— А язык тебе мать подвесила хорошо! — рассмеялся Василий Иванович. — Прибедняться — это, наверно, лучше, чем бахвалиться, но все же зачем уж такой казанской сиротой прикидываешься? Почему помалкиваешь, что полторы тысячи листов шифера раздобыл? А хмеля? Пивной завод, что ли, собираешься открывать?
Заныло под ложечкой у Трофима Матвеевича, сразу стало так жарко, что аж в пот бросило. Уж очень врасплох застал его секретарь райкома, надо что-то отвечать, а что ответишь?
— Подожди минутку, Трофим Матвеевич. С этим же поездом товарищ из обкома должен был приехать, ею я и пришел встречать. Не разошлись ли? Зайду к начальнику станции.
Василий Иванович ушел. А пока он ходил, Трофим Матвеевич немного собрался с мыслями.
— Проглядели. Говорят, уже ушел в райком. Пойдем и мы, а по дороге договорим.
Они вышли из вокзала и по черному, начисто обтаявшему тротуару зашагали вверх по улице.
— Да что тут договаривать, Василий Иванович, — так начал Трофим Матвеевич. — Бегаешь, мыкаешься, упрашиваешь, клянчишь, а потом сам же в дураках остаешься, тебя же и ругают.
— Ну, а конкретней. Зачем тебе столько хмеля?
— Хмель, Василий Иванович, всегда нужен. Колхозник из-за фунта хмеля идет на базар, вот тебе и пропал рабочий день. А так он подойдет к кладовщику, распишется, и все дело. Сами же на каждом пленуме твердите: «Надо думать о человеке, надо заботиться о человеке».
— Ты мне зубы не заговаривай, Трофим Матвеевич. Сам был крестьянином. Кто же тебе поверит, чтобы у лесного человека, у лесного чуваша не было хмеля.
— Убеждать я вас не буду, а только скажу: убежал лес-то, Василий Иванович, далеконько убежал.
— О хмеле колхозу давно бы следовало подумать. Сколько раз было говорено: столбы дадим, проволока есть. Почему бы вам не завести хотя гектаров десять? Пройдет сколько-то лет, и в достатке будет и шифер, и белила, и гвозди. А хмель — это не на несколько лет, а на сто лет. И сам знаешь, если хорошо ухаживать, каждый гектар может дать шесть-семь тысяч чистого дохода.
Не так-то просто разговаривать с секретарем райкома: все-то он знает, и общими словами не отговоришься.
— Рук не хватает, Василий Иванович. К осени все скапливается: картошку копай, свеклу убирай, конопель дергай. А тут еще и хмель — как все успеть, где столько рабочей силы найти.
Учить-то вы все мастера! Это и я бы смог: это делай так, а это эдак. А вот когда самому делать приходится, а не со стороны показывать — куда все сложней оборачивается.
Трофим Матвеевич с тоской думал о том, что сейчас в райкоме, куда они пришли, секретарь будет еще долго выспрашивать его о том и о сем, а потом они поедут в Сявалкасы и… что будет дальше, об этом даже и думать не хотелось.
И такой неожиданной радостью было услышать от Василия Ивановича после того, как он встретился в своем кабинете с председателем обкома, что сегодня вряд ли ему удастся выбраться в Сявалкасы.
— Товарищ приехал по важному и неотложному делу. Зато уж в следующий раз жди сразу на три дня.
— Жаль, — с грустью сказал Трофим Матвеевич, а про себя подумал: «Как хорошо, что есть неотложное дело, а то, чего доброго, нагрянули бы оба, а что там и как без меня в колхозе, неизвестно».
Он тут же позвонил в Сявалкасы, вызвал Марью и сказал, чтобы приехала за ним.
— У самой времени нет, а машину сейчас пошлю, — ответила Марья.
И не столько ответ, сколько тон его — холодный, безразличный — не понравился Трофиму Матвеевичу. Обычно Марья встречала сама. Уж не случилось ли что-нибудь?..
2
Солнце греет уже совсем по-весеннему. Тронулись снега, побежали ручьи, вот-вот вскроются реки. Вчера прилетели грачи.
С каждым днем все людней, все оживленней на колхозной усадьбе. Готовятся семена, заканчивается ремонт сеялок, плугов, культиваторов. Опробуются после ремонта тракторы. Шум, гам, машинный гул не утихает с утра до позднего вечера.
А сегодня вернувшийся из Чебоксар председатель взялся за фермы. Из дворов убирают навоз, на свиноферме перестилают полы, в коровнике проходы и стойла посыпают опилками, перемешанными с мелко рубленной соломой.
Поговаривали о том, что не сегодня-завтра в колхоз должен приехать большой гость. Потому Трофим Матвеевич и руководил наведением чистоты и порядка на фермах самолично.
Павел с Володей, как и обычно, работали около кузницы.
Сияющий, как весеннее солнышко, к ним подошел дед Мигулай.
— Ты, дед, как новый пятиалтынный светишься, — здороваясь с Мигулаем, сказал Володя. — Ну прямо помолодел на десять лет. Оказывается, весна не только на молодых, а и на стариков действует.
— Болтун ты, Улади. Не на десять, а сразу на двенадцать лет помолодел. Гляди!
И дед широко раскрыл свой рот, ослепив трактористов сплошной полосой сверкающей на солнце стали.
— Двенадцать зубов за один заход вставили. Во как!
