как проворна Марья. У нее уже и хворост горит, и сковорода зашипела.
— Приготовь тарелки, — распорядилась она. — Шыртан нарежь сам.
Сели за стол.
Первыми рюмками стукнулись без слов, глядя друг другу в глаза.
Марья пила легко, даже не морщилась. И Павел, глядя на нее, тоже лихо опрокинул свою рюмку. И только сейчас почувствовал, как проголодался. Яичница оказалась как раз кстати.
«Бедному парню ведь и поесть приготовить некому», — видя, с каким аппетитом он поедает яичницу, подумала Марья.
Налили еще.
— Скучно, Павел. Уныло. Трофим уехал в Чебоксары. Я одна дома. Не с кем словом переброситься. Эх!..
Марья на этот раз тоже одним махом опорожнила рюмку, не закусывая, облокотилась на стол и, охватив голову руками, стала молча глядеть на Павла. Говорить и не надо было ничего, глаза Марьи были красноречивее всяких слов.
Павла и манили и пугали глаза Марьи. Ему и хотелось тоже вот так глядеть и глядеть на нее, и что-то его все еще останавливало.
— Люблю, Павел… — тихо, одними губами, без голоса, прошептала Марья. — Тебя люблю.
И, произнеся эти слова, облегченно вздохнула. Словно носила какую-то тяжесть и вот наконец-то сбросила.
И у Павла тоже будто защелка где-то внутри соскочила. Ну что бы значило: ведь то, что сказала Марья, он еще до этого прочитал в ее взгляде. А вот слова сказаны, и все сразу стало по-другому. Все теперь казалось простым и легким. Голова немножко кружилась. Но его пьянило, может быть, не столько вино, сколько близость молодой красивой женщины. Пьянило горделивое сознание, что вот с ним рядом сидит та, по которой несколько лет назад сохли многие сявалкасинские парни. Она сидит рядом, она его любит и в эту весеннюю ночь будет принадлежать ему.
И он уже безбоязненно, открыто поглядел в затуманенные страстью глаза Марьи. Поглядел, должно быть, таким же, хорошо понятным для Марьи, взглядом, потому что она встала со своего стула, подошла к Павлу и сама крепко обняла его.
Вместо умного находится умный
1
Трофим Матвеевич из Чебоксар с пустыми руками не возвращался.
Сколько лет проработал он в торговой системе и, конечно же, успел обзавестись многочисленными друзьями и знакомыми. Многие из этих друзей и знакомых работают в той системе и по сей день, и как же они могут не порадеть близкому человеку, как же они могут в чем-либо отказать Трофиму Матвеевичу.
В нужный день, говорят, и гнилой лапоть может понадобиться, а не будешь осторожным — но гнилой пень споткнешься. Трофим Матвеевич всегда держался этой заповеди и потому за время работы на посту председателя колхоза не только не растерял своих старых друзей, но еще и прибавил к ним новых. Язык у него подвешен, слава богу, хорошо, и познакомиться с человеком никакого труда не представляет. К тому же, в той самой торговой системе он своего рода знаменитость: ведь он, сменив должность председателя райпотребсоюза на председателя колхоза, тем самым как бы прославил своих коллег: вот, мол, в нашей системе какие люди вырастают!
Раздобыв и отправив запасные части для тракторов и автомашин, Трофим Матвеевич зачастил на двор товарной базы. В конце концов ему удалось выписать в счет райсоюза — об этом он договорился с председателем по телефону прямо из Чебоксар — две тонны белил и тонну хмеля.
Один из дружков Трофима Матвеевича, работавших на базе, поинтересовался:
— На что тебе столько хмеля? Колхоз, что ли, женишь?
— Первого мая провожу общеколхозную гулянку — раз, — начал загибать пальцы Трофим Матвеевич, — хмель нужен колхозникам — два. Хватит или еще?..
Отправив машины с белилами и хмелем, Трофим Матвеевич прикинул, какой доход это принесет колхозу.
Белила — товар дефицитный, а это значит, что нужны они всем, а достать их могут далеко не все. Своим, сявалкасинцам, и то белила можно будет продавать по высокой цене, а жителям окрестных деревень и подавно втридорога. Хмель по государственной цене стоит четыре рубля килограмм, а на базаре продают фунт за трешку. Правда, второй сорт. Но сельский житель в сортах не очень-то разбирается. К тому же скоро праздники: пасха, Первое мая. Не успеешь и глазом моргнуть, как весь расхватают. И один хмель даст чистого дохода не менее четырех тысяч. Столько же — белила. А кроме них Трофимом Матвеевичем закуплены и гвозди, и стекла, и рубероид, и масляная краска. Так что по самым скромным подсчетам поездка эта даст колхозу не меньше десяти тысяч.
Трофим Матвеевич любит вспомнить, как такая же вот успешная поездка в Свердловск прибавила в колхозной кассе сразу тридцать тысяч. Из Свердловска привез тогда председатель — ни много ни мало — вагон кровельного железа.
Приходилось наведываться Трофиму Матвеевичу по таким делам и в Горький, и даже в Москву. И ниоткуда он не приезжал «налегке» — следом же за ним шли груженые вагоны, контейнеры, платформы. Потому-то колхоз «Сявал» не только не знает недостатка в строительных материалах, но даже и соседям кое-что от сявалкасинских щедрот перепадает. Перепадает, понятное дело, по «московской» цене. Жители окрестных сел и деревень завидуют сявалкасинцам, нахваливают прямо им в глаза ихнего председателя, а это еще больше подымает авторитет Трофима Матвеевича, делает его имя еще более громким.
Только на четвертый день вернулся Трофим Матвеевич из Чебоксар. Вернулся радостный, довольный.
Однако же на вокзале произошла встреча, которая изрядно испортила его жизнерадостное настроение.
— Салам, Трофим Матвеевич! — Навстречу шел — и откуда только он взялся? — секретарь райкома. — Как говорится, на ловца и зверь бежит. Как раз к тебе собирался.
У Трофима Матвеевича екнуло в груди, но он, конечно, не подал вида.
— Так за чем же дело стало?
— Неудобно было ехать в гости, когда хозяина нет. Если не ошибаюсь, из Чебоксар заявился?
«И откуда только ему все известно? Уж не председатель ли райсоюза натрепал?.. Шагу шагнуть стало нельзя, чтобы не спросили да не проконтролировали». Но сказал Трофим Матвеевич опять совсем другое:
— Наверное, слышали украинское присловье: не было у бабы заботы, так купила порося? Вот и вы продали мне трактора и комбайны, а теперь я бегай язык на плечо по разным организациям, доставай разные шестеренки да подшипники. РТС, словно невеста, которая собралась замуж: и хочется, и нарядов еще маловато. А колхоз, как тришкин кафтан: в одном месте залатаешь, в другом прохудится, там залатал — глядишь, новая дырка образовалась. Председателю приходится быть и агентом по снабжению, и инженером, и даже, как видишь, портным.