Ребята только теперь заметили, что и в самом деле пропала мигулаевская шепелявость, дед говорил чисто и ясно. И видно было, что сейчас говорить для него — одно удовольствие: дотронется дед языком до новых зубов и, как в юности, как в детстве, язык чесаться начинает. А ведь надо было еще и то иметь в виду, что работа у Мигулая не как у всех. Когда он на своем рабочем посту — все спят, так что не с кем и словом перекинуться.
Дед угостил трактористов одной нравоучительной историей, затем другой, рассказал, как обрадовалась его новым зубам жена. И, наверное, бы конца не было его россказням, не подоспей из РТС машина со сварочным аппаратом. То трактористы делали свое дело, дед Мигулай — свое. А теперь оглушительный свист и шипение сварки даже переставший шепелявить дед перекричать не мог, и ушел, должно быть, в поисках новых слушателей.
К раме плуга, стоявшей пока на березовых чурбаках, стали приваривать оси колес.
Через какой-нибудь час работа, наверное, и была бы кончена, но у кузницы появился Трофим Матвеевич. Некоторое время он смотрел на работающих трактористов. Затем, не сходя с места, поманил пальцем Павла:
— Это еще что за штуковина?
Как только Павел увидел Трофима Матвеевича, мысли его смешались. Перед глазами встала Марья — красивая, горячая, с полураскрытыми губами, на которых застыли слова любви. Но он уже не ощутил того горделивого чувства счастливого соперника, которое владело им в тот вечер. Сейчас он скорее испытывал чувство, близкое к раскаянию: все-таки нехорошо, нехорошо получилось. И, объясняя Трофиму Матвеевичу назначение «штуковины», которую он сваривал, Павел почувствовал даже что-то вроде жалости к этому человеку.
— А где и кто этот плуг испытывал? — деловито спросил Трофим Матвеевич.
— Пока еще нигде…
— Ах, вот как! — председатель не дал договорить Павлу, в голосе его зазвучал металл. — Значит, еще неизвестно, будет ли от него пользы и на три копейки, а ты уже вводишь колхоз в расход. Колхоз — не испытательная станция!.. Кто вызвал мастерскую?
— Я сам.
— Выбрал момент, когда меня нет… — Трофим Матвеевич обернулся к сварщику и заорал на него: — Немедленно прекратите работу!
Павел первый раз видел председателя таким взвинченным и резким. Он ни минуты не оставался спокойным: шагал туда-сюда, размахивал руками, правая щека время от времени подергивалась.
— Смотри-ка, в кузнице открыли частную лавочку. Петр, подойди сюда.
А когда Петр вышел из кузницы, накинулся и на него:
— Закончил подготовку к посевной? Я тебе, как ехать в Чебоксары, давал три дня сроку. Почему эти плуги и эти бороны еще не отремонтированы?.. Вместо того чтобы делом заниматься, колхозное железо разбазариваете. Не ты ли плачешься, что, мол, того нет и этого не хватает? А тут нашел железа на постройку целого моста.
— Это Павел сам нашел, — глухо ответил Петр. — Это не колхозное.
— Разве его дед был богатым хозяином? Откуда бы ему взять?
Павел выступил вперед:
— Трофим Матвеевич, Петр тут ни при чем. Это моя затея, меня и вините. Но начатое дело я все равно доведу до конца.
— Ты бы лучше довел до конца ремонт трактора! А то не успел приехать, уже какие-то затеи, придумки. Пользы от тебя колхозу еще никакой, а расходы — вот они… Тут бьешься, каждую копейку экономишь, а ты…
Чем больше распекал председатель Павла, тем меньше Павлу хотелось возражать или что-то доказывать. Обидно, когда тебя не понимают. Еще обидней, когда и не хотят понимать.
— Ну, теперь ты получил боевое крещение, — сказал Володя, когда Прыгунов ушел. — Теперь ты будешь знать, что к чему и почему… А у меня так уже рефлекс выработался: когда начальство ругается, у меня аппетит разыгрывается. Пойдемте-ка, ребята, обедать!
Молодец этот Володя. Веселая душа!
«Володя-то молодец, — сам с собой разговаривал Павел по дороге домой, — а вот ты мне не очень понравился. Обида обидой, а разобраться — ты же попросту струсил перед Прыгуновым. На целине с самим генералом, директором совхоза, сколько раз цапался, а здесь — «меня вините». А в чем, собственно, ты виноват-то? В том, что хочешь чувашские поля сделать урожайными?.. Что выйдет или не выйдет изо всего этого — второй вопрос. Но надо ли ругать человека за то, что он думает и что-то ищет?! Ты посчитал, что пожалел Прыгунова, а на самом-то деле — струсил. Слабак ты, Павел, оказывается. Слабак!..»
Плохая весть, говорят, на коне скачет. О стычке Павла с Прыгуновым в тот же день узнали и остальные трактористы. Элекси с Гришкой где-то нашли и принесли ему совершенно новое магнето.
— Ты пока плюнь на плуг, а подкуй своего стального коня, — сказал Элекси. — А то ведь и плуг-то нечем тянуть будет.
— Плевать не будем, — вмешался Володя. — Мое научное предвидение подсказывает, что в Сявалкасы или едет, или уже приехал секретарь райкома… Все точно: уже приехал и идет сюда. Сейчас мы ему все и выложим.
К кузнице действительно приближался человек среднего роста в кожаном пальто и фуражке. На полном круглом лице заметен тоже круглый, но как бы разделенный пополам ямочкой подбородок